Ее настойчивость этим вечером. Двадцать восьмого сентября. Лунный свет почти высушил капли дождя на деревьях. Ни одна прохладная капля не упадет на его лицо, как слеза. Расставание в парке Гроппи. Он не спрашивает, дома ли ее муж. Дом — вот это освещенное высокое здание через дорогу.
Он видит ветви пальм над собой и их вытянутые листья. Похоже на ее голову и волосы над ним, когда они занимались любовью.
Сейчас они прощаются без поцелуя. Только объятие. Он отрывается от нее и идет прочь. Потом оборачивается. Она все еще стоит там. Он подходит к ней и, подняв указательный палец, говорит:
— Я хочу, чтобы ты знала. Я пока по тебе не скучаю.
И пытается улыбнуться, но это дается ему с трудом. Его лицо ужасает ее, она резко дергает головой и ударяется виском о столбик ворот. Он видит, как ей больно, как она поморщилась. Но они уже разделились. Каждый пойдет своей дорогой. Между ними стена, которую она сама хотела возвести. Ее рывок, ее боль — это все случайно, непреднамеренно. Она подносит руку к виску.
— Будешь скучать, — говорит она.
«С этой минуты, — прошептала она ему раньше, — наши души или найдут друг друга, или потеряют.»
Как это происходит? Любовь обрушивается на тебя или ты падаешь в нее — и так или иначе рассыпаешься на кусочки.
Я лежал в ее объятиях. Я поднял рукав ее рубашки выше, к плечу, чтобы видеть шрам от прививки. «Я люблю его», — сказал я. Этот бледный ореол на ее руке. Я вижу, как медсестра инструментом царапает и потом пробивает ее кожу, вводя сыворотку, вижу, как это было много лет назад, когда ей было всего девять лет и она училась в школе.
VI. Тайник в пустыне
Он пристально смотрит вдоль кровати, по длине которой протянулась дорожка из простыни, а у изножия стоит Хана. Она обмыла его, а сейчас отламывает верхушку ампулы с морфием и поворачивается к нему, чтобы сделать очередной укол. Его кровать — как лодка, на которой он плывет. Морфий разливается по его телу и вызывает воспоминания о событиях и местах, словно географические карты, умещающие целый мир на плоском листе бумаги в двух измерениях.
Долгие вечера в Каире. Море ночного неба простирается над головой; ястребов выпускают с наступлением сумерек, и они устремляются дугой навстречу последнему свету пустыни в слаженном полете, будто бросаемые сеятелем зерна.
В 1936 году здесь можно было купить все — от собаки или птицы, которая возвращалась по одному звонкому свистку, до тех ужасных уздечек, которые надевались на мизинец женщины так, что она была привязана к вам на многолюдном рынке.
В северо-восточной части Каира была школа монахов, а за ней — базар Хан-эль-Халили.
Мы смотрели из окна на узкие улочки, на котов, которые лениво развалились на крышах из рифленого железа и тоже поглядывали вниз, на улицу и ларьки. И над всем этим была наша комната. Окна с видом на минарет, фелуки, котов, ужасный шум. Она рассказывала мне о садах своего детства. Когда Кэтрин не могла заснуть, она описывала мне сад своей матери, в подробностях, каждую клумбу, пруд, в котором водилась рыба и который замерзал в декабре, скрип решеток, увитых розами. Она брала мою руку за запястье, там, где сливаются вены, и подносила к впадинке у основания своей шеи.
Март 1937 года, Увейнат. Мэдокса раздражает разреженный воздух. Всего четыреста метров над уровнем моря, но и эта минимальная высота раздражает его. Для того чтобы посвятить себя пустыне, он оставил родную деревушку Марстон Магна в Сомерсете,[65] нарушил все традиции и привычки, поэтому имел право на близость к уровню моря, так же, как и на постоянную жару пустыни.
— Мэдокс, как называется впадинка у основания женской шеи? Спереди. Вот здесь. Есть у нее название? Эта впадинка размером с подушечку большого пальца?
Мэдокс какое-то мгновение смотрит на меня в ярком свете полудня.
— Веди себя серьезней, — бормочет он.
— Я расскажу тебе одну историю, — говорит Караваджо Хане. — Жил-был один венгр по имени Алмаши, который работал на немцев во время войны. Некоторое время он летал в Африканском корпусе, но считался более ценным кадром. В тридцатые годы он был одним из самых известных исследователей пустыни. Он знал каждый колодец и составил карту Песчаного Моря. Он знал о пустыне все. Он знал диалекты всех племен, живущих там. Тебе это никого не напоминает? В межвоенный период он почти все время находился в экспедициях за пределами Каира. Нужно было найти Зерзуру — затерянный оазис. Потом, когда началась эта война, он стал работать на немцев. В сорок первом он взялся водить тайных агентов через пустыню в Каир. К чему я это все говорю? А вот к чему: я думаю, что английский пациент — не англичанин.
— Да нет же, англичанин, иначе откуда воспоминания о тех цветочных клумбах в Глостершире?
— Вот именно. Это все отлично продуманная легенда. А помнишь, когда два дня назад мы обсуждали кличку для собаки? Помнишь?
— Да.
— Что он предложил?
— Он вел себя как-то странно тогда.
