подать иск в Звездную палату[160]. Подобные иски также принимали в Суде лорд-канцлера, но большинство поступало в Звездную палату.
Вторым шагом Уолси стало акцентирование внимания на достоинствах правосудия в Звездной палате и Суде лорд-канцлера для сторон – частных лиц. Открыть двери судов было смелым и решительным шагом; в ту пору, когда девизом было «Справедливость стоит денег», Уолси провозгласил принцип, что народ должен иметь право на справедливый суд. Не следует забывать, что отчасти он поступал так затем, чтобы истцы могли жаловаться на тех, кого, как, например, Шеффилда, Уолси хотел осудить. Однако сама идея была прекрасной, за исключением того, что обеспечение абстрактной «справедливости» – задача почти сизифова. Уолси собрал в Звездную палату чересчур много дел; его политика популяризации неожиданно привела к обратным результатам, когда аппарат суда оказался завален гражданскими исками. Соответственно, в 1517, 1518 и 1520 годах Уолси проводил временные циклы дополнительных судов, чтобы снизить нагрузку на Звездную палату, а в 1519-м учредил постоянный судебный комитет в Уайтхолле в Вестминстере. Укомплектованный судьями, выбранными из тех, кто раньше занимался исками бедняков в качестве членов двора Генриха VIII, суд Уайтхолла стал непосредственным преемником Суда по ходатайствам. Тем не менее даже этих нововведений было недостаточно, и Уолси накопил гору нерассмотренных дел, чтобы завершить создание Звездной палаты в течение следующего десятилетия, когда его отвлекала война, дипломатические дела и развод короля. Окончательное завершение организации Суда Звездной палаты он оставил своим преемникам[161].
Курс на беспристрастное отправление правосудия Уолси сочетался с его кампанией против огораживания лендлордов. Тюдоровские теоретики полагали, что огораживание несет с собой упадок деревень, запущенность или разрушение домов и представляет собой причину безработицы. Огораживание означало прекращение общинных прав на землю; возводились живые изгороди и заборы, запрещался общий выпас. Подобные изменения могли сопровождать переход от пахотного земледелия к овцеводству, и критики считали, что это и было целью землевладельцев – отсюда связь с безработицей. Разведение овец, доказывали они, требует меньше работников, чем обработка полей. В типичной басне говорилось, что овцы едят людей, было легко изображать лендлордов как эксплуататоров бедных, а огораживание как инструмент притеснения.
Предмет огораживания относится, конечно, к вопросу экономики сельского хозяйства. В этом контексте огораживание, во-первых, не происходило в XVI веке повсеместно – половина пахотных земель Англии будет огорожена только в 1700 году. К тому же в Средние века это случалось без беспорядков. Во-вторых, экономическая выгода для огороженной области была небольшой, рост продуктивности сельского хозяйства составлял, по всей вероятности, не более 13 %, хотя прибыль землевладельцев от повышения арендной платы могла быть больше. И наконец, цены на шерсть падали относительно цен на зерновые в течение XVI века, так что в любом случае долгосрочного стимула к переходу от земледелия к овцеводству не существовало. Однако связанная с огораживанием практика укрупнения ферм могла сказываться на росте безработицы в сельской местности. Огораживание означало объединение двух и более ферм в одну, зачастую это делали сторонние спекулянты, которые сносили лишние жилые дома, оставляли их ветшать или превращали в жилье для батраков. Объединенную собственность затем огораживали и с прибылью продавали или сдавали в аренду настоящим фермерам, поскольку при отсутствии общинных прав на землю цена участка повышалась.
Огораживание, укрупнение и перевод пахотной земли в пастбища осуждались статутами в 1489-м и 1514–1515 годах. В этих актах запрещалось новое огораживание, приказывалось восстановить снесенные дома и вернуть землю в сельскохозяйственный оборот. Уолси, который рассматривал огораживание с точки зрения права справедливости, а не экономики, провел в 1517–1518 годах общенациональное обследование с целью выяснить, сколько фермерских жилых домов подверглось уничтожению, сколько земли огородили, кто, когда и где. Специальные уполномоченные доставили информацию в Суд лорд-канцлера, на основании которой было решено возбудить дела против 264 землевладельцев и корпораций[162]. Одним из землевладельцев, вызванных в суд казначейства, был Томас Мор – весьма иронично, поскольку Мор в Книге I «Утопии» (Utopia, 1516) повторил басню, что овцы едят людей. На зимней судебной сессии 1527 года он оправдывался тем, что его земли во Фрингфорде графства Оксфордшир были возвращены в сельскохозяйственный оборот, а дом восстановлен. 74 других подсудимых признали вину и обязались восстановить фермерские жилые дома или перевести пастбища обратно в пахотные земли. Некоторые из них вины не признали или доказали, что огородили свою землю по местному соглашению. Несколько человек оправдывали свои действия выгодой для государства. Многие дела тянулись годами, но (что удивительно) 222 иска суды рассмотрели и по 188 вынесли однозначные решения, – очень высокий процент для тюдоровских тяжб.
