Антикатолические настроения умножились, когда Сесил раскрыл заговор Ридольфи, целью которого было высадить 6000 испанцев в Гарвиче, чтобы низложить Елизавету и возвести на трон Марию Шотландскую. Несмотря на то что после побега в Англию находилась под стражей, Мария стала центром притяжения тайных заговоров. Будучи побочным продуктом Северного восстания, заговор Ридольфи связал Марию, герцога Норфолка, лорда Ламли, Геро де Спеса (испанский посол в Лондоне), флорентийского банкира Роберто ди Ридольфи, Филиппа II и папу римского. Норфолка, которого освободили из Тауэра в августе 1570 года, снова арестовали, судили и приговорили за измену (16 января 1572 года). Однако Елизавета колебалась относительно его казни и мер, до которых она дойдет против Марии. Тайный совет затребовал чрезвычайной сессии парламента, которая открылась 8 мая, где советники и их «люди дела» развернули согласованную атаку, чтобы убедить Елизавету казнить Норфолка и объявить вне закона Марию Стюарт. Однако им удалось добиться только казни Норфолка (2 июня). Когда Елизавете показали закон о том, чтобы Марию «судить за государственную измену и лишить прав на высокое положение в королевстве», Елизавета потребовала его снять. Вместо этого она выбрала более мягкий вариант, чтобы шотландская королева «не имела права на корону нашего королевства», – но затем и на него наложила вето! Несмотря на то что Тайный совет поддержал первый закон, Елизавета не желала, чтобы ее «толкнули» на путь, которого она предпочитала избежать. Сесил писал находящемуся тогда во Франции Уолсингему: «Все, ради чего мы трудились и при полном согласии довели до завершения – я имею в виду закон, чтобы шотландская королева была не способна и недостойна наследовать английский престол, – Ее Величество рассмотрела, но не одобрила и не отвергла, а отложила»[637].
Уолсингема отправили послом во Францию в 1570 году, в период сильного напряжения в отношениях Англии с Испанией. Вскоре его комиссия уже вела переговоры об англо-французском entente (соглашении): наживкой было предложение о браке Елизаветы с герцогом Анжуйским, третьим сыном Екатерины Медичи и братом Карла IX. Оборонительный союз с Францией в качестве противовеса Испании наметился, хотя, когда он вылился в Блуаский договор (19 апреля 1572 года), о браке забыли. Если бы не последовала Варфоломеевская ночь, этот договор стал бы поворотным моментом, поскольку по его условиям Франция фактически оставляла Марию Шотландскую без своей поддержки. Как говорил Елизавете сэр Томас Смит: «Если сейчас напугать Испанию… она будет бояться и дальше, видя такую стену на границе»[638].
Однако трагедия затмила договор. Около 3000 гугенотов, начиная с их предводителя адмирала Гаспара де Колиньи, погибли в Париже (24–30 августа) и еще 10 000 было убито во Франции в целом в течение трех недель. Для протестантов эта резня была очевидным доказательством католического сговора французской королевской семьи с Филиппом II и папством; они допускали преднамеренное преступление. Поскольку официальные французские отчеты об этих событиях противоречили друг другу, протестантская истерия казалась обоснованной. Известия взбудоражили всю Англию. Епископ Лондона Сэндис посоветовал Сесилу «немедленно отрубить голову шотландской королеве»[639]. В полной панике Елизавета, Сесил и Лестер отправили Киллигру в Шотландию с бессмысленной миссией убедить протестанта графа Мара (регента Шотландии в 1571–1572 годах) принять Марию для суда в Шотландии, «чтобы она больше не подвергала опасности ни Шотландское, ни Английское королевство». Сесил сказал Уолсингему:
За грехи наши Всемогущий Господь дает Дьяволу силу в гонениях на христиан. По этой причине мы должны не только быть бдительны, защищаясь от таких вероломных попыток, какие недавно были допущены во Франции, но и призывать себя к покаянию[640].
То есть Сесил посчитал кровопролитие Божьей карой. Господь через события предупреждал людей о последствиях их грехов. С того времени елизаветинская политика колебалась между собственно политикой и религией, – и это вполне вписывалось в общеевропейские тенденции. Хотя в эпоху Возрождения в основном доминировали династические, рыцарские, коммерческие и личные интересы, полярность конкурирующих вероисповеданий после заключительной сессии Тридентского собора означала, что все политики в большей мере видели себя в качестве воинов, участвующих в мировом сражении Добра со Злом. Концепция «истинной церкви», в которой католики и протестанты расходились диаметрально противоположно, была всеобъемлющей; она обеспечила, что прагматизм был побежден догматизмом, шедшим в обнимку с борьбой и принимавшим гонения как неизбежный компромисс[641].
