Типов религиозных школ по способу финансирования три: частные (платят ученики), академии (платит государство) и школы, частично финансируемые добровольными пожертвованиями и минимум на 10 % соответствующей конфессией. Такие школы тоже получают право на отбор учащихся.
Очень часто можно слышать, что религиозные школы отличаются большей аккуратностью и прилежанием учеников, что их результаты в среднем лучше, но это скорее заблуждение: исследования показывают что например рейтинг англиканских школ (их примерно 25 % от общего числа школ среди primaries и 7 % от secondary) в среднем лишь на 5 % выше общих значений, что для селективных школ конечно очень мало.
За всем этим разнообразием скрывается одно свойство британской школы, которое едино для всех качественных учебных заведений королевства: это фокус, кардинально отличающийся от традиционного подхода школы российской.
Детям российской (а до того – советской) школы с детского сада внушали простую истину: они пойдут в школу за знаниями. Первый день школьного года так и назывался – «День знаний». Перед детскими фильмами в кинотеатрах (будь то «Неуловимые мстители» или «Танцор диско») нам обязательно показывали киножурнал «Хочу все знать» про «твердый орешек знания», наполнявший еще несколькими неоспоримыми фактами копилку наших мозгов. В учительских висели плакаты «Знание – сила» а главного позитивного героя великой антиутопии Носова звали «Знайка». Он был противопоставлен великому антигерою, превращавшему весь эпос из антиутопии в утопию – русскому Винни-Пуху по имени Незнайка. Шедевр детской литературы был посвящен демонстрации простого тезиса: «Надо знать, а то – плохо».
В этом смысле учителя и родители нам не врали: все 10 (а потом – 11) лет школьной жизни нам приходилось узнавать и заучивать, а тем, кто этого не делал, становилось плохо – «контроль знаний учащихся» осуществлялся постоянно.
Немудрено, что сильной стороной российской школы всегда были естественные науки – именно в них на уровне школьной программы знание играет ключевую роль. Немудрено, что отличников в школах обзывали «ботаниками», то есть теми, кто «собирает гербарий» знаний. Тот же самый подход к точным наукам порождал в российской школе совершенно механистическое обучение математике, с фокусом на преподавании методов решения задач и призывом «делай по аналогии»: фактически обучение состояло в прохождении теории («запомни и перескажи») и натаскивании на решение ограниченного круга проблем определенным способом, так что четверку мог получить прилежный, но вообще ничего не понимающий ученик. Будучи студентом мехмата МГУ, я, занимаясь с вполне успешными школьниками, которые хотели поступать в средней руки российские ВУЗы, проводил простой эксперимент, бывший моей ежедневной рутиной в университете: после того, как ученик отвечал мне ту или иную теорему, я просил его сказать мне, что будет, если убрать одно из ее условий. В 100 % случаев этот вопрос вызывал эффект короткого замыкания: ответ не лежал в плоскости «знания».
В области общественных наук такой подход, разумеется, оборачивался индоктринацией и совершенной катастрофой с точки зрения обретения социальных знаний и умений. История представлялась в школьном курсе в виде безапелляционного справочника по датам и событиям с марксистско-ленинскими комментариями, которые были на порядок хуже религиозных в силу своей невероятной узости. Даты надо было знать наизусть. Никому не пришло в голову рассказать детям, что изучаемые ими даты придумал Жозеф Скалигер в XVI веке? И гарантией их точности является лишь его честное слово – слово полиглота-филолога, бывшего одновременно профессиональным наемником и борцом за Реформацию. В 90-е годы марксистско-ленинские комментарии ушли из курса истории, но растерянные учителя, оставшиеся со справочником по датам, так и преподавали их – в большинстве своем воспринимая освобождение от коммунистической трактовки не как призыв к осмыслению, а как предлог для снижения качества обучения. Разумеется, не прошло слишком много времени и место марксистских догм стали занимать догмы, заимствованные у предыдущего периода развития России – державно-патриотические.
Британская школа на первый взгляд придает «знаниям» непростительно мало значения. Да, разумеется, экзамены, особенно по точным и естественным наукам – это в основном про знания. Но достаточно беглого взгляда на примеры этих экзаменов, чтобы увидеть, что российский ГИА или ЕГЭ предъявляет к школьникам существенно больше требований в этой части. Вне же экзаменов, школьный фокус в Британии сосредоточен на двух других аспектах обучения: осознанности и умении думать.
