Нагрузка на графства вела к административным провалам и противодействию распоряжениям центрального правительства. Однако и следовало ожидать стойкой приверженности к традициям среди джентри (и даже поверхностного конституционного идеализма), учитывая разъедающее воздействие долгой войны, разрушение торговых связей, вспышки чумы (заразу часто привозили солдаты, возвращавшиеся из-за границы), гибель урожая в 1596 и 1597 годах, а также острый экономический кризис. Тем не менее тезис о «сползании в катастрофу» в графствах, вызванном отторжением «местных» джентльменов при дворе, вкупе с разрушением традиционных социально-политических связей, остается недоказанным. Основываясь на аналогиях с личным правлением Карла I и епископскими войнами, иной раз утверждают, что к концу 1590-х годов не получающие жалованья власти графств осознавали несопоставимость тревог и издержек с убывающими наградами за продолжение действий в интересах центрального правительства. В таких обстоятельствах местные магистраты могли либо примкнуть к какой-либо придворной группировке, чтобы обеспечить себе покровительство и необходимое вознаграждение – таким образом отрекаясь от своих корней в графстве; либо сторониться двора ради «чистой» страны (то есть занять негативную «местническую» позицию) – и в этом случае потерять возможность в дальнейшем служить на государственных постах. Однако для правления Елизаветы эта модель анахронична. В 1590-х годах напряженность в отношениях двора со «страной» не была столь идейной, как при Карле I, в большинстве случаев заместители лейтенантов и мировые судьи выражали не более чем усталость от войны и недовольство фискальным бременем. В 1639–1640 годах шерифы, мировые судьи и приходские констебли активно отказывались собирать «корабельные деньги» и другие средства, а заместители лейтенантов были не в состоянии набирать войска, что свидетельствует о массовой враждебности населения к режиму Карла. В 1598–1601 годах, напротив, противодействие требованиям центра на местах оставалось по большей части пассивным, хотя исключения могли встречаться в прибрежных графствах, таких как Норфолк[954].
Однородность тюдоровского правительства тоже препятствовала «сползанию в катастрофу». С 1540-х годов до конца правления Елизаветы от 60 до 90 % придворных, будучи рыцарями или джентльменами королевского двора, одновременно служили членами парламента или мировыми судьями в своих графствах. Роли перекрывались настолько впечатляюще, что следует рассматривать «двор» и «страну» как одних и тех же людей в разное время года[955]. Тем временем Тайный совет оставался жестко структурированным органом: его члены занимали господствующее положение в елизаветинской системе лейтенантства, систематизировавшей отношения двора со страной на основе консультаций. Лорд-лейтенант, получив назначение, собирал местные магистраты и представителей джентри, чтобы обсудить, как уберечь округ «и от опасностей беспорядков и мятежа, и от нападения врагов». Целями были внутренняя оборона и набор для военной службы за границей. Основной принцип состоял в коллективной ответственности – обязанности каждого работать на благо сообщества[956]. К 1596 году, когда Тайный совет пытался взимать «корабельные деньги» на финансирование судов для экспедиции в Кадис, идея общей обязанности уже устарела. Однако ранее такой подход помогал ограничить конфликт и предотвратить чрезмерное использование военного положения. В этом отношении очевидно различие с ситуацией в Ирландии последних лет правления Елизаветы, где консультации игнорировались, а военное положение было нормой.
Таким образом, противодействие распоряжениям короны наблюдалось главным образом в прибрежных графствах Восточной и Южной Англии, несших самое тяжелое бремя военного набора и местных налогов. В Норфолке возникли трения между мировыми судьями и лейтенантством по поводу обширных и плохо определенных полномочий заместителей лейтенантов. Поворотной точкой стала инструкция короны 1589 года, позволявшая лейтенантам каждого округа назначать начальников военной полиции, чтобы наказывать демобилизованных солдат, дезертиров и бродяг. Начальники военной полиции применяли военное право и поэтому вторгались в гражданскую юрисдикцию мировых судей на квартальных сессиях. Судей Норфолка также обеспокоило использование короной административных патентов в качестве обходившей их альтернативной формы местного контроля. При помощи патентных писем с Большой государственной печатью корона передавала определенные функции управления в руки частных лиц, собиравших налоги на ремонт дорог и причалов или проводивших расследования, необходимые, чтобы доказать, что определенные земли представляют собой бывшую церковную собственность, неправомерно скрытую от короны, – в обмен на долю прибыли. Деятельность держателей патентов вызывала негодование: мировые судьи посчитали, что их общественный авторитет ослабили прерогативными механизмами, позволяющими другим решать, следует ли облагать налогом и по какой ставке. Магистраты полагали, что у них «украли» часть местной автономии, и встали в позу «защитников графства» от «эксплуатации» придворными[957].
