явно предпочли бы британцев любой другой европейской державе. Разумеется, великий дар, который должен был быть ниспослан менее удачливым народам мира, не включал в себя демократию. Для Милнера, Кертиса и, по-видимому, для большинства членов группы демократия не была несомненным благом и вообще благом, и намного уступала правлению лучших — тех, кто, по словам Кертиса, «обладает интеллектуальными возможностями судить об общественных интересах и, что не менее важно, моральной способностью относиться к ним как к главенствующим над своими собственными».
Это презрение к неограниченной демократии вполне соответствовало идеям, которыми руководствовался Милнер в Южной Африке, и греческим идеалам, усвоенным в Баллиоле и Новом колледже. Однако ограничения на демократию, принятые группой Милнера, носили временный характер и основывались на недостаточном образовании и происхождении тех, кто был исключен из политического участия. Это не было вопросом крови или рождения, потому что эти люди не были расистами.
Это важно подчеркнуть из-за широко распространенного заблуждения, что они были расово нетерпимы. Члены группы никогда не были такими, особенно те, кто входил во внутренний круг. Напротив, они были ярыми сторонниками политики просвещения и продвижения всех групп, с тем чтобы в конечном счете все могли участвовать в политической деятельности и пользоваться всевозможными благами британского образа жизни. Конечно, члены группы не выступали за немедленное распространение демократии и самоуправления на все народы империи, но эти ограничения основывались не на цвете кожи или рождении, а на культурном мировоззрении и образовании. Даже Родс, которого многие считают расистом, потому что его стипендии выдавались лишь кандидатам из северных стран, не был таковым. Он ограничил выдачу стипендий этими странами, поскольку считал, что они имеют достаточно
однородный социальный базис, а это дарило надежду, что образовательный обмен может связать их вместе и сформировать ядро всемирной системы, которая, как он надеялся, в конечном итоге возникнет. Кроме того, Родс настаивал на том, что не должно быть никаких ограничений на стипендии по признаку расы, религии, цвета кожи или национального происхождения82. В своей собственной жизни Родс не заботился о таких вещах. Некоторые из его ближайших друзей были евреями (например, Бейт), и в трех своих завещаниях он оставлял лорда Ротшильда своим доверенным лицом, а в одном — единственным попечителем. Милнер и другие члены клуба считали точно так же. Лайонел Кертис в своих трудах предельно ясно выражает как свою убежденность в том, что характер приобретается тренировкой, а не связан с врожденными способностями, так и свое настойчивое требование терпимости в личных контактах между представителями разных рас. В книге «Содружество наций» он говорит: «Успех англичан в заселении Северной Америки и сравнительный провал их соперников следует, по сути, отнести к соответствующим достоинствам не породы, а институтов», а также: «Энергия и ум, которые спасли Элладу [в персидских войнах], возникли благодаря свободным институтам». В другой работе он протестует против жестокого обращения англичан с туземцами в Индии и решительно заявляет, что с этим нужно покончить. Он пишет: «Поведение европейцев... более чем что-либо иное стало основной причиной индийских волнений... Я твердо убежден, что губернаторы должны быть наделены полномочиями по судебному расследованию ситуаций, когда европейцы подозреваются в оскорблении чувств индейцев. Всякий раз, когда случай бессмысленного и неспровоцированного оскорбления, подобного тем, которые я привел, доказан, правительство должно иметь право приказать
виновному покинуть страну... Несколько депортаций вскоре привели бы к определенным переменам к лучшему»83. То, что Дав считал точно так же, ясно из его писем Бранду.
Не разделяя убеждений расистов, группа, подобно вышеуказанным людям, находила вполне возможным возлагать надежды на полное распространение свободы и самоуправления на все части империи. Конечно, они считали, что по этому пути следует идти медленно, но их сомнения были связаны с предполагаемой неспособностью «отсталых» народов понять принципы содружества, а не с нежеланием распространить на них демократию или самоуправление.
