— Что-то я не пойму. А мой муж, что он говорил обо мне?
— Ничего плохого, скорее, вполне доброжелательно. Сказал, что с некоторых пор вы сильно переменились. Стали совсем молчаливы. И однажды сказали ему, будто Мария-Тереза похожа на какое-то животное.
— Неправда. Я сказала «на бычка». Со спины, это правда. Вы ошибаетесь, если думаете, будто я убила ее из-за этих слов. Я бы это знала.
— Каким образом?
— Поняла бы в тот момент, когда со мной заговорил об этом следователь.
— Вам когда-нибудь снилось, будто вы — не вы, а кто-то совсем другой?
— Да нет, ни разу. Мне снилось то, что я сделала. Но это было раньше, давным-давно. Я даже сказала об этом мужу. А он ответил, что такое и с ним тоже случается. Вечером, в кафе, я задала тот же вопрос Альфонсо и Роберу. Они сказали, что и им тоже случалось совершать во сне всякие преступления, что видеть во сне убийства — это бывает со всяким.
Это было не единственный раз, когда мне приснилось, будто я ее убиваю…
— А вы говорили на следствии, что были словно во сне, когда убивали Марию-Терезу Буске?
— Нет, никогда я этого не говорила. Мне задавали такой вопрос, а я ответила, что это было намного страшней сна.
— Почему же страшней?
— Потому что это был не сон. Что вы хотите разузнать?
— Хочу понять, почему вы убили Марию-Терезу Буске?
— Зачем вам это?
— Чтобы попытаться уберечь вас от пожизненного заключения.
— Это вы что, по долгу службы?
— Да нет…
— Выходит, вы не каждый день этим занимаетесь? И не для всех без разбору?
— Нет, не для всех.
— В таком случае, послушайте, что я вам скажу. Тут есть две совсем разные вещи. Первая — это когда мне снилось, будто я ее убила. А вторая — это когда я убила ее, и это мне вовсе не снилось.
Вам ведь это хотелось узнать, да?
— Нет, совсем другое.
— Знала бы я, как ответить на ваш вопрос, так бы и ответила. Просто мне никак не удается привести в порядок мысли, чтобы объяснить вам… и следователю тоже… что со мной случилось, как все произошло на самом деле.
— Кто знает, давайте попробуем вместе, а вдруг нам все-таки удастся.
— Кто знает… А если это мне удастся, если все станет ясно, тогда мне что сделают?
— Все будет зависеть от ваших мотивов.
— Я знаю, что чем откровенней говорят преступники, тем чаще их убивают. Интересно, что вы мне на это ответите?
— Что, несмотря на эту опасность, вам все равно хочется докопаться до сути, внести ясность во все, что случилось.
— Пожалуй, так оно и есть.
Должна признаться, что во сне я убивала всякого, с кем мне доводилось вместе жить, даже того полицейского из Кагора, он был моим первым мужчиной, и я никого в жизни не любила так, как любила его. И каждого из них я убивала помногу раз. Так что все равно рано или поздно должен был наступить день, когда мне пришлось бы сделать это на самом деле. Теперь, когда все позади, я знаю, что просто должна была хоть раз совершить это наяву, а не во сне.
— Ваш муж говорил, будто у вас не было никаких причин ненавидеть Марию-Терезу Буске, что она отлично справлялась с работой по дому и главное — отменно стряпала, была чистоплотна, добросовестна, великодушна и заботилась о вас лучше нельзя. Что, насколько ему известно, за все семнадцать лет между вами ни разу не было ни малейших размолвок.
— С ней было трудно поссориться, она ведь была глухонемая.
— А не будь она глухонемой, скажите, вы могли бы в чем-нибудь ее упрекнуть?
— Откуда мне знать?
— Но вы ведь разделяли мнение мужа, не так ли?
— Весь дом был в ее распоряжении. Она делала все, что хотела. Мне и в голову не приходило судить, хорошо это или плохо.
— А потом, когда ее не стало в доме?
— Вот тогда-то я и заметила разницу. Весь дом был в грязи, повсюду пыль.
— Вам что, больше нравится, когда в доме пыль?
— Но ведь лучше, когда чисто, разве нет?
— А вам как больше нравилось?
— Понимаете, чистота занимает много места в доме, даже чересчур много…
— Вы хотите сказать, что чистота занимала место чего-то другого?
— Кто знает, может, и так…
— Чего же именно? Назовите первое слово, какое придет вам на ум.
— Может, времени?
— Выходит, чистота занимала место времени, вы это хотели сказать?
— Пожалуй…
— А вкусная еда?
— Еще больше, чем чистота в доме.
Теперь там все так запущено. Плита совсем холодная. Весь стол в жирных пятнах, а поверх жира пыль, повсюду пыль. Окна такие грязные, что через них уже ничего не увидишь. А едва выглянет солнце — так сразу же все видно: застывший жир и пыль. Теперь там уже не осталось ничего чистого, ни единого стакана. Вся посуда из буфета грязная.
— Вы сказали: теперь — но ведь вас-то уже нет больше в доме…
— Мне ли не знать, во что превратился теперь наш дом.
— Как чердак?
— Не понимаю…
— Я хотел сказать, он стал таким же грязным, как чердак?