— Он вел себя странно, потому что я дал ему экстрадозу морфия. Помнишь, какие имена он называл? Восемь, не так ли? Пять из них были явно шутливыми, а вот три… Цицерон.[66] Зерзура. Далила.[67]
— Ну и что из этого?
— А то, что Цицероном звали одного из тайных агентов. Англичане раскрыли его. Двойной, потом тройной агент. Он улизнул. С Зерзурой мне разобраться посложнее.
— Я слышала о Зерзуре. Он рассказывал мне о ней. А еще он говорил что-то насчет садов.
— Но сейчас в основном о пустыне. А легенда с упоминанием английских садов звучит не очень убедительно. Он умирает. Я думаю, у нас наверху тот самый проводник тайных немецких агентов Алмаши.
Они сидят на старых плетеных корзинах для белья, глядя друг на друга. Караваджо пожимает плечами:
— Ей-богу, вполне возможно.
— А я думаю, он англичанин, — говорит она, втягивая щеки, как всегда делает, когда о чем-то размышляет про себя.
— Я знаю, что ты его любишь, но он не англичанин. В начале войны я работал на оси Каир — Триполи.[68] Тайный агент Роммеля[69] Ребекка…
— Что ты имеешь в виду, говоря «тайный агент Ребекка»?
— В сорок втором немцы забросили в Каир тайного агента по имени Эпплер, еще до битвы при Эль-Аламейне.[70] Он использовал книгу Дафны Дюморье «Ребекка» как шифр при передаче сообщений Роммелю о передвижении войск. И знаешь: книга стала бестселлером среди английских разведчиков. Даже я читал ее.
— Ты читал книгу?
— Спасибо. Человек, который провел Эпплера через пустыню в Каир по личному приказу Роммеля — от Триполи до самого Каира, — граф Ладислав Алмаши. Никто, кроме него, не мог знать этого пути. Между двумя войнами у Алмаши завелись друзья среди англичан. Великие исследователи. Но когда разразилась война, он стал работать на немцев. Роммель попросил его доставить Эпплера через пустыню в Каир, потому что планер или парашют — это было нереально. И он провел этого парня через пустыню и расстался с ним в дельте Нила.
— Откуда ты так хорошо знаешь об этом?
— У нас была база в Каире. Мы шли по их следу. Из Джиало он повел в пустыню группу из восьми человек пешим ходом — для начала, а потом они должны были выкопать грузовики из песчаных холмов. Он повел их к Увейнату и гранитному плато, туда, где была вода, а также пещеры для укрытия. Это примерно середина маршрута. В тридцатые годы он нашел там пещеры с наскальными рисунками. Но плато кишело союзниками, и он не мог использовать тамошние колодцы. Тогда эти «боши» опять отправились в пески. Они совершили налет на британские склады горючего, чтобы заполнить баки. В оазисе Харга они переоделись в английскую военную форму и повесили на машины номерные знаки британской армии. Когда их обнаружили с воздуха, они сумели скрыться в сухих руслах рек и просидели в этом лабиринте три дня, сгорая от жары в песке.
Им понадобилось три недели, чтобы добраться до Каира. Алмаши пожал Эпплеру руку и ушел. Вот здесь мы его потеряли. Он просто развернулся и ушел в пустыню один. Мы думали, что он снова обнаружит себя в Триполи, но ошиблись. С тех пор его никто не видел. Вскоре англичане взяли Эпплера и использовали код «Ребекки», чтобы снабжать Роммеля дезинформацией накануне Эль-Аламейна.
— Мне все еще не верится в это, Дэвид.
— Человека, который принимал участие в захвате Эпплера в Каире, звали Сэнсом.
— Далила.
— Вот именно.
— Может быть, он — Сэнсом?
— Я тоже сначала так думал. Тот был очень похож на Алмаши. Тоже фанат пустыни. Он провел детство в Леванте[71] и знал бедуинов. Но Алмаши в отличие от него умел водить самолет. Мы ведь говорим о человеке, который потерпел авиакатастрофу. Вот он, обгоревший до неузнаваемости, как-то попал в руки англичан в Пизе. Ну и что? Он вполне свободно говорит по-английски, чтобы избежать любопытства контрразведчиков. Алмаши ведь учился в школе в Англии. В Каире его называли английским шпионом.
Хана сидела на корзине, посматривая на Караваджо, и сказала:
— Мне кажется, не надо его мучить. Не имеет теперь значения, на какой он был стороне, разве не так?
Караваджо ответил:
— Мне бы хотелось с ним еще поговорить. Дать ему еще разок сверхдозу морфия, чтобы он разговорился. Нам обоим это необходимо. Ты понимаешь? Далила. Зерзура. Ты должна ввести ему усиленную дозу.
— Нет, Дэвид. Ты слишком… одержим. Я считаю, что совсем не важно, кто он. Война ведь уже закончилась.
— Тогда я сам сделаю это. Я приготовлю ему «Бромптонский коктейль». Морфий и алкоголь. Его изобрели в Бромптонской больнице в Лондоне для раковых больных. Не волнуйся, это не смертельно. Он быстро всасывается в организм. Я могу смешать его, а ты дашь ему выпить. А потом введешь ему еще морфий в вену.