Мы разговаривали в Пещере Пловцов. Были на расстоянии всего двух градусов широты от Куфры, которая могла дать безопасность.
Он замолкает и протягивает руку. Караваджо кладет в темную ладонь таблетку морфия, и она исчезает во рту пациента.
Я пересек пересохшее озеро и пошел к оазису Куфра, сгорая днем от жары, а ночью замерзая от холода. Геродота оставил с ней, в пещере. А через три года, в сорок втором, нес ее тело на руках, словно доспехи рыцаря, к спрятанному самолету.
В пустыне средства к выживанию сокрыты под землей – пещеры троглодитов, вода, которая прячется в растении, оружие, самолет. На долготе 25, широте 23 я начал копать, разгребая брезент, и постепенно из песка появился самолет Мэдокса. Это происходило ночью, но даже в холоде я покрывался потом. Взял керосиновый фонарь, поднес к ней и присел рядом. Двое любовников в пустыне – под звездным или лунным светом, уже не помню. Где-то далеко была война.
Самолет постепенно вырастал из песка. Не было еды, и я обессилел. Брезент оказался таким тяжелым, что я не мог его выкопать и просто разрезал.
Утром, поспав часа два, я взял ее на руки и посадил в кабину. Завел мотор, и тот огласил пустыню рокотом. Мы тронулись, затем заскользили в небо. С опозданием в три года.
Он молчит. Глаза смотрят в одну точку – и видят самолет. Медленно, с усилием машина отрывается от земли, мотор пропускает обороты, как иголка стежки. После стольких дней молчания трудно терпеть этот шум. Из ее блузки вылезла ветка акации. Сухая веточка. Сухие косточки. Он смотрит вниз и видит, что горючее намочило колени. Как высоко он над землей? Как низко в небе?
Шасси едва не задевает верхушку пальмы, пилот направляет самолет вверх, горючее разливается по сиденью, ее тело соскальзывает. Искра от короткого замыкания попадает на ветку на ее колене, и та загорается. Он перетаскивает любимую обратно на сиденье рядом с собой. Потом толкает обеими руками фонарь кабины, но тот никак не поддается. Начинает бить его, наконец разбивает, горючее и огонь расплываются вокруг. Как низко он в небе? Она съеживается – прутики акации, листья, ветви, которые когда-то были руками, обвивавшими его. Она медленно исчезает. Он чувствует на языке вкус морфия. В темных озерах его глаз отражается Караваджо. Он болтается вверх и вниз, как ведро в колодце. Чувствует, что лицо в крови. Он летит на прогнившем от старости самолете, брезентовая обшивка крыльев распарывается на ветру. Они – мертвецы. Как далеко была та пальма? И как давно это было? Он пытается вытащить ноги из разлитого огня, но они тяжелые. Никак не может вылезти. Он вдруг состарился. Устал жить без нее. Не может забыться в ее объятиях и доверить охранять его сон. Никого не осталось. Он измучен не пустыней, а одиночеством. Уже нет Мэдокса. Женщина, которую он любил, превратилась в листья и ветви, а сквозь разбитое стекло фонаря в кабину заглядывает зияющая пасть неба пустыни.
Он проскальзывает в ремни пропитанного бензином парашюта и вываливается вниз, но ветер резко швыряет его тело назад. Потом ноги чувствуют удивительную свободу, и он висит в воздухе – яркий, как ангел; пока не понимая, что горит.
Хана слышит голоса в комнате английского пациента и останавливается в коридоре, прислушиваясь.
– Ну как?
– Отлично!
– А теперь я попробую.
– А, великолепно!
– Это самое чудесное из изобретений.
– Отличная находка, молодой человек.
Войдя, она видит, что английский пациент и Кип передают друг другу банку сгущенки. Англичанин подносит банку ко рту и высасывает густую жидкость. Его лицо сияет, а сапер кажется раздраженным, когда сгущенка не у него. Кип, взглянув на Хану, наклоняется над постелью, щелкая пальцами пару раз, забирая наконец банку из обгоревших рук.
– Мы обнаружили еще одну черту, которая нас сближает. Мы, оказывается, оба любим сгущенку. Я всегда брал ее с собой в путешествиях по Египту, он – по Индии.
– Вы когда-нибудь пробовали бутерброды со сгущенкой? – спрашивает сапер. Хана переводит взгляд с одного на другого. Кип заглядывает внутрь банки.
– Я принесу еще одну, – говорит он и исчезает.
Хана смотрит на пациента.
– Мы с Кипом, как незаконнорожденные: родились в одной стране, а местом жительства выбрали другую. Всю жизнь пытаемся либо вернуться обратно, либо навсегда уехать из своей страны. Хотя Кип этого сейчас не понимает. Вот поэтому мы так хорошо ладим.
В кухне сапер пробивает пару дырок в свежей банке со сгущенкой своим ножом, который, как ему кажется, будет теперь использоваться только в мирных целях, и бежит по лестнице в комнату англичанина.
– Вы, наверное, выросли не в Англии, а где-то еще, – говорит он. – Англичане так не пьют сгущенку.
– Вы забываете, молодой человек, что я провел несколько лет в пустыне. И всему научился там. Все, что было важного в жизни, произошло там, в пустыне.
Он улыбается Хане.
– Один кормит меня морфием, другой – сгущенкой. Мы можем разработать сбалансированную диету! – Поворачивается к Кипу. – Как долго вы занимаетесь разминированием?
– Пять лет. Сначала обучались в Лондоне, затем наше саперное подразделение обезвреживало неразорвавшиеся бомбы. Потом я оказался в Италии.
– А кто вас обучал?
– Один англичанин в Вулвиче. Его считали странным.
– Такие учителя – самые лучшие. Это не лорд ли Суффолк? Кстати, а мисс Морден там тоже была?
– Да.
Они разговаривают между собой, забыв, что Хана тоже здесь. Но ей хочется услышать что-нибудь об учителе. Как он опишет его?
– Кип, а какой он был?
– Он занимался научными исследованиями. Был руководителем экспериментального подразделения. С ним всегда были мисс Морден, его секретарша, и мистер Фред Хартс, шофер. Мисс Морден записывала все, что он говорил, когда обезвреживал бомбу, а мистер Хартс подавал нужные инструменты. Он был великолепным человеком. Их называли святой троицей: они никогда не расставались, так и погибли вместе. В тысяча девятьсот сорок первом году. В Эрите.
Она смотрит на сапера, который стоит, прислонившись к стене, одной ногой подпирая ее. На лице не отражаются ни печаль, ни какие-либо иные чувства.
Ей это хорошо знакомо. Раненые умирали у нее на руках. Она помнит, как в Анжиари поднимала еще живых солдат, которые были изъедены червями. В Кортоне давала последнюю сигарету молодому парнишке, у которого оторвало руки. И нельзя было расслабляться. Она продолжала делать свое дело, а чувства спрятала глубоко. Очень легко сойти с ума, став служанками войны, одетыми в желто-кремовые халаты с костяными пуговицами.
Она смотрит на Кипа, упершегося затылком в стену, и понимает, почему его лицо ничего не выражает. Ей это хорошо знакомо.
VII. На своем месте Уэстбери, Англия, 1940
Кирпал Сингх[75] стоял на том месте, где на настоящей лошади должно лежать седло. Сначала просто встал на спину этой «лошади», затем помахал тем, кого не видел, но знал, что они наблюдают за ним. Лорд Суффолк смотрел в бинокль и увидел, как молодой человек приветственно поднял руки.
Затем спустился вниз, в середину силуэта огромной лошади, врезанного в склон одного из белых известковых холмов Уэстбери. Теперь сикх был просто темной фигуркой, на меловом фоне издали заметить разницу между цветом его смуглой кожи и хаки военной формы невозможно. Если же подрегулировать резкость в бинокле, лорд Суффолк мог увидеть на плече Сингха малиновую нашивку, что означало его принадлежность к саперному батальону. Отсюда наблюдателям казалось, будто он меряет большими шагами карту, вырезанную в форме гигантского животного. На самом деле Сингх думал только о том, чтобы не упасть, медленно скользя по склону неровной известковой скалы.
За ним с рюкзаком через плечо медленно спускалась мисс Морден, опираясь на сложенный зонтик. Остановившись метра на три выше контура лошади, раскрыла зонтик и примостилась под его тенью. Затем достала блокноты и приготовилась записывать.
– Вы меня слышите?
– Да, все отлично.
Она вытерла об юбку испачканные мелом руки и поправила очки. Затем бросила взгляд вдаль и так же, как Сингх, помахала рукой тем, кого сейчас не было видно.
Сингху она нравилась. Ведь это была, пожалуй, первая англичанка, с которой он по-настоящему разговаривал после того, как приехал в Англию. Большую часть времени он провел в казармах в Вулвиче, где общался только с другими индийцами и английскими офицерами. Конечно, он разговаривал с официантками в солдатской столовой, но все общение там состояло из двух-трех фраз, не более.
В семье Сингх был вторым сыном. Старший должен пойти на военную службу, средний – стать врачом, младший – бизнесменом. Такова семейная традиция. Но война изменила все планы. Начался призыв в армию, и в составе полка из сикхов[76] Кирпал Сингх попал в Англию.
Через несколько месяцев подготовки в Лондоне записался добровольцем в инженерное подразделение, которое создавалось, чтобы обучать саперов обезвреживанию невзорвавшихся снарядов и бомб замедленного действия. Инструкция 1939 года казалась наивной:
«Министерство внутренних дел несет ответственность за невзорвавшиеся бомбы, передавая отделениям противовоздушной обороны полномочия по изъятию и транспортировке таких бомб в безопасные места, где военнослужащие должны подрывать их согласно всем правилам».
Так обстояло дело до 1940 года, когда ответственность за обезвреживание бомб передали Военному министерству, а это значило – Королевским инженерным войскам. Было создано двадцать пять саперных взводов. Не хватало специалистов по обучению, пока не было речи и про специальное оборудование (кто знал, каким оно должно быть?); будущие саперы были вооружены молотками, зубилами и инструментами, предназначенными для ремонта дорог.
«Бомба состоит из следующих частей:
1. Контейнер, или корпус.