Кертис определил различие между государством и деспотизмом следующим образом: «Отличительной чертой государства является верховенство закона в отличие от господства индивида. При деспотизме управление опирается на авторитет правителя или на невидимую и неуправляемую силу, стоящую за ним. В содружестве руководители черпают свою власть из закона, а закон — из общественного мнения, которое способно изменять его». Соответственно, «институты содружества не могут успешно работать с народами, чьи представления все еще связаны с идеями теократического или патриархального общества. Преждевременное распространение представительных учреждений по всей империи привело бы кратчайшим путем к анархии»84. Народ должен быть прежде всего обучен понимать и применять на практике главные принципы содружества, а именно верховенство закона и подчинение мотивов личной заинтересованности и материальной выгоды чувству долга перед интересами общества в целом. Кертис считал, что подобный образовательный процесс со стороны Британии необходим не только с моральной точки зрения, но и с практической,
поскольку англичане не могли рассчитывать на то, что 430 миллионов человек будут вечно находиться в рабстве. Им требовалось как можно быстрее воспитать их до такого уровня, чтобы они могли ценить и уважать британские идеалы. В одной из своих книг он пишет: «Идея о том, что принцип содружества предполагает всеобщее избирательное право, выдает незнание его истинной природы. Этот принцип означает всего лишь, что правительство полагается на чувство долга граждан друг перед другом, и должен распространяться на тех, кто способен поставить общественные интересы выше своих собственных»85. В другой работе он говорит: «С той же неотвратимостью, с которой день следует за ночью, придет время, когда они [доминионы] должны будут принять на себя бремя ответственности за все свои дела. Для людей, которые подходят для этого, самоуправление — вопрос не привилегии, а скорее обязанности. Именно долг, а не интерес побуждает людей к независимости, и именно обязательства, а не заинтересованность, являются фактором, который перевешивает чашу весов в человеческих взаимоотношениях». Индия, по мнению Кертиса, включена в этот эволюционный процесс, ибо он пишет: «Деспотическое правительство могло бы надолго закрыть Индию для западных идей. Но содружество — это живое существо. Оно не может допустить, чтобы какая-либо часть его оставалась инертной. Чтобы жить, оно должно двигаться, причем двигать каждой конечностью... Под британским владычеством западные идеи будут продолжать проникать в восточное общество и тревожить его, и то, приведет ли это к анархии или к установлению порядка на новом уровне, зависит от того, насколько миллионы индийцев смогут дорасти до более полного и рационального понимания высших основ, на которых зиждется долг повиновения правительству».
Эти идеи не принадлежали исключительно Кертису, хотя он был, пожалуй, самым плодовитым, самым красноречивым автором, и ярче других выражал свои чувства. Их, по-видимому, разделял весь внутренний круг группы. Дав, когда писал Бранду из Индии в 1919 году, благосклонно относился к реформе и говорил: «Лайонел прав. Вы не можете противиться мировому течению. Я убежден, что у таких вещей есть ״цель“. Все, что мы можем сделать,— это попытаться направить поток в более подходящее русло». В том же письме он писал: «Единство, в конце концов, должно быть достигнуто каким-то другим путем... Любовь — назовите ее, если хотите, более длинным именем — это единственное, что может заставить наш послевоенный мир двигаться, и мне кажется, что по этому поводу тоже есть что сказать. Будущее Империи, по моему мнению, зависит от того, насколько мы сможем осознать это. Наша беда в том, что мы начинаем с некоторым отставанием. Индийцам, должно быть, всегда было трудно нас понять». А будущий лорд Лотиан, заказывая статью об Индии для «Круглого стола» у своего представителя в Индии, писал: «Нам нужна статья в ״Круглом столе“, и, я хочу, чтобы читатель сделал из нее вывод, что именно на нем лежит ответственность за то, чтобы к потребностям индийцев начали относиться с сочувствием сразу после войны»86
Группа опасалась, что Британская империя не сможет извлечь пользу из уроков, которые они получили из истории Афинской империи и американской революции. Циммерн указывал им на резкий контраст между идеализмом надгробной речи Перикла и грубым деспотизмом Афинской империи. Они опасались, что Британская империя может столкнуться с теми же трудностями и разрушить британский идеализм и свободы тиранией, необходимой для удержания вместе сопротивляющихся частей. А любые попытки сохранить империю с помощью деспотизма они считали обреченными на провал. Британия будет уничтожена, как были уничтожены Афины, силами более тираническими, чем она сама. И, все еще проводя параллели с Древней Грецией, группа опасалась, что культура и цивилизация будут полностью разрушены из-за неспособности организовать какую-либо политическую структуру, большую, чем национальное государство, точно так же, как греческая культура и цивилизация в четвертом веке до нашей эры пришли в упадок из-за неспособности греков построить политическую единицу, выходящую за рамки города-государства. Это был тот самый страх, который вдохновлял Родса, и то же самое опасение, что побуждало группу Милнера преобразовать Британскую империю в Содружество наций, а затем поместить эту систему в рамки Лиги наций.
В 1917 году Кертис писал в своем письме к народу Индии: «Мир пребывает в муках, которые предшествуют сотворению или гибели. Вся наша раса переросла чисто национальное государство и так же верно, как день следует за ночью или ночь за днем, превратится либо в Содружество наций, либо в империю рабов. Решение этого вопроса остается за нами».