— Нет, когда у Робера были посторонние, она обычно и рта не раскрывала. Она ведь призналась сама, по доброй воле, никто ее не принуждал. Когда полицейский повторил мою выдумку, будто убийство было совершено в лесу, то сперва она сказала, что это было вовсе не в лесу, несколько раз повторила, так и не кончив фразы, а потом призналась во всем, от начала до конца.
— И как же прозвучало это признание?
— Она сказала: «Это было вовсе не в лесу, я убила Марию-Терезу Буске в погребе в четыре часа утра». До самой смерти не забуду этих слов.
Вы что, думаете, это моя ошибка насчет места преступления и вынудила ее сознаться во всем?
— Думаю, да. По-моему, не соверши вы этой ошибки, она бы и вправду отправилась в Кагор.
— А если бы весь рассказ полицейского был выдуман, от начала от конца?
— Сдается мне, и в этом случае она все равно бы уехала в Кагор. У нее не было бы никаких причин встревать в разговор. Ваши гипотезы, верные поначалу, неожиданно сбили ее с толку, и она не смогла устоять перед соблазном восстановить истину.
— В общем, все выглядит так, будто это я своими словами «в лесу» и выдал ее полиции, вы это хотите сказать?
— Думаю, рано или поздно полиция все равно напала бы на ее след.
— Я вот тут говорил вам, что думал, будто Мария-Тереза уехала, потому что устала от нас, помните?
— Да, припоминаю.
— Так вот, это была правда, да не совсем. А полная правда такова: мне тогда показалось, что Мария-Тереза устала от нее, Клер, а вовсе не от меня. Что ей попросту надоело нянчиться с человеком, который не способен по достоинству оценить все ее старания. А уж про меня-то она такого не могла подумать.
— Как вам живется в гостинице?
— Неплохо. Признайтесь, в глубине души вы подозреваете, что я желал этой трагедии, чтобы избавиться от Клер, ведь так?
— По правде говоря, да.
— Но кто бы тогда ухаживал за мной, кто бы после смерти Марии-Терезы готовил еду и присматривал за домом?
— Нашелся бы кто-нибудь другой. Вы же сами сказали. Впрочем, так ведь оно и случится на самом деле. Вы купите себе новый дом и наймете новую прислугу, разве нет?
— Да, пожалуй. Мне бы хотелось, чтобы вы пошли до конца и высказали все, что у вас на уме. Я готов поверить всему — не только о других, но и о себе самом.
— Думаю, вам хотелось избавиться не только от Клер, но и от Марии-Терезы тоже — по-моему, на самом деле вы хотели, чтобы из вашей жизни исчезли обе эти женщины, вы хотели остаться в одиночестве. Должно быть, вы мечтали, чтобы наступил конец света. Вернее, чтобы началась новая жизнь. Но так, чтобы она досталась вам даром.
III
— Клер Ланн, скажите, вы давно живете в Виорне?
— С тех самых пор, как уехала из Кагора, не считая двух лет в Париже.
— После того, как вышли замуж за Пьера Ланна?
— Да, с тех пор.
— Детей у вас нет?
— Нет.
— Вы не работаете?
— Нет.
— А где вы работали в последний раз?
— Уборщицей в коммунальной школе. Убирала классы.
— Вы подтверждаете, что признались в убийстве своей кузины, Марии-Терезы Буске?
— Да.
— Вы также подтверждаете, что у вас не было сообщников, не так ли?
— …
— Я хотел сказать, вы действовали в одиночку?
— Да.
— Вы по-прежнему настаиваете, что ваш муж понятия не имел о том, что вы совершили?
— Откуда бы ему знать? Я разрубила ее на куски и вынесла из дому ночью, пока муж спал. Он даже не проснулся. Не пойму, чего вы от меня хотите.
— Поговорить с вами.
— Об убийстве?
— Да, об убийстве.
— Тогда ладно.
— Давайте начнем с ваших ночных прогулок между домом и виадуком. Вы не против?
— Нет.
— Случалось ли вам во время этих прогулок хоть раз кого-нибудь встретить?
— Я ведь уже говорила следователю. Один раз встретила Альфонсо. Это дровосек, он рубит в Виорне дрова.
— Да, я знаю.
— Он сидел у дороги на камне и курил. Мы поздоровались.
— В котором часу это было?
— Думаю, где-то между двумя и половиной третьего ночи.
— А он не удивился, увидев вас? Не спросил, как вы там оказались?
— Да нет, он ведь и сам сидел у дороги, так с чего бы ему спрашивать?
— И что же, по-вашему, он там делал?
— Не знаю, может, дожидался рассвета или еще что… Откуда мне знать?
— А вам не кажется странным, что он не задал вам ни единого вопроса?
— Нет.
— И вы не испугались, увидев его на дороге?
— Нет, куда мне было еще пугаться, я и так умирала со страху от того, что делала… Мне было так страшно в погребе, чуть с ума не сошла. А вы кто будете, другой следователь, что ли?
— Нет.
— И что, я обязана отвечать на ваши вопросы?
