— Нет, не может быть! Не способен я на такое!
— Да ла-адно тебе, — протянула Настя. — Пьяный ты был. В стельку.
Несколько минут они молчали. Причем Сашок сидел на кровати ошеломленный, грустный, больной, с красными, как у кролика, глазами, а Настя отвернулась к окну, как будто ей было неловко даже смотреть на него. Потом она встала, зевнула, сладко потянулась — так, что пеньюар зарябил розовой волной, — подошла к окну, постояла там несколько секунд. Сзади глядеть на нее было еще более волнительно: и потрясающая спина, и все остальное казались под пеньюаром еще прекраснее, еще загадочнее. Но Сашок никак не мог сосредоточиться на этом завораживающем зрелище — так взволновало его невероятное сообщение. «Нет, — думал он, — здесь что-то не то… Пьяный человек может вести себя как угодно глупо, он может быть грубой карикатурой — но на самого себя, а не кого-то другого! Как это говорят? Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке — вот! А у меня на уме такого точно никогда не было, нет и не будет!»
Тем временем Анастасия вернулась в кресло, полезла в сумку, что-то достала из нее. Спросила:
— Виноград будешь?
— Виноград? Да ты что, смеешься? Мне бы рассольчику. Или, в крайнем случае, чашку кофе покрепче.
— Тебе для начала надо бы воды попить, а то при этом деле самое страшное — это обезвоживание…
И Настя, вместе с пакетом красного винограда, извлекла из сумки бутылку «Эвияна».
— На вот, пей.
Сашок, с трудом поднявшись на колени, протянул руку за бутылкой…
Настя быстрым движением спрятала минералку за спину.
И сказала:
— А какого… ты Абсолюмана обидел?
— Как? И его тоже?!
— Ну да, расстроился человек, даже заплакал.
— Заплакал?
— Да… Ну, или почти. Заныл. Громко так, неприятно. То как зверь она завоет, то заплачет как дитя. Но в данном случае не она, а он. Очень хрупкий он оказался. Ранимый.
— Асболюман — ранимый? Никогда бы не подумал… Не говори мне, что я и его тоже… С ним — тоже, как с Мелани…
— Ну, нет, нет, успокойся. Да и сил у тебя не осталось. Ты же пьяный был.
— Ну а в чем обида тогда?
— А вот в этом… Он же… а ты…
Настя странно так жестикулировала — Сашок не мог даже представить себе, что она пытается изобразить.
— Я? Что я?
— Ты — пренебрег… Абсолюманом — именно что пренебрег!
— Пренебрег?
— Ну, отказал.
— Как отказал? В каком смысле? Погоди… Он что… того? Домогался?
— Ну да. А ты отказал. Сказал: еще чего! Еще не хватало!
— Что, так прямо и сказал?
— Да. Просто как отрезал. Нечего, дескать, того!
— А на каком языке я это все говорил?
— На каком? На английском, на каком же еще!
— А ты… все поняла?
— Ну а что такого? Ну, может, детали я какие и упустила, но общий смысл… ясно было, что ты имеешь в виду. А потом — ты еще на древнерусском наречии разъяснил.
— Это матом, что ли?
— Ну да! Ты говоришь, иди-ка ты, друг Абсолюман…
— Ладно, ладно, хватит, в самом деле… Водички, водички дай, умоляю!
Настя еще немного подразнила Сашка, повертела у него перед носом «Эвианом», то протягивая ему бутылку, то снова пряча ее за спину, так что он в конце концов не выдержал, рухнул на кровать и застонал:
— Не могу, не могу больше. Не могу напрягаться. А то стошнит.
— На-на, пей! — испугалась Анастасия и живо протянула ему воду. Сашок стал жадно пить. А попив, сказал:
— Как-то все-таки с трудом во все это верится… я имею в виду, насчет Абсолюмана… Я же видел — он на тебя глаз положил…
— Ну да, я ему понравилась. Но он — совместник.
