Случалось и наоборот: бывали всякие странности и исключения, завихрения в сторону свободы коммерции (и вообще свободы) и в сугубо «континентальных» странах. Но вот что характерно: многие начинания в этой области Александра Второго отменили после его смерти. А главное дело — ликвидацию крепостничества — не дали довести до логического конца, устроив взамен систему несвободного общинного земледелия, полвека спустя принявшего еще более жесткую форму колхозов.
Великая французская революция, произошедшая под влиянием английских идей, быстро повернулась «континентальной», авторитарной стороной (и в области личных свобод, и в области регулирования экономической жизни). Веймарская республика оказалась историческим недоразумением, коротеньким и нежизнеспособным отклонением между Вторым рейхом и Третьим.
На протяжении всей новейшей истории два типа цивилизации были четко видны и противостояли друг другу. Идеологически — но не всегда физически. В силу бесчисленных причин местная конкуренция однотипных государств часто оказывалась сильнее идеологического родства или вражды. Так, две империи ярко выраженного «континентального типа» — Германия и Россия — дважды в XX веке вступали в смертельное военное противоборство. Есть своя логика в писаниях тех, кто сетует, что эти войны были противоестественны. Действительно, перед началом Первой мировой войны правители России и Германии были родственными душами. Почти в равной степени не любили они Англию и с подозрением, инстинктивной неприязнью смотрели на ее «дурацкие» права и свободы. И все же, в силу стечения обстоятельств, оказались-таки по разные стороны фронта.
Точно так же и гитлеровская Германия и сталинский СССР воевали друг с другом, а не объединились против англосаксов, несмотря на все идеологическое родство «континентальных» систем и государств, на общее их глубинное, нутряное отвращение к модели «морской», торговой, либеральной.
Франция принадлежала к смешанному типу. Нередко побеждало «континентальное» начало. И тем не менее при всей колоссальной, вековой враждебности, недоверии и даже презрении к Англии эта страна удивительным образом в обеих мировых войнах оказывалась на британской стороне. Правда, во втором случае наблюдались серьезные колебания: начав как британский союзник, затем, после военных поражений и при одобрении подавляющего большинства населения, Франция перешла на сторону Германии. В конце же войны французское общество отреклось от режима Виши и от своего любимого Петэна и снова переметнулось на сторону де Голля и англосаксонских победителей.
То есть сиюминутные соображения и союзы, территориальные споры оказывались зачастую сильнее идеологического родства. К счастью, скажут одни. Как жаль, вздохнут другие.
Интересно, что первыми такую классификацию цивилизационных типов предложили сторонники именно «сухопутного» пути развития. С их точки зрения, «морской» тип потакает людским слабостям и не выдвигает более высоких моральных целей, чем благополучие и свобода личности — единицы, не имеющей большого значения по сравнению со сверхценностями и сверхзадачами великих государств и великих идеологических систем. Почти по Гоголю: нет нужды в счастии маленького человечка, если «нет Отечеству никакой пользы». И под Отечеством здесь можно понимать не только государство, но и нацию, и расу, и религиозное сообщество.
Море против суши
Наиболее основательно теория деления цивилизаций на «морские» и «сухопутные» была изложена немцем Карлом Хаусхофером в 20-х годах XX века. Считается, что она оказала некоторое идеологическое влияние на нацизм (особенно в том, что касается концепции «жизненного пространства»). Однако сам ученый практику нацизма не одобрял.
Даже если мы согласимся с классификацией Хаусхофера и его последователей, то некоторые его выводы принять будет куда сложнее. Первый: о том, что русскому и немцу органически ближе «сухопутный» тип. Мне же кажется, что это не органика, а «условный рефлекс», порождение конкретных и преходящих условий существования. Второй вывод — прогноз. Геополитики этой школы считают, что извечный конфликт двух начал не только будет продолжаться в будущем, но станет все обостряться и обостряться, пока не достигнет трагического апогея — смертельной схватки, в ходе которой одно из двух должно непременно сгинуть. В сегодняшней интерпретации — что дело непременно дойдет до войны на истребление между англосаксами (США) и Россией.
Мне же кажется, что, по мере повышения производительности труда, государства «континентального» типа уже больше не должны быть так жестко привязаны к этатизму — государственному регулированию экономики. Можно уже и слегка отпустить удила, дать обществу развиваться свободнее. Позволить дышать. Они уже достаточно богаты и могут тоже опереться на торговлю (а следовательно, и на международное разделение труда), а не на государственный дирижизм. И хотя вековые привычки отмирают медленно и мучительно, с конвульсиями и опасными судорогами, все-таки это происходит. В эпоху глобализации «морской», торговый тип цивилизации неизбежно побеждает. Правда, победа эта не абсолютна: в новом типе современных государств достигается и определенный компромисс: так, Англия и США берут на вооружение и некоторые методы государственного вмешательства и мобилизации там, где без этого не обойтись — например, перед лицом климатических проблем, глобальных эпидемий или мировых кризисов. Но главное: такие заимствования, пока по крайней мере, не означают отказа от высокого уровня свободы и защищенности прав личности, без которых «морской» тип цивилизации утрачивает свою суть.
