— И что же она говорила, когда на нее находило такое?
— Ах, да невесть что, все, что взбредет в голову. О том, что видела на улице, по телику… У нее была такая манера рассказывать свои истории, которая очень смешила Альфонсо, она прекрасно это знала, поэтому часто пересказывала ему фильмы, что смотрела по телевизору. Я, признаться, не мог все это слушать. На меня все эти россказни всегда наводили смертельную скуку. На Пьера тоже. А вот на Альфонсо нет. Все зависит от человека…
— И… как же все это выглядело? Я имею в виду, как она все это рассказывала?
— Даже не знаю, как описать… обо всем сразу. Несет, несет невесть что, прямо не остановишь… А потом вдруг замолкнет — и ни слова.
— И что, это были какие-то бессвязные истории, ни начала, ни конца, так, что ли?
— Да нет, не совсем, вот Альфонсо, тот, к примеру, вроде бы всегда понимал, о чем там речь. Но, чтобы разобраться, надо было следить очень внимательно. Помню, Альфонсо иногда советовал: «А ты бы хоть разок попробовал, прислушался к тому, что она рассказывает». Я, и правда, пытался, да только мне так ни разу и не удалось дослушать до конца ни одной из ее историй.
— Выходит, в этих ее историях было начало и был конец?
— Само собой, просто за этим невозможно было уследить. Не успеешь оглянуться, как она уже совсем о другом, потом о третьем, и все это якобы связано между собой, но как-то так, что вам бы сроду и в голову-то не пришло.
— Но неужели она никогда не говорила о ком-то в отдельности, о каких-то конкретных людях из Виорна?
— Очень редко. Как правило, это были либо газеты, либо телевизор, либо какие-то ее собственные выдумки. Во всяком случае, начинала она именно с этого.
— У вас было впечатление, что она не в себе?
— Не знаю. Отказываюсь отвечать на этот вопрос, даже сейчас.
— Вы вот тут упомянули о тихих местных сумасшедших, которых оберегает вся округа…
— Это просто так, к слову, для ясности вроде.
— И еще вы сказали, будто заранее знали, что рано или поздно наступит день, когда она окончательно потеряет рассудок.
— Да, это так. И все же, если бы вы попросили меня ответить, вот так, окончательно и бесповоротно, в себе она была или нет, я бы не смог сказать. Кто знает, может, живи она в другом доме, с другими людьми, с другим мужем, все обернулось бы совсем по-другому…
— И все-таки, несмотря на то, что она производила впечатление немного тронутой, ее ведь считали скорее умной, чем наоборот, разве не так?
— Да, вот Альфонсо, он так и думал. Говорил, что если бы ей удалось образумиться, то была бы она очень даже умной женщиной. Остальные как-то просто об этом не думали. По-моему — я хочу сказать, на мой взгляд, — уж он-то был куда умней ее.
— А вы виделись с Альфонсо перед тем, как он уехал в Италию?
— Да, он заходил ко мне накануне отъезда, то есть три дня назад. Так, поговорили о том о сем, и он между делом сообщил мне, что завтра утром уезжает из Франции.
— И неужели вы так и не задали ему ни единого вопроса насчет того, что произошло у вас в городе?
— Да нет, мне бы и в голову не пришло заводить с ним такой разговор. И потом, даже если он как-то и был в этом замешан, все равно он ни в чем не виноват.
— А о чем же вы говорили?
— О том, какая жизнь ждет его там, в Модене. И еще немного о ней, о Клер. Он признался, что вот уже десять лет был к ней неравнодушен и, не будь Пьера, увел бы ее жить к себе в хижину. Он сказал мне об этом впервые. А я-то даже и не догадывался.
— Он жалел, что не сделал этого?
— Об этом он ничего не говорил.
— А вы не поинтересовались, почему он решил уехать из Виорна?
— Какой смысл, я и так знал. Он уехал из Виорна, потому что боялся, как бы Клер не наговорила чего во время следствия — мало ли что ей взбрело бы в голову! — чтобы и он тоже оказался за решеткой. Все было против него, сами посудите: сельскохозяйственный рабочий, холостяк и к тому же еще иностранец. Поэтому он предпочел уехать из Франции.
— Он знал, что Клер может попытаться его скомпрометировать?
— Да, знал. Но не из злого умысла. А… как бы сказать… из-за того, что она была не в себе… я выбрал это слово просто за неимением другого. С того момента, как она оказалась в тюрьме, ей вполне могло прийти в голову и его затащить туда же. Она ведь была к нему очень привязана.
— А он?
— И он тоже. Кто знает, вдруг у нее была надежда, что они окажутся вместе в одной и той же тюрьме? Может, она сама об этом расскажет…
— А как вы думаете, каким образом Альфонсо мог догадаться не только обо всем остальном, но и об этом тоже?
— Понятия не имею. Но знал, это уж точно.
— Хотя ни разу не говорил с ней об этом?
— Не вижу, в какой момент они могли бы поговорить об этом наедине…
— А вы знали, что иногда она гуляла по ночам?