Уолси внимательно следил за этими судебными процессами, но нет никаких свидетельств, что многие осужденные обвиняемые, как Мор, выполнили данные суду обязательства, удалив изгороди, восстановив дома и т. д. К тому же, хотя процент судебных дел, по которым было принято решение, показывает, что Уолси не шутил, серьезность его намерений в этом отношении не перевесила фискализма лорд-канцлера. На сессии парламента в 1523 году Уолси согласился отступить от своей политики против огораживания на 18 месяцев, чтобы получить согласие на субсидию £151 215. Он даже даровал землевладельцам полную амнистию до октября 1524 года, что было бы невообразимым, если бы он искренне считал огораживание таким злом, каким объявлял[163]. Действительно, срочная потребность короля в деньгах в 1523 году не оставила Уолси времени на размышления. Тем не менее если совместить его амнистию с предположением, что Уолси предлагал справедливость для бедных для того, чтобы частично нанести ответный удар тем из богатых, кто был его политическим оппонентом, его благотворительность выглядит-таки сомнительной. По сути, существует большая неопределенность в оценке его внутренней политики, хотя и по поводу политики самих Тюдоров встречается более одного мнения. Когда современники сказали Уолси, что «ничто в Англии не внесло больший вклад в благосостояние общества, чем прекращение ужасного упадка городов и огораживания», они говорили правду или потакали тщеславию первого министра[164]?
Мы не должны слишком сурово судить Уолси, поскольку в условиях дореформационной Англии советники и местные власти действовали более из соображений моральных, чем практических. Сэр Томас Смит, воспитатель Уильяма Сесила и член Тайного совета при Эдуарде VI и Елизавете, лучше понимал проблемы тюдоровской экономики. Работая над «Рассуждением об общем благе нашего королевства Англии» в 1549 году, он методично стремился выяснить причины недовольства людей и предложить практические средства решения болезненных проблем. Томас Смит писал: «Представляется, что опыт ясно докажет полезность, а не пагубность огораживания для общего блага»[165]. Однако методология Смита, спорная даже для его времени, была совершенно непривычна 30 годами ранее. Дореформационный гуманизм был нацелен на идеальные формы и совершенную природу вещей, а не реализм и опыт. Современники Уолси ориентировались на средневековые проповеди и жалобы или на «Республику» Платона, а не на «Политику» Аристотеля. Нравственный идеализм оказался бесполезным, когда социальные беды усугубил рост населения после 1520 года; начало движению в сторону аристотелевского прогноза положил Кромвель социальным законодательством 1530-х годов (сложный вопрос, как конкретно произошел этот сдвиг). Тем не менее идеализм Уолси не оправдывает его склонности не доводить дело до конца.
Например, он осудил из Звездной палаты злоупотребления частных торговцев на городских рынках, делая так в интересах ответственности перед обществом. «Справедливая цена» по-прежнему оставалась главным соображением в торговле сельскохозяйственной продукцией, но торговцы были предпринимателями, которые неизбежно зарабатывали за счет покупателей. Уолси вызвал на Совет сразу 74 провинциальных животновода вместе с дюжинами лондонских мясников, но это закручивание гаек не было доведено до конца – ничего не случилось[166]. Он также выпустил декларации, запрещающие спекуляцию зерном и подтверждающие принятые статуты о бродягах и чернорабочих[167]. Тем не менее, когда в 1520 году ему доложили о шести спекулянтах зерном из Бекингемшира, он отправил жалобу обратно в графство, потому что был слишком занят, чтобы ею заниматься[168]. Другая атака на торговцев привела к одному обвинительному приговору, хотя Уолси было доставлено всего два дела на основании его декларации[169].
В феврале 1518 года Уолси зафиксировал цены на домашнюю птицу и расследовал дефицит говядины, баранины и телятины в Лондоне[170]. 17 месяцев спустя он стоял за ночной облавой на преступников, бродяг и проституток в центре и на окраинах столицы: дюжины подозреваемых были пойманы и предстали перед Советом[171]. Это успешное упражнение повторили лишь единожды, поскольку Уолси неожиданно переключил свое внимание на то, что внешне выглядит как фундаментальная административная реформа. Он подготовил для короля три документа: список мер, которые «королевской милости нужно предпринять и дать приказ своему кардиналу оформить их законодательно»; дела, которые Генрих решил «лично обсудить в Совете и проследить за усовершенствованием работы Совета», и «личные напоминания»