— Это еще что за термин?
— Ну, он любит совмещать, понимаешь?
— Не очень… А Мелани, Мелани что же?
— Ну, Мелани, она обиделась. На тебя в основном. Эй-эй, поосторожней с водой-то! Хватит пока. А то и в самом деле — как бы не того, как бы ты в Ригу не съездил. Или как вы там, интеллигенты утонченные, это дело называете.
— Это мой дедушка так это называл. Откуда ты только такое выкопала…
— Говорю, хватит! Остановись… И вообще, мне-то оставь воды хоть немного… эгоист какой…
Сашок с неохотой уступил Насте бутылку, а сам в изнеможении снова повалился на кровать. Но стоило ему закрыть глаза, как в голове тут же закружилась чернота, а тошнота подступила к горлу. Он напрягся и, с усилием приподнявшись, сел на кровати. Уставился на Анастасию. Та жадно, большими глотками, и оттого некрасиво, неизящно, допивала воду из бутылки. И вдруг показалась вульгарной — и не такой уж красавицей.
— Фу, как обслюнявил-то, — ворчала Настя, выбрасывая бутылку.
— Настя, — строго сказал Сашок. — А почему, собственно, я в таком вот состоянии? Не так уж много я выпил. А ты вот тоже ведь позволяла себе, разве нет? И хоть бы хны!
— Я? Я очень здоровая. И тренированная.
— Слушай. А может, я еще какие-нибудь вещества принимал, кроме алкоголя, а?
— Ну… покурил немного… И еще таблетка была какая-то, кажется… Абсолюман тебя вроде угощал чем-то таким…
— А я? Я что, не сопротивлялся? Может, скажешь, я еще и кололся чем-нибудь?
— Нет, такого не видела, но самокрутки вы с Абсолюманом какие-то крутили. Что-то очень вонючее, между прочим.
— Бред какой-то, — вздохнул Сашок и сказал: — А где, вообще-то, мы с тобой находимся? Что это за комната? На «Корнуолл» что-то не похоже…
— До «Корнуолла» не доехали, — сказала, потупив глаза, Анастасия.
— Так где же мы тогда?
— В «Ритце».
— Да ты что? То-то я смотрю, шикарно как, потолок такой высокий, а люстра, ну, а люстра, у, вот и кровать… Я таких широких и не видал никогда. Слушай, но это ведь, наверно, бог знает как дорого?
— Да уж, недешево. У меня бабла не хватило. Извини, пришлось дать им твою карточку.
— Карточку? Мою дебетовую карточку?
— Ну, какая была в бумажнике, такую и дала.
Сашок обхватил голову руками и тихонечко, деликатно так, завыл.
— Что делать, что делать, что делать… что будет, что будет, что будет…
— Что будет, что будет… Пиво холодное будет… но сначала… с похмелья знаешь, что хорошо получается?
Сашок смотрел сквозь пальцы, как Анастасия приближается к нему с хищной улыбкой на лице.
— Ну, где там твой Лазарь? — сказала она, деловито стаскивая с себя пеньюар.
Глава 21. Украденное лицо
Следующие несколько дней прошли как во сне. Анастасия не давала о себе знать. Но главное: Анна-Мария не появлялась и не звонила. И самое удивительное, что ее родители исхитрялись делать вид, что ничего особенного не происходит. Ходили себе каждый день по своим делам, иногда даже ужинали с Сашком по вечерам, занимая его светской беседой. Как будто не было у них никогда никакой дочери, а вот просто так, живут они почему-то вместе с молодым человеком из России, и все тут. Иногда Сашок не выдерживал, плевал на приличия и спрашивал напрямую: не звонила ли Анна-Мария? Тогда они прятали глаза, смущались от Сашковой невоспитанности и качали головами. И тут же переводили разговор на другую тему, например, как там поживает мистер Сингх?