— Я знаю, потому что он сказал об этом на следствии. Прочитал в газете. Только оттуда.
— Но ведь и он тоже часто бродил по ночам, похоже, страдал бессонницей и спал очень мало, так что не исключено, что им случалось порой встречаться, даже перекинуться словечком-другим, разве не так?
— Возможно. Но я говорю вам только то, что знаю наверняка. Я ведь ни разу не видел их нигде, кроме как в «Балто» и вместе с Пьером, — никогда наедине или где-нибудь еще, кроме своего кафе. По-моему, между ними никогда ничего не было, даже прежде, во всяком случае, ничего такого серьезного.
— Он бы сказал вам об этом?
— Да нет, такое вряд ли, и все же не думаю…
— Она утверждает, будто встретила его на третью ночь после убийства. Он это отрицает. А вы что об этом думаете?
— Знаете, если уж он наврал полиции, то только чтобы хоть как-то облегчить ее участь. Так что это не в счет. Дело понятное… Просто он всеми силами стремился защитить эту женщину.
— Выходит, в тот последний вечер вы с ним так ни разу и не затронули вопроса об этом убийстве?
— Нет, я уже сказал вам, мы говорили о ней, но в прошлом.
— А вам не кажется странным, что вы тогда ни единым словом не обмолвились об убийстве?
— Пожалуй, нет.
— А почему Клер не призналась Альфонсо, что убила Марию-Терезу Буске? Подумайте сами, почему бы ей не признаться ему во всем? Ведь она прекрасно знала, что может целиком и полностью на него положиться, согласны?
— Но когда бы она могла ему признаться?
— Может, той ночью в Виорне?
— Но ведь он же отрицал, будто они встречались… А если выбирать между ними, то я бы скорее поверил ему, чем ей. А теперь можно, я тоже задам вам пару вопросов?
— Разумеется.
— Что нового узнали вы из моего рассказа об этом преступлении?
— О самом преступлении — ничего нового, разве что еще больше укрепился в уверенности, что вы разделяете те же самые сомнения насчет виновности Клер, что и я сам. А вот что касается самой Клер, тут вы сообщили мне одну очень важную вещь, а именно, что она была в Виорне не так уж одинока, как можно было подумать поначалу, ведь ее здесь оберегал не только Альфонсо, но и вы тоже.
— И все-таки она была очень одинока — как одинока всякая сумасшедшая, где бы они ни жила.
— Все это так, но ведь безумие ее было не того сорта, чтобы полностью изолировать ее от людей, сделать равнодушной ко всему на свете…
— Знаете, я-то лично пришел сюда, в основном, ради Альфонсо. Если бы речь шла только о ней, я бы и отвечать-то вам не стал. У нас ведь не было с ней никаких отношений. Ну, заходила она в кафе, что правда, то правда, частенько, как и многие другие, так что со временем начинало казаться, будто все знают друг друга, но это все очень по-разному… Вот Альфонсо, Пьера — тех я, и правда, знал, а ее — нет. Признаться, как женщина она никогда мне особенно не нравилась.
— А вам случалось когда-нибудь говорить с Альфонсо о ней как о женщине, у которой не все дома?
— Нет, скорее как просто о женщине, пусть со странностями, но все равно прежде всего как о женщине, а не как о сумасшедшей. Говоря о ней, мы никогда не произносили вслух этого слова. Это было все равно что приговорить ее, что ли… Уж скорее мы могли бы обозвать сумасшедшим кого-то другого, вполне нормального, но не ее…
Второй вопрос, который мне хотелось бы задать вам, вот какой: почему вас так интересует, знал ли Альфонсо о преступлении, которое совершила Клер?
— Я пытаюсь понять, что за женщина эта Клер Ланн и почему она утверждает, что совершила это преступление. Сама она никак не объясняет мотивов убийства. Поэтому мне хотелось бы доискаться до них самому вместо нее. И, по-моему, если есть на свете человек, который хоть что-то об этом знает, то это Альфонсо…
Если, конечно, предположить, что она действительно виновна, я задаю себе вопрос: либо Альфонсо все знал, и тогда (если уж он допустил, чтобы ее арестовали, стало быть, у него не оставалось никакой надежды, что она когда-нибудь образумится, справится со своим безумием) он счел, что лучше уж ей быть за решеткой, — либо Альфонсо не был уверен, что же произошло на самом деле, может, у него и были какие-то догадки, подозрения, но и в этом случае, если уж, повторяю, он допустил, чтобы ее арестовали, стало быть, тоже хотел положить чему-то конец.
— Чему же?
— Ну, скажем, общей обстановке, в которой жила Клер.
— Кажется, я немного догадываюсь, что вы имеете в виду.
— Может, он допустил, чтобы она попала в руки полиции, по той же самой причине, которая довела ее до убийства. В таком случае, если разобраться, оба они сделали одно и то же — она, совершив убийство, он, допустив, чтобы она попала в руки полиции…
— А может, это и есть любовь?
— Каким словом назвать такую огромную привязанность? Конечно, она могла превратиться в любовь, но могла обрести и другие формы…