Внутри самого елизаветинского истеблишмента в 1570-е годы убежденные протестанты последовательно замещали старое поколение тайных советников. Новыми назначенцами стали сэр Уолтер Милдмей, сэр Ральф Сэдлер (отсутствующий советник с самого начала правления), граф Уорик, сэр Томас Смит, сэр Фрэнсис Уолсингем и сэр Генри Сидни (лорд-губернатор Уэльса и лорд-наместник Ирландии). Да, наблюдались и исключения из этого правила: граф Сассекс был прагматиком, а сэр Джеймс Крофт – полукатоликом, он был обязан своим назначением привычке Елизаветы уравновешивать точки зрения. Кроме того, второй фаворит королевы, Кристофер Хаттон, заменивший Ноллиса при дворе на посту капитана стражи, возведенный в рыцарское достоинство и включенный в Тайный совет в 1577 году, имел антипуританские убеждения, причем до такой степени, что в 1573 году сделался объектом покушения с целью убийства. Однако преобладающей силой в Тайном совете после 1572 года были протестанты; даже позиция Хаттона отличалась неоднозначностью. Его антипуританская шкурка была куда жестче внутреннего содержания и частично отражала зависимый статус. Изначально джентльмен-пенсионер[642], который «дотанцевался» до должности и постоянно был должен денег Елизавете, он получил специальное задание атаковать религиозных нонконформистов[643].
«Ближний круг» двора в 1570-е и начале 1580-х годов составляли Сесил, Лестер, Сассекс (ум. 1583), Бедфорд и Милдмей, к которым присоединились Уолсингем, Хаттон и сэр Томас Бромли (лорд-канцлер в 1579–1587 годах)[644]. Уолсингем был из них самым целеустремленным идеологом, «пуританин в политике», он при каждой возможности отстаивал протестантское дело. Лестер, Бедфорд и Милдмей отличались меньшей категоричностью, но были столь же воинственны. Лестер желал возглавить английские экспедиционные силы и направить их на помощь голландскому восстанию, и в 1576–1577 годах это почти сбылось, – однако Елизавета передумала. Сесил, напротив, в 1570-е годы стал осторожным. Елизавета возвела его в пэры, дав титул барона Берли (февраль 1571 года), и наградила орденом Подвязки (июнь 1572 года). Затем, когда умер маркиз Винчестер, королева назначила его верховным лорд-казначеем (июль 1572 года). С тех пор он избегал рисков, хотя его соображения неизвестны. Говорили, что его личные амбиции оттесняли на второй план государственные соображения[645]. Однако обвинять Сесила в самодовольстве несправедливо. Он понимал почти так же хорошо, как и Елизавета, что realpolitik требует от Англии отвечать на внешние события после Варфоломеевской ночи. Он также осознавал, что причиной стремления Уолсингема к протестантской коалиции становятся не столько объективные военные расчеты, сколько его страстное желание, чтобы англиканская церковь стала кальвинистской реформатской церковью[646].
Тем не менее Берли после 1572 года позволил Уолсингему взять на себя ту активную роль, которую прежде играл сам. (Он знал молодого человека с Кембриджа, привлекал его к второстепенным делам при дворе и обеспечил избрание того в палату общин в 1559 и 1563 годах.) Освобождая место государственного секретаря, Берли сначала рекомендовал на этот пост своего наставника из «афинян» сэра Томаса Смита, а затем поставил рядом с ним Уолсингема (декабрь 1573 года). После смерти Смита вторым секретарем до 1581 года был Томас Уилсон; после этого Уолсингем служил один до самой своей кончины (апрель 1590 года), за исключением периода в 1586–1587 годах, когда вторым секретарем был Уильям Дэвисон. (Хотя Дэвисон получал жалованье до 1608 года, он был скомпрометирован своей ролью в подготовке подписанного Елизаветой предписания о казни Марии Стюарт[647].)
В определенной степени Берли сошел со сцены, потому что переутомился. Сферу его компетенции в основном составляли области финансовой, религиозной и социально-экономической политики, тогда как Уолсингем специализировался в дипломатии и разведке. Как верховный лорд-казначей Берли координировал Тайный совет, работал с парламентом, председательствовал в казначействе и Суде по делам опеки, заседал как мировой судья в пяти графствах и бдительно следил за рекузантами и английскими изгнанниками-католиками за границей. Наверное, после 1572 года он осознал, что превратился в пожилого государственного деятеля. Но если и так, то он также считал Уолсингема наиболее квалифицированным человеком на должность государственного секретаря в 1570-е годы. По меньшей мере его идеологическая позиция соответствовала изменившемуся европейскому устройству. Разумеется, не было никаких признаков, что вызванный восстанием в Нидерландах кризис разрешится легко. Напротив, Голландия и Зеландия