умиротворения Чемберлена и Галифакса: следует пойти на уступки Германии, чтобы усилить ее положение в континентальной и восточной Европе, в то время как Британия должна оставаться достаточно сильной на море и в воздухе, чтобы помешать Гитлеру добиться этих уступок с помощью войны. Страх перед применением Германией военной силы был основан не столько на неприязни к
войне (ни Лотиан, ни Галифакс не были пацифистами в этом смысле), сколько на осознании того, что, если Гитлер начнет воевать против Австрии, Чехословакии или Польши, общественное мнение во Франции и Англии может вынудить правительства объявить ему войну, несмотря на их желание уступить эти районы Германии. Что и произошло в конце концов.
Группа Милнера заверила Гитлера, как внутри правительства, так и вне его, в том, что Британия не будет противодействовать его усилиям «по достижению равенства в вооружениях». За четыре дня до того, как Германия официально осудила положения Версальского договора о разоружении, Леопольд Эмери нанес сокрушительный удар по коллективной безопасности, сравнив «существующую лигу» и «лигу воображаемую, несбыточную мечту, которую мы вряд ли воплотим в жизнь в течение еще долгих лет; лигу, которая должна поддерживать мир, вступая в войну всякий раз при его нарушении. Такого рода организации, если бы они могли существовать, представляли бы опасность для мира; их использовали бы для продления войны, а не для того, чтобы положить ей конец. Но опасна она или нет, ее не существует, и притворяться, что это не так — чистая глупость».
Четыре дня спустя Гитлер объявил о перевооружении Германии, а через десять дней Британия смирилась с этим, отправив сэра Джона Саймона с государственным визитом в Берлин. Когда Франция попыталась уравновесить силы с учетом перевооружения Германии, включив Советский Союз в свой восточный альянс в мае 1935 года, англичане приняли контрмеры, заключив англогерманское военно-морское соглашение от 18 июня 1935 года. Этот договор, заключенный Саймоном, позволил Германии построить военно-морской флот, размеры которого составляли до 35 процентов британского (и до 100 процентов по подводным лодкам). Это был смертельный удар в спину Франции, поскольку в результате Германия получила в Северном море флот, значительно превосходящий французский по важным категориям кораблей (первого
ранга и авианосцы), а Франция была связана договором и могла иметь таких судов не более 33 процентов от количества английских; она, кроме того, должна была защищать весь мир, невзирая на недружественный итальянский флот у средиземноморского побережья. В результате этого соглашения немецкий флот смог столь серьезно взять под контроль французское атлантическое побережье, что Франции пришлось полностью положиться на Британию в вопросе защиты в этом районе. Очевидно, что эта защита не была бы предоставлена, если бы Франция в кризис не отказалась от своих восточных союзников. И будто этого было мало, в марте 1936 года Великобритания приняла германскую ремилитаризацию Рейнской области, а в августе 1936 года заключила нелепое соглашение о невмешательстве в дела Испании, которое поставило оставшуюся сухопутную границу Франции под удар другого недружественного государства. Учитывая все это давление, становится очевидно, что Франция не смогла бы придерживаться своих договоренностей с чехами, поляками или русскими, если бы это потребовалось.
Действуя в марте 1935 и марте 1936 года, Гитлер ничем не рисковал, поскольку правительство и группа Милнера заранее заверили его, что одобрят его действия. Это делалось как публично, так и в частном порядке, главным образом в палате общин и в статьях «Таймс». В Кабинете министров Галифакс, Саймон и Хор сопротивлялись попыткам сформировать какой-либо союз против Германии. Официальный биограф Галифакса писал об отношении лорда к этим событиям в 1935 и 1936 гг.: «״Должна ли была Англия позволить втянуть себя в войну, потому что у Франции были союзы в Восточной Европе? Неужели она должна была дать Муссолини свободный проход в Аддис-Абебу только для того, чтобы помешать Гитлеру отправиться в Вену?“ — вопросы, подобные этим, несомненно, были заданы Галифаксом в Кабинете министров. Его друзья, в частности Лотиан и Джеффри Доусон из ״Таймс“, в течение некоторого времени продвигали идею англо-немецкой дружбы
с гораздо большим рвением, чем Министерство иностранных дел. В январе 1935 года у Лотиана состоялся долгий разговор с Гитлером, и тот, как считалось, предложил союз между Англией, Германией и Соединенными Штатами, который фактически предоставил бы немцам свободу действий в континентальной Европе, в обмен на что пообещал не превращать Германию в ״мировую державу“ и не пытаться конкурировать с британским флотом. Авторы ״Таймс“ последовательно выступали против Восточного пакта и поддерживали гитлеровскую альтернативу ненападения. Например, за два дня до берлинских переговоров в газете говорилось о том, что на этих переговорах необходимо рассмотреть территориальные изменения и, в частности, вопрос о Мемеле. В передовой статье, вышедшей в тот день, когда переговоры начались [март 1935], было выдвинуто предположение, что если герр Гитлер сможет убедить своих британских гостей, а через них и весь остальной мир, что укрупнение немецкой армии на самом деле осуществляется для того, чтобы дать Германии равный статус и равноправие в переговорах с другими странами, а не с целью нападения, то Европа может оказаться на пороге эпохи, в которой изменения будут происходить без применения силы, а потенциального агрессора будет сдерживать перепек- тива столкнуться с противостоянием серьезно превосходящих сил! Насколько споры и переговоры газеты ״Таймс“ и Лотиана велись от имени правительства, до сих пор неясно, но то, что Галифакс был хорошо ознакомлен с общим направлением этих обсуждений, вполне вероятно».
Само собой разумеется, что весь внутренний круг группы и их основные печатные издания, такие как «Таймс» и «Круглый стол», полностью одобряли политику умиротворения и поощряли ее, также как и предумышленно неосмотрительные высказывания, когда это считалось необходимым. После ремилитаризации Рейнской области «Таймс» цинично назвала этот акт «шансом на вое- становление». Еще 24 февраля 1938 года Лотиан защищал то же
самое в палате лордов. Он сказал: «Мы много слышим о нарушении герром Гитлером договора, потому что он вернул свои войска на свою собственную границу. Но вы гораздо меньше слышите о нарушении, в результате которого французская армия, с молчаливого согласия нашей страны, пересекла границу, чтобы уничтожить немецкую промышленность, и фактически создала нынешнюю нацистскую партию».
