"Кто-то сказал, что Лондон довольно негостеприимен. Джонсон: "Нет, сэр, всякому, кто пользуется известностью или умеет быть приятным, в Лондоне повсюду рады. Этого Стерна, как я слышал, засыпали приглашениями на три месяца вперед". Гольдсмит: "И притом он ужасно скучен". Джонсон: "Ничего подобного, сэр". - Босуэлл "Биография Джонсона".
"Ее (мисс Монктон) живость очаровала мудрецов, и они болтали со всей непринужденностью, какую только можно себе представить. Однажды вечером произошел странный случай - она вдруг стала доказывать, что некоторые из произведений Стерна очень трогательны. Джонсон решительно это отрицал. "Уверяю вас, - сказала она, - они меня растрогали". - "Да ведь это потому, сказал Джонсон, с улыбкой оборачиваясь к ней, - что вы, моя дорогая, тупица". Когда она через некоторое время напомнила ему об этом, он сказал столь же правдиво, сколь и вежливо: "Сударыня, если бы я так считал, то, разумеется, не высказал бы этого вслух". - Там же.
*** Интересно будет привести здесь несколько выдержек из "Проповедей" Стерна. Вот, к примеру, отрывок, направленный против жестокостей католической церкви, разве не видна тут рука автора "Сентиментального путешествия"?
"Дабы убедиться в этом, войдемте вместе со мной на миг в застенки инквизиции, взглянем, как _истинная вера_, исполненная милосердия и справедливости, закованная в цепи, валяется у ног инквизиторов, этих черных судей, вершащих ужасную расправу посредством дыб и прочих орудий пыток. Чу! Какой жалобный стон! Взгляните на несчастного, который стонал, его только что ввели и сейчас подвергнут терзаниям, лицемерно именуемым судебным процессом, он пройдет через самые жестокие мучения, какие только продуманная система _религиозной жестокости_ сумела изобрести. Взгляните на эту беспомощную жертву, отданную в руки мучителей. _Его тело так истерзано муками и долгим заключением, что видно, как страдает каждый нерв и мускул_. Следите за последним движением этого ужасного устройства. Какие судороги вызвало оно у жертвы! Подумайте, как ужасна поза, в которой этот человек сейчас распростерт. Какую изощренную пытку он выносит. Это превыше человеческих сил. Боже правый! Смотрите, истерзанная душа несчастного трепещет на его губах, порываясь покинуть тело, но ей не дают это сделать. Вот несчастного ведут обратно в темницу, а потом снова вытаскивают оттуда, чтобы возвести на костер, и вы видите, как позорна последняя мука, уготованная ему этим принципом, гласящим, что может существовать религия без нравственности". - Проповедь 27-я.
Далее мы приводим выдержку из проповеди на текст, который можно найти в "Книге судей", XIX, ст. 1, 2 и 3 о "некоем левите":
"Так некий левит в печальном своем положении хотел, чтобы кто-нибудь разделил с ним одиночество и заполнил тоскливую пустоту в сердце его; ибо, что бы ни писали в книгах, во многих из которых, без сомнения, можно найти немало хороших и красивых слов о блаженстве уединения и проч., все же _"нехорошо быть человеку одному"_; и все рассуждения на эту тему, которыми педант с холодным сердцем оглушает нас, никогда не удовлетворят душу, среди трескучего философского бахвальства природа человеческая всегда тоскует по общению и дружбе; доброму сердцу нужно излить на кого-то свою доброту, и все лучшее в нашем сердце, все самое чистое в душе страдает, когда мы лишены этого.
Пускай же бездушный монах стремится к царствию небесному один, без поддержки и утешения. Да поможет ему Бог! Я же, боюсь, никогда не стану на такой путь; Господи, _дай мне быть мудрым и набожным, но при этом быть Человеком_; и куда бы ни привело меня Твое Провидение, каков бы ни был мой путь к Тебе, пошли мне спутника, и пусть скажет мне только: "Смотри, солнце садится и тени стали длиннее", - а я ему: "Как свеж лик природы! Как чудесны цветы в поле! Как вкусны эти плоды". - Проповедь 18-я.
Первый из этих отрывков дает нам еще одно изображение знаменитого "Узника". Второй показывает, что текст из "Книги судей" навел достопочтенного Лоренса на те же размышления, что и горничная.
"Проповеди" Стерна были изданы под именем "Мистера Йорика".}
Он слушал мою речь о тебе, Элиза, с необыкновенным удовольствием, так как, кроме нас двоих, там была еще только одна особа, _и притом чувствительная_. Как сентиментально провели мы время до девяти часов! * Но ты, Элиза, была той звездой, которая вела и оживляла разговор. Даже когда я говорил не о тебе, ты наполняла мой ум и согревала каждую высказываемую мною мысль; я не стыжусь признаться, что мне очень тебя не хватает. Лучшая из всех добрейших женщин! Страдания, которые я испытывал всю ночь, думая о тебе, Элиза, мне не под силу выразить словами...
{* "Я рад, что вы влюблены, - это, по крайней мере, излечит вас от сплина, который равно вреден и мужчинам и женщинам - мне и самому нужно, чтобы на уме была какая-нибудь Дульсинея, это приводит душу в гармонию; в таких случаях я сначала пытаюсь заставить женщину поверить в это или, вернее, сперва я начинаю убеждать себя, что я влюблен - но продолжаю заниматься своими делами, совсем как сентиментальные французы - l'amour (говорят они) n'est rien sans sentiment {Любовь - ничто без душевного чувства (франц.).}. И хотя они поднимают вокруг этого слова такой шум, оно не имеет у них точного смысла. И хватит о том, что именуется любовью". "Письма Стерна", письмо 23 мая 1765 г.