В России в мои времена мини-цикл обучения завершался «контрольной работой», которая делалась в классе (чтобы не списали и не подсмотрели), после которой те, кто «допустил ошибку», делали «работу над ошибками», то есть механически писали «правильное решение» или «правильный ответ», чтобы запомнить. В Британии мини-цикл завершается summative – «суммирующей» работой, которую зачастую делают дома. В современном мире умение работать с источниками и добыть информацию ценнее умения ее запомнить, объясняют учителя. Контрольная работа предполагала одну оценку по принципу «доля правильных ответов». Summative предполагает четыре независимых оценки – по разным предметам они разные, но в целом лишь одна из них за знания, одна за способность их коммуницировать, одна – за «любознательность» и одна за организацию работы. По итогам summative (так же как по итогам всех других работ) школьники пишут reflection, не только и не столько исправляющий ошибки в summative, сколько представляющий из себя рассуждение о том, что было трудно и что легко, почему были допущены ошибки, чтобы ученик сделал по-другому в следующий раз. В области общественных дисциплин в качестве summative пишутся эссе; но если в российской школе контрольная представляет собой пересказ преподанных фактов и суждений, то в британском эссе предполагает построение концепции на базе полученных знаний. В «комплект» работы над эссе входят: выбор темы (тема всегда задается крайне общо, и ученики должны ее конкретизировать под себя) с объяснением – почему именно эта; составление плана; создание списка литературы на основе «Гарвардских правил» (прощай параграф в учебнике, ты никому не нужен).
Объяснять лучше всего на примерах. В прошлом году мой сын проходил в школе большой курс фотографии (часть программы IB по искусству). Их всерьез учили работать с техникой, как будто готовили в фоторепортеры или фотографы модельного агентства. В качестве заключительной работы они должны были снять фото, использовав как минимум три техники, которые они проходили. Отец-перфекционист предложил: «Давай сделаем фото с использованием максимального количества техник!» Мы долго работали и получили желаемое: идеальное по качеству фото, использовавшее восемь или девять приемов – мечта российского школьника. Увы, в школе нас неправильно поняли, ребенок получил весьма среднюю оценку. Я полюбопытствовал и получил ответ: «Проблема в том, что Лев использовал техники, не задумываясь о том, зачем он их использует. Уметь делать приемы не так важно, важно, чтобы он научился создавать концепцию и выражать через фотографию идеи, а техники должны в этом помогать. Было бы лучше, если бы он использовал даже одну-две техники, но как средство передачи конкретных идей и мыслей, а не в качестве простой демонстрации».
В курсе истории Льву надо было написать эссе по общественной иерархии раннесредневекового общества. Он выбрал Киевскую Русь и очень хорошо описал конструкцию ее общества, опираясь на глубокие современные источники. Тем не менее оценка, полученная им, была не высшей. «В эссе не хватает собственного рассуждения и выражения своего отношения, чувств, – сказал учитель. – Это общество было справедливым? Как в нем жилось разным его членам? Что бы Лев хотел в нем изменить, и как это можно было бы достичь? Почему члены общества вели себя так, а не иначе?» «Помилуйте, – сказал я, – да как бы он мог что-то изменить в Киевской Руси?» «Ну, мы же учим историю не просто так, – был ответ, – история это путь в современность. Если мы ничего не хотим изменить в истории и не думаем о том, как это могло быть сделано, то мы и в современности ничего не сделаем».
У учителя science (до восьмого класса в Англии нет разделения естественнонаучных предметов) я спросил «что они проходят». «Мы изучаем разницу между image, definition, description и explanation», – ответил он. Черт, как же не хватает большинству взрослых людей в России понимания этой разницы!
Обсуждения, ролевые игры, what if, изучение основ искусства ведения переговоров, логики и теории игр, большое количество работ в малых группах и групповых заданий, в которых отрабатывается не сам предмет задания, а умение взаимодействовать в группе, которую ты сам не выбираешь – основная стратегия обучения (по крайней мере, в школе у Льва). Никакой индоктринации, даже горячие темы обсуждаются с разных сторон; никакой политики – дети вне политики. Зато много внимания community service – банальному деланию добра. Дети создают сайты для сбора пожертвований, убирают мусор, ездят в развивающиеся страны помогать местным школьникам.
В школе нет «борьбы за дисциплину» и напряженности соревнования. Традиционная британская поддержка распространяется на учеников – про всех говорят много хорошего, и только высказав его, переходят к проблемам. Опытный учитель английского сказал мне на 1-2-1 встрече: «Вы же из России, вы наверное хотите услышать что-то плохое про ребенка?» Я вынужден был признаться, что да, а зачем бы еще я пришел на встречу с ним?
Разумеется, чтобы поступить в хороший ВУЗ в Англии ребенку требуются дополнительные занятия (а где не требуются?) Но к реальной жизни английская школа готовит на мой взгляд существенно лучше, чем российская. Все-таки в наше время знания стоят дешево и общедоступны через пару кликов; а вот вопрос – что с ними делать – становится все важнее. Именно этому «зачем» хорошая местная школа учит основательно. И еще одному она учит так, как никогда не учила российская школа: она учит достоинству и уважению достоинства других.