А мистер Сингх поживал ничего себе. Правда, тоже вел себя странно, к Сашку совсем не приставал, несмотря на то, что тот явно халтурил, впадал то и дело в глубокую задумчивость, забывал сделать то, что обещал, не соблюдал «дедлайны» по сдаче материалов и так далее. Ждал звонков от Анастасии, но она не звонила. Под любыми предлогами он задерживался на работе, потом бродил по улицам, заходил в магазины, в которых не собирался ничего покупать, потом ехал в Фолкстон и каждый раз подолгу стоял перед домом, не решаясь войти, гадая, вернулась домой Анна-Мария или нет.
Вот так же он топтался перед входом в этот бежевый трехэтажный дом, когда входил в него первый раз. Но только тогда он просто несколько тушевался, робел слегка, дыхание у него немножко сводило от ожидания чего-то необыкновенного и замечательного.
Не то теперь. Теперь у него щемило сердце от одиночества и от пакостного чувства вины, смешанного с обидой на несправедливость жизни. Дом, казавшийся недавно таким чудесным (мне бы когда-нибудь такой, вздыхал втайне), теперь вызывал почти отвращение. В его тревожном настроении Сашку уже не был мил даже разбитый перед домом небольшой, но в высшей степени изящный палисадник, с выложенным гравием кругом, внутри которого, в свою очередь, располагались загадочные геометрические фигуры. («Во попал! — подумал Сашок, когда впервые увидел этот рисунок. — Видать, масоны!») Теперь, впрочем, Сашок знал фигуры наизусть и мог бы нарисовать их с закрытыми глазами. Знал он также и то, что ни его теща Мэгги, ни жена Анна-Мария никакого отношения к масонам точно не имеют. Насчет тестя Джона можно было еще сомневаться, но и то вряд ли.
В любом случае рисунок придумал чудаковатый садовый декоратор Джозеф. Сашку подробно рассказывали и даже показывали в лицах, как это было: декоратор явился ни свет ни заря и долго, задумчиво смотрел на фасад дома. Потом закрыл глаза, помотал головой и вдруг, выхватив из папки лист бумаги, принялся чертить как одержимый, при этом что-то вдохновенно шепча себе под нос.
Джозеф утверждал, что созданный им рисунок находится в полной, хотя и не для всякого очевидной гармонии со зрительным образом дома, его явными и скрытыми пропорциями, с формой окон, наклоном крыши и даже цветом, в который дом выкрашен. И даже еще и с подсознательными ассоциациями, которые образ дома вызывает.
Вскоре Сашок близко познакомился со всей этой философией и самой процедурой тоже, потому как имел удовольствие наблюдать Джозефа за работой, когда тот делал садовый дизайн соседям. Не то чтобы Сашок совсем уж уверовал в гений художника, но невозможно было отрицать, что палисадник действительно гармонировал с домом, шел ему, как удачно сшитый костюм. С чем, судя по всему, были согласны и прохожие, частенько останавливавшиеся перед творениями Джозефа поглазеть на произведение искусства.
Что же касается масонства, то Сашок потерял к нему всякий интерес после того, как не в самом презентабельном районе города вдруг увидел обветшалый дом со скромной вывеской «Масонский холл» — такой же заурядно-деловой, как «Аптека» или «Ньюзэйджент», красовавшиеся на других зданиях поблизости. А вот, кстати, ньюзэйдженты как раз на Сашка впечатление произвели. Во-первых, самим своим титулом. Не какой-нибудь там «торговец прессой», не «продавец газет» и даже не «Союзпечать», а вот так романтично — «агент новостей». Во-вторых, даже без специального бухгалтерского образования было понятно, что на копеечной (вернее, пенничной) газетно-журнальной марже не то что состояния, а даже и сколь-либо приличного мелкобуржуазного существования не обеспечишь. И для того, чтобы на этой ниве просто сводить концы с концами, надо вкалывать — будь здоров! Недаром владение этими лавочками, равно как и всякая другая грязноватая и низкооплачив