Недаром производные «морской цивилизации» (например, разделение властей, всеобщие парламентские выборы, независимый суд и так далее) приобрели столь универсальный характер, стали настолько привлекательны, что в мире почти не осталось государств, которые бы отказывались от них открыто. Другое дело, что в некоторых сугубо «континентальных» странах это часто оборачивается грубой имитацией: есть форма без содержания. Выборы либо происходят фактически на безальтернативной основе, либо результаты их вообще фальсифицируются, разделение властей носит фиктивный характер, так же как и провозглашаемая независимость суда. Все это позволяет временно отложить переход к подлинно «морскому» типу, ссылаясь на национальную самобытность, сохранить по сути «континентальную» систему централизованного управления как обществом, так и экономикой. Однако опыт показывает, что даже эти не наполненные содержанием, пустые формы входят постепенно во все большее противоречие с общественным строем и рано или поздно приводят к кризису. А кризис ведет к обновлению.
Единственная реальная альтернатива «морскому» типу государства в наши дни — это воинствующий исламизм, который не предполагает равенства граждан перед законом (дискриминация женщин, а также иноверцев и некоторых других категорий населения), причем источником права является толкуемый правящими улемами свод средневековых юридических норм. Таким образом, исламизм, особенно в своих крайних проявлениях, является по своей сути «суперконтинентальной» системой и единственной надеждой реванша, контрнаступления против побеждающего «морского» типа. Впрочем, по-настоящему честны в своих позициях только сторонники самых радикальных течений, ассоциирующихся с «Аль-Каидой», которые категорически отрицают всеобщие выборы как инструмент формирования власти и ее легитимизации. Взамен предлагается откровенно феодальная форма правления — эмират.
Разумеется, такая форма государственной организации несовместима с современными западными представлениями о научно-техническом и социально-экономическом прогрессе, но надо отдать должное исламистам: они вполне последовательны в своих взглядах, утверждая, что не в материальном благосостоянии счастье и предназначение человека.
Впрочем, в глубинах «морского» общества всегда находились свои чемберлены, мечтающие о противоположном типе цивилизации.
В Норвегии Андерс Брейвик сражался за те же «сухопутные» цели. Его кредо — полное зеркальное отражение идеологической платформы Усамы бен Ладена. Те самые крайности, которые сходятся. Недаром Брейвик взрывал не мечети и убивал не исламистов, хотя и прикрывался антиисламскими лозунгами. На подсознательном уровне он понимал, что враг и у него, и у «Аль-Каиды» один и тот же: «гнилой либерализм», «морская» цивилизация, отвергающая сверхценные идеологические системы и их диктатуру.
И, наоборот, в самом что ни на есть «континентальном» государстве все равно обязательно найдутся и «морские» зерна, которые при благоприятных условиях могут прорасти. Например, уже в середине XIX века, в 1848 году, собрание либеральных парламентариев во Франкфурте-на-Майне высказалось в поддержку идеи создания мощного коммерческого флота, чтобы превратить немцев в торговую, морскую нацию. Именно такие нации и создают высшие цивилизации и самые свободные общественные институты, считали они. «Море не дает развиться стагнации ни в социальной, ни в политической жизни», — заявил один из выступавших.
Все вышесказанное вовсе не умаляет колоссального вклада, внесенного культурами «континентальных» обществ в общеевропейскую и общемировую копилку.
В великом романе Томаса Манна «Волшебная гора» германская душа, представленная молодым, но опасно больным немцем по имени Ганс Касторп, мечется между двумя началами. Эпитетов «морской» и «континентальный» Манн ни разу не употребляет, но, в конце концов, эти термины условны. Все равно речь идет о выборе цивилизационного пути — либо ренессанса, ассоциирующегося с морскими торговыми государствами (его идеи пытается внушить Касторпу итальянец Сеттембрини).
Либо чего-то ему противоположного, набора сверхценных идей, носителем которых в романе является иезуит Нафта. Понятно при этом, что сверхценными могут быть не только религиозные или националистические идеи. Прототипом Нафты служил изощренный интеллектуал, венгерский еврей Дьёрдь Лукач, перешедший в протестантство, а затем ставший марксистом и видным деятелем Коминтерна.