— Да нет, почему именно чердак?
— А если бы все продолжалось и дальше, к чему бы это привело?
— Но это ведь и в самом деле продолжается. Все началось, когда я еще была там. Целую неделю никто не мыл посуду.
— И если бы это продолжалось и дальше, во что бы все превратилось?
— Если бы это продолжалось и дальше, то скоро уже вообще ничего бы нельзя было разглядеть. Меж камней бы выросла трава, а потом и ногой-то ступить было бы некуда. Если бы это и дальше продолжалось, то, если хотите знать, это был бы уже не дом, а настоящий свинарник, вот во что бы все превратилось…
— Или чердак?
— Нет-нет. Я же сказала, свинарник. Все это началось с тех самых пор, как меня арестовали.
— А вы ничего не сделали, чтобы предотвратить это бедствие?
— Нет, ничего — ни за, ни против. Пусть все идет своим чередом. Увидим, чем все это закончится.
— Выходит, вы отдыхали, как бы взяли отпуск?
— Это когда же?
— Ну, когда в доме стало так грязно…
— С чего это вам пришло в голову? Да нет, я вообще ни разу в жизни не брала никакого отпуска. Какой смысл, мне это было совсем ни к чему. Я была совершенно свободна, муж зарабатывал вполне достаточно, да и у меня тоже были свои доходы от дома в Кагоре. Разве муж не говорил вам об этом?
— Да, говорил. Как вам нравится тюремная пища?
— Вы хотите, чтобы я сказала, нравится ли мне, как здесь кормят, так, что ли?
— Да.
— Мне нравится.
— Здесь хорошо кормят?
— Мне нравится. Я ответила на ваш вопрос?
— Да, вполне.
— Знаете, скажите им, если они считают, что меня нужно до конца жизни продержать в тюрьме, пусть так и делают, пусть, я не против, может, так оно даже и лучше.
— А в своей прошлой жизни вы ни о чем не жалеете?
— Если все и дальше будет так, как сейчас, мне здесь хорошо. Понимаете, теперь, когда у меня не осталось никого из родных… мне здесь совсем неплохо.
— И все же жалеете ли вы о чем-то из своей прошлой жизни?
— Какой жизни?
— Ну, скажем, последних лет.
— Альфонсо… Альфонсо и все остальное.
— Она была вашей последней родственницей, последним членом вашего семейства?
— Не совсем. Остался еще Альфред Буске, восьмой брат моей матери, Аделины Буске. Все члены семейства Буске уже умерли, кроме Альфреда, ее отца. У него была одна-единственная дочь, Мария-Тереза, и надо же было случиться такому несчастью… глухонемая… жена его умерла от горя.
Правда, еще муж… но он не в счет.
Вот она… она была мне настоящей родней. Всякий раз, когда я вижу ее перед глазами, всегда одна и та же картина — она играет на тротуаре с кошкой. Говорили, что для глухонемой она была удивительно жизнерадостной, куда веселей любой нормальной девушки.
— Скажите, а если оставить в стороне ее физическую неполноценность, вы чувствовали, что она чем-то отличается от вас?
— Да нет, мертвая, помилуйте, конечно, нет.
— А живая?
— Покуда она была живой, то отличалась от других, в основном, тем, что была жутко толстая, каждую ночь спала как убитая и ужасно много ела.
— И что же, это отличие было важнее того, что было связано с ее физическим недостатком?
— Да, пожалуй, именно когда она ела, когда двигалась, временами я просто терпеть ее не могла. Вот этого я не сказала следователю.
— А вы не могли бы попытаться объяснить, почему? Почему вы не сказали об этом следователю?
— Да потому что он мог бы неправильно меня понять, мог бы подумать, будто я ее ненавидела, хотя на самом деле никакой ненависти и в помине-то не было. А я не была уверена, что смогу все объяснить как надо, вот и решила лучше промолчать. Вы можете подумать, что я лгунья, мол, только что уверяла, будто ничего не скрывала от правосудия, — и вот теперь сама призналась, что чего-то им недоговорила. Но это все не так, ведь то, в чем я вам сейчас призналась, объясняется только моим характером, и ничем другим. Такая уж я уродилась… терпеть не могу, когда у людей зверский аппетит и они спят как убитые. Вот и все. Окажись на ее месте любой другой, кто бы ел и спал, как она, мне было бы противно ничуть не меньше. Просто потому, что я вообще этого не перевариваю, кто бы там ни был. Бывало, я выходила из-за стола и шла в сад, чтобы только поглядеть на что-нибудь другое. Иногда меня даже рвало. Особенно когда подавали мясо в соусе. Это мясо в соусе было для меня сущим кошмаром. Сама не знаю почему. У нас в Кагоре это обычное блюдо, хотя, когда я была еще девочкой, моя мать готовила это блюдо из экономии, потому что оно стойло дешевле чистого мяса.
— Но почему же тогда она готовила это блюдо, раз оно было вам так ненавистно?
— Да просто так, готовила и готовила, надо же было что-то есть, готовила, не задумываясь, для мужа, который обожал это блюдо, теперь с этим покончено, ему уже никогда не отведать такого мяса в соусе, она готовила для него, для себя, для меня, просто так…