Это была обоюдная привязанность. Если Кирпала спрашивали, кого он больше любит, он называл сначала няню, а потом маму. Ее успокаивающая любовь значила для ребенка больше, чем кровная или сексуальная. Как он поймет потом, всю жизнь вне семьи он искал именно такую любовь. Платоническую близость другого человека – платоническую, и лишь иногда – сексуальную. Он будет взрослым, когда осознает это, когда сможет всерьез спросить себя, кого любит больше, – и ответит без детской непосредственности, не сразу, а после глубоких размышлений.
Только один раз Кип почувствовал, что сумел принести такое же облегчение нянюшке, хотя она уже понимала, что он ее любит. Когда умерла ее мать, она вдруг сразу состарилась. Проползла в маленькую комнату для прислуги и упала на кровать. Мальчик тихо лежал рядом, разделяя ее горе, а няня дико рыдала. Он видел, как она собирала слезы в маленький стакан, который держала у лица. Завтра нужно будет взять это с собой на похороны. Он сел возле ее скрючившегося тела, девятилетний мальчик, положил руки ей на плечи и, когда она затихла, вздрагивая время от времени, начал царапать ее спину сквозь сари. Потом отогнул ткань и принялся почесывать обнаженную женскую кожу – так же, как сейчас применял это нежное искусство к клеточкам белой кожи канадской девушки Ханы – в палатке, в 1945 году, над маленьким городком средь холмов Италии, где встретились их континенты.
IX. Пещера Пловцов
Я обещал рассказать вам, как люди влюбляются.
Молодой человек по имени Джеффри Клифтон встретил в Оксфорде друга, который рассказал, чем мы занимаемся. Он связался со мной, на следующий день женился и через две недели прилетел с женой в Каир. Это были последние дни их медового месяца. И начало нашей истории.
Когда я встретил Кэтрин, она была замужем. Замужняя женщина. Было полной неожиданностью, что Клифтон взял ее с собой. Он вылез из самолета первым, затем появилась она: шорты цвета хаки, острые коленки. В то время она проявляла горячий интерес к пустыне. Мне же больше была по душе его молодость, чем рвение новоиспеченной жены. В нашей экспедиции он был пилотом, курьером, разведчиком. Представителем нового поколения, которому все давалось легко; с той же легкостью он пролетал над головами на своем «Руперте», роняя сигнальные вымпелы с яркими цветными лентами и советами по поводу мест наших будущих остановок. И постоянно восхищался женой. В экспедиции было четверо мужчин и одна женщина, муж которой находился в радостном возбуждении медового месяца и не уставал говорить об этом. Потом Клифтоны уехали в Каир и вернулись в экспедицию только через месяц, но он был в таком же восторге от жены. Она казалась намного спокойнее, он же вел себя как мальчишка. Кэтрин садилась на канистру из-под горючего, положив локти на колени, и, подперев чашечкой сложенных вместе рук подбородок, неподвижно смотрела на развевающийся брезент палатки, а Джеффри пел ей дифирамбы. Мы пытались подшучивать над ним, но сказать открыто, чтобы он вел себя сдержаннее, значило обидеть, а этого мы не хотели.
После месяца, проведенного в Каире, она стала молчаливой, все время читала, уединялась, как будто что-то произошло или она вдруг открыла удивительное качество человеческой жизни – переменчивость. Впрочем, от женщины и не требуется быть общительной, если она вышла замуж за искателя приключений. Пыталась разобраться в себе. И было больно замечать, что Клифтон не понимал ее, не осознавал тяги к самообразованию. Она прочитала все о пустыне, даже пометки, сделанные на полях книг, – и могла часами говорить об Увейнате и затерянных оазисах.
Я был на пятнадцать лет старше. Вы понимаете, что это много значит. Я уже достиг возраста, когда не верят в постоянство и любовь на всю жизнь, и чувствовал себя готовым исполнить роль циничного злодея в любом мелодраматическом романе. Я был на пятнадцать лет старше, но она оказалась сильнее. Ее жажда к переменам в личной жизни была сильнее, чем я ожидал.
Что изменило ее во время затянувшегося медового месяца в устье Нила, за пределами Каира? Они пробыли с нами всего несколько дней в первый раз, когда приехали через две недели после свадьбы в Чешире[87]. Он взял новобрачную с собой, потому что был не в силах оставить ее и нарушить обещание, данное нам – мне и Мэдоксу. Думал, что мы будем сгорать от любопытства и ловить каждое слово о ней. И вот ее острые коленки вынырнули из кабины аэроплана. И это было началом нашей муки – и нашей радости.
Клифтон восхвалял красоту ее рук, стройных точеных лодыжек. Рассказывал, как она плавает. Он говорил о новых биде в гостиничных номерах и о том, с какой жадностью жена набрасывается на еду за завтраком.
На все это я не реагировал. Иногда, когда он говорил, поднимал голову и встречал ее взгляд, в котором сквозило понимание моего невысказанного раздражения, а потом – сдержанная улыбка, ирония. Я был старше ее – и уже имел славу человека, который прошел десять лет назад от оазиса Дахла к Гильф-эль-Кебиру и составил карту Фарафры[88], знал Киренаику и не раз терялся в Песчаном Море. Мы встретились, когда все это уже было. Подобные заслуги отличали и моего друга Мэдокса, хотя вне Географического общества мы были неизвестны; были узкой прослойкой социума, с которым она столкнулась лишь благодаря замужеству.