— Почему вы спрашиваете, вам не хочется отвечать?
— Да нет, я с удовольствием отвечу на любые вопросы про убийство… и про себя тоже.
— Вы сказали следователю следующее: «Однажды Мария-Тереза готовила ужин…» Вы не закончили фразы, и мне хотелось бы, чтобы мы продолжили ее вместе с вами.
— Это не имеет никакого отношения к убийству. Но я не против закончить ее вместе с вами.
…Она готовила ужин, мясо в соусе, пробовала соус, это было вечером, я вошла в кухню, она стояла спиной ко мне, и я заметила у нее на шее родимое пятно, вот здесь, видите?
А что они со мной сделают?
— Пока не знаю… И это все, что вы хотели бы рассказать о том дне?
— Да нет, что вы. Я бы еще много чего могла сказать. Когда она уже была мертвая, пятно оставалось все на том же месте, на шее. И я вспомнила, что уже видела его раньше.
— А почему вы рассказали об этом следователю?
— Потому что он хотел знать точные даты. Я попыталась припомнить, когда было то, когда это. А с момента, как я заметила это пятно впервые, и до того, как я увидела его во второй раз, наверное, прошло, несколько ночей, думаю, даже немало…
— А почему вы не закончили этой фразы, когда говорили со следователем?
— Да потому что это не имело никакого отношения к убийству. Я поняла это в середине фразы… спохватилась и замолчала.
— И когда же примерно это случилось?
— Если бы я знала, то не стала бы говорить об этом пятне. Во всяком случае, было еще холодно.
Я знаю, то, что я совершила, даже в голове не укладывается.
— А что, неужели вы раньше никогда не замечали у нее этого родимого пятна?
— Нет, никогда. Я заметила его потому, что она только что по-новому постриглась и прическа оголила ей шею.
— А эта прическа, она изменила и лицо тоже или нет?
— Нет, вот лицо не изменилось.
— Кто такая была Мария-Тереза Буске?
— Это была моя кузина. Глухонемая от рождения. Ей надо было найти какое-нибудь занятие. Работа по дому ей нравилась. Она была такая крепкая, сильная. И всегда всем довольна.
Мне говорили, что раз я женщина, то меня просто посадят в тюрьму до конца жизни. Выходит, все дни, что еще остались впереди, один за другим, мне придется провести в одном и том же месте — так, что ли?
— А как, по-вашему, если вас посадят в тюрьму, это будет справедливо или нет?
— Так ведь как посмотреть… Я бы сказала, скорей справедливо… А с другой стороны, вроде и не совсем справедливо…
— А почему вы считаете, что это не совсем справедливо?
— Да потому что я ведь им все рассказала, все, о чем меня спрашивали, и все равно ничего не изменилось. Теперь я поняла, что, промолчи я, результат был бы тот же самый, меня бы все равно упрятали за решетку.
— Скажите, а вы не считаете, что все это несправедливо в отношении вашего мужа? Я имею в виду, с вашей стороны…
— Да нет, вряд ли… Ведь все лучше, чем смерть. И потом…
— Что же еще?
— Я никогда особенно не любила этого мужчину, Пьера Ланна.
— Почему он пригласил к вам в дом Марию-Терезу Буске?
— Чтобы помогать по хозяйству. И еще потому, что это ему ничего не стоило.
— А разве не для того, чтобы стряпать?
— Когда он пригласил ее, нет, тогда он еще не знал, что она хорошо готовит. Потому что это ему ничего не стоило. Думаю, только позже он начал давать ей деньги.
— Вы все время говорите, будто ничего не утаили от правосудия, но это ведь не совсем так.
— Выходит, вы задаете мне вопросы чтобы выведать, чего я им не сказала?
— Нет. Вы мне верите?
— Хотелось бы. Я ведь почти все им сказала… разве что насчет головы… А когда расскажу и про голову, тогда будет совсем все.
— И когда же это будет?
— Сама не знаю. Во всяком случае, с головой я поступила так, как положено. Мне было ужасно тяжело. Похуже, чем со всем остальным. Даже не знаю, скажу ли я, где голова.
— А почему бы вам не сказать?
— Зачем?
— Закон требует, чтобы признание было полным и чистосердечным. А вовсе не потому, что, лишь обнаружив голову, можно окончательно установить личность убитой.
— Да и того, что уже нашли, должно хватить за глаза. Одни руки чего стоят, их ведь не спутаешь ни с какими другими. Если не верите, можете спросить у моего мужа. И потом, я же во всем призналась…
— Можете не говорить, где она находится, скажите хотя бы, когда вы ее спрятали?
— С головой я возилась в самую последнюю очередь, дело было ночью. Когда уже покончила со всем остальным. Я сделала все как положено. Долго прикидывала, как же мне поступить с головой. И все никак не могла придумать. Тогда поехала в Париж. Вышла у Орлеанских ворот и шла, шла, пока не придумала. Да-да, покуда не нашла решения. И только тогда я наконец успокоилась.
Не понимаю, зачем вам непременно нужна голова, будто мало всего остального.
— Я уже сказал, признание должно быть полным.