"P. S. Мое "Сентиментальное путешествие" понравится миссис Дж. и моей Лидии [Лидия - его дочь, впоследствии миссис Медолл] - за этих двух я отвечаю. Тема благотворна и соответствует состоянию души, в котором я нахожусь вот уже некоторое время. Я говорил вам, что моя цель научить всех нас любить мир и наших ближних больше, чем мы любили до сих пор, - так что я превыше всего стараюсь затронуть те нежные чувства и склонности, которые столь много этому способствуют". - "Письма" (1767 г.).}
Значит, ты повесила портрет твоего Брамина у себя над письменным столиком и будешь с ним советоваться при всяких сомнениях и затруднениях? Добрая и признательная женщина! Йорик с довольной улыбкой смотрит на все, что ты делаешь; портрет его не способен передать благоволение оригинала... Я рад, что твои спутники по кораблю милые люди. (Элиза была в Диле, а теперь возвращалась в Бомбей к своему советнику, и, право же, ей давно следовало уехать!) Ты будешь, по крайней мере, избавлена от того, что противно твоей природе, кроткой и нежной, Элиза. Она способна цивилизовать дикарей, хотя было бы жаль, если бы тебе пришлось замараться исполнением этой обязанности. Почему ты вздумала извиняться за свое последнее письмо? Оно меня восхищает как раз тем, в чем ты оправдываешься. Пиши, дитя мое, только так. Пусть в твоих письмах говорят непринужденные движения сердца, открывающегося человеку, к которому ты должна питать уважение и доверие. Так, Элиза, пишу я тебе. (Еще бы, простодушный шалун!) И так я всегда любил бы тебя простодушно и нежно, если бы провидение поселило тебя в той же части земного шара, что и меня; ведь только честь и сердечная привязанность руководят
твоим Брамином".
Брамин писал миссис Дрейпер вплоть до отплытия "Графа Чатемского", судна Ост-Индской компании, из Дила второго апреля 1767 года. Он очень мило беспокоится о том, чтобы каюту Элизы заново отделали; он необычайно озабочен тем, кто будут ее попутчики. "Боюсь, что лучшие из твоих спутников по плаванию окажутся благовоспитанными только по сравнению с судовой командой. Таким был - ты знаешь кто! - вследствие того же заблуждения, в которое ты впала, когда... но не хочу тебя огорчать!"
"Ты знаешь кто..." - это, конечно, Дэниел Дрейпер, эсквайр, из Бомбея, человек, весьма уважаемый в тех краях, о состоянии здоровья которого наш достойный Брамин пишет с восхитительной искренностью.
"Я чту тебя, Элиза, за то, что ты держишь втайне вещи, которые, если их разгласить, послужили бы тебе панегириком. Благородное страдание исполнено достоинства, не позволяющего ему взывать к жалости или искать облегчения. Ты хорошо выдержала эту роль, любезный мой друг-философ! Право, я начинаю думать, что у тебя не меньше добродетелей, чем у вдовы моего дядюшки Тоби... Кстати, о вдовах, - пожалуйста, Элиза, если ты когда-нибудь овдовеешь, не вздумай отдать свою руку какому-нибудь богатому набобу, - потому что я сам намерен на тебе жениться. Жена моя долго не проживет, и я не знаю женщины, которая была бы мне так по сердцу на ее месте, как ты. Конечно, по состоянию здоровья я девяностопятилетний, а тебе только двадцать пять - разница, пожалуй, слишком большая! - но недостаток молодости я возмещу остроумием и веселым нравом. Свифт меньше любил свою Стеллу, Скаррон свою Ментенон и Уоллер свою Сахариссу, чем я буду любить и воспевать тебя, избранная жена моя! Все эти имена, несмотря на их прославленность, уступят место твоему, Элиза. А ты напиши мне в ответ, что одобряешь и ценишь мое предложение..."
Одобряешь и ценишь мое предложение! Этот лицемер в то же время писал своим друзьям веселые письма с насмешливыми намеками на бедного, глупого Брамина. Ее корабль еще был ввиду южных берегов Англии, а очаровательный Стерн уже сидел в кофейне "Маунт" над листом бумаги с золотым обрезом, предлагая свое сердце, это бесценное сокровище, леди П., и спрашивая, неужели ей приятно, что он несчастен? Стало ли ее торжество полнее оттого, что ее глаза и губы лишили человека рассудка? Он приводит "Отче наш" с ужасным, циничным богохульством в доказательство, что не хотел быть введенным во искушение, и клятвенно заверяет, что он самый нежный и искренний безумец в мире. А у себя дома в Коксвуде он написал письмо по-латыни, ибо, как мне кажется, постыдился написать его по-английски. Перечитывая его письма, я вспоминаю, что письмо сто двенадцатое вызвало во мне чувство, далекое от восторга, поскольку из этого письма явствует, что была еще и третья, за которой этот негодный, истасканный старый негодяй тоже приударял *, а через год, когда он вернулся к себе на Бонд-стрит и привез с собой свое "Сентиментальное путешествие", дабы предст