Однако если некоторые графства и переживали конфликтную ситуацию, то сопротивление «страны» требованиям «двора» было исключением. В целом предположение, что в военное время неизбежно возникает противоречие между лояльностью к государству и преданностью местному сообществу, игнорирует сложную взаимосвязь между местными и централизованными интересами[958]. Джентри искали друзей при дворе, чтобы обеспечить себе должности и привилегии, военное командование или избрание в парламент. В свою очередь, положение придворного или служащего короны только укреплялось, если он занимал должность в графстве. Частные споры на местном уровне принимали больший масштаб, если участники обращались в центр, что регулярно происходило в 1590-е годы, когда соперничество Эссекса с Сесилом распространилось на всю администрацию. Символичной явилась междоусобица в Тауэре, когда лейтенант и начальник артиллерии не разговаривали друг с другом[959]!
Группировки джентри в Норфолке сами по себе разжигали страсти. Дуэли и мелкие ссоры затмевали разногласия с властями графства; группировки внутри графства следовали образцу распри Эссекса с Сесилом, что позволяло Тайному совету разделять и властвовать[960]. Однако в других местах к 1598 году конфликт приглушили. Лорд-лейтенанты и их заместители исполняли не одну функцию. Наряду с тем, что они были тайными советниками и придворными, большинство лейтенантов и практически все заместители лейтенантов были также мировыми судьями. Таким образом, «оппозицию» требуемому Советом взиманию «корабельных денег» и набору солдат в Саффолке возглавляли сами заместители лейтенантов и наставники рекрутов. В Уилтшире лорд-лейтенанту противостоял союз его собственных заместителей и мировых судей. Хотя лидеров джентри графства Саффолк вызывали в Тайный совет и угрожали им отставкой, нет никаких свидетельств, что эта угроза была выполнена. Против подобных людей Совет не имел реальных санкций: существенным ограничением елизаветинского местного управления к 1598 году было то, что сплоченный магистрат мог отказаться от сотрудничества или с Тайным советом, или с его лорд-лейтенантом, обратившись к связям при дворе, чтобы избежать наказания[961].
На уровне центрального правительства рост «мздоимства» свидетельствовал о смещении к продажности. В частности, недостаток свободных патронажей во время долгой войны и прекращение продвижения по службе поощряли торговлю должностями. Однако вопреки общепринятому мнению коррупция не была неизбежным явлением. Когда сэр Джеймс Крофт сообщал Берли в 1583 году, что «младших служащих и министров нужда заставляет расхищать все, что они могут присвоить», поскольку имеют «только скудное жалованье, назначенное в давние времена», он предлагал оправдание, а не объяснение. Генрих VIII не только щедро повысил должностные оклады, но предоставил также улучшенные средства обеспечения, а возможность брать аванс деньгами или натурой в значительной степени компенсировала рост стоимости жизни. Следовательно, «мздоимство» распространилось не столько из-за бедности, сколько вследствие возросшей к 1590-м годам терпимости к непорядочности. Впрочем, застой патронажа был достаточно существенным. Если в правление Елизаветы корона имела примерно 1200 должностей, достойных социального положения джентльмена, то Генрих VIII располагал подобным же объемом патроната во времена, когда амбициозных джентри было меньше, да и совместительство должностей реже встречалось. К тому же Реформация покончила с системой, в соответствии с которой многие чиновники короны вознаграждались продвижением по службе так же, как духовенство вне своего прихода[962].
Благодаря постоянной бдительности Елизавета в течение своего правления предотвращала худшие злоупотребления системой патроната[963]. Королева или Берли оценивали кандидатов на должность, при этом она ухитрялась добиться того, чтобы ее осмотрительность не подрывалась сговором соискателей с придворными. Если она подозревала обман, то обычно пускала в ход свой талант затягивать решение вопроса. В августе 1593 года королева отказалась подписывать закон, который поддерживал Роберт Сесил, под предлогом, что «она не будет допускать наследование каких-либо ее должностей, в том смысле, что не будет предоставлять должность в одной книге одновременно отцу и сыну»