Слова Клифтона, восхваляющие ее, не трогали нас. Он беззаботно расточал похвалы, не прилагая к этому никаких усилий. В пустыне повторять одно и то же означает лить воду в песок. Для нас, исследователей, было характерно совершенно иное отношение к словам. Жизнь во многом определялась словами, слухами и легендами, нарисованными маршрутами, надписями на черепках; каждый нюанс, каждый оттенок этих слов требовал проверки и подтверждения, для чего иногда приходилось пройти очень длинный путь.
Наша экспедиция была километрах в шестидесяти пяти от Увейната, и мне с Мэдоксом предстояло отправиться на разведку. Клифтоны и другие должны были остаться в лагере. Она уже все прочла и попросила дать еще что-нибудь. У меня с собой ничего не было, кроме карт.
– А та книга, которую вы читаете по вечерам?
– Геродот? Вы хотите ее?
– Я не осмелюсь. Если это личное.
– У меня в ней есть личные записи. И вырезки. Они мне нужны.
– О, было слишком невежливо с моей стороны попросить ее. Извините.
– Когда вернусь, покажу вам ее. Просто привык везде быть с этой книгой.
Я упаковывал вещи в палатке, когда она подошла – и произошел этот разговор с соблюдением правил приличия и учтивости. Клифтона рядом не было. Мы были одни. Я объяснил, что это более чем просто книга, и дама, не настаивая, откланялась. Я оценил ее такт и вежливость, хотя уже давно отвык от общества и изысканных манер. И мог спокойно уйти, не мучаясь угрызениями совести.
Через неделю мы вернулись. Нашли много подтверждений (хотя и не окончательных) своим предположениям и догадкам – и были в отличном настроении. По этому случаю в лагере решили устроить небольшой праздник. Клифтон был инициатором и сумел заразить всех.
Она подошла ко мне с чашкой воды.
– Поздравляю, Джеффри мне уже рассказал.
– Да!
– Вот, возьмите, попейте.
Я протянул руку, и она вложила чашку в ладонь. Вода казалась очень холодной после той жидкости во флягах, которую пили мы с Мэдоксом на маршруте разведывательной вылазки.
– Джеффри планирует провести вечеринку в вашу честь. Он пишет песню и хочет, чтобы я прочитала какие-нибудь стихи, но у меня другие планы.
Неожиданно для себя достал из рюкзака книгу и протянул ей:
– Вот то, что я обещал.
После еды и чая из трав Клифтон принес бутылку коньяка, которую припрятал специально для этого момента. Ее предстояло выпить целиком в тот вечер, когда Мэдокс рассказывал о нашем путешествии, а Клифтон исполнил забавную песню. Потом Кэтрин начала читать из «Историй» – о царе Кандавле и его царице. Эта история – в самом начале книги, и я никогда не вникал в суть, поскольку она не имеет ничего общего с теми местами и периодами, которые интересуют меня. А она выбрала именно ее.
«Этот Кандавл был страстно влюблен в свою жену и решил доказать, что она – самая прекрасная из женщин. Он описывал красоту своей жены Гигесу, сыну Дескила (потому что из всех оруженосцев больше всего любил его), восхваляя ее без всякой меры».
– Ты слышишь меня, Джеффри?
– Да, дорогая.
«Он сказал Гигесу: „Гигес, мне кажется, что ты не веришь мне, когда я рассказываю тебе о красоте своей жены, потому что от века заведено так, что мужчины ушам доверяют меньше, чем глазам. Поэтому я придумал, как ты можешь посмотреть на нее обнаженную».
Если бы я знал, что со временем стану ее любовником, как Гигес стал любовником царицы и убил Кандавла! Я всегда открывал Геродота, чтобы найти ключ к какой-нибудь географической загадке. Но Кэтрин нашла в этой книге окно в свою жизнь. Во время чтения ее голос был осторожным, а глаза не отрывались от страницы, словно ее затягивали зыбучие пески.
«Я знаю, конечно, что она самая прекрасная из женщин, но умоляю тебя не требовать от меня того, что незаконно делать с моей стороны.
Но царь ответил ему так: „Будь мужественным, Гигес, и не бойся ни меня за то, что я говорю такие слова, чтобы испытать тебя, ни моей жены, тем более что она не причинит тебе никакого вреда. Все, что я придумал, она не будет знать и не будет подозревать, что ты ее видишь».
Это рассказ о том, как я влюбился в женщину, которая прочитала мне особенную историю из Геродота. Я слышал слова, которые она произносила тогда, по другую сторону ковра, но не поднимал глаз, даже если она поддразнивала своего мужа. Возможно, она читала эту историю для него. Возможно, в ее выборе не было скрытых мотивов, а делалось это только для них двоих. Возможно, данная история раздражала ее узнаваемостью ситуации. Но вдруг что-то подобное произошло и с ней, хотя, я уверен, в тот вечер она даже не подозревала, что это был первый шаг в неизвестность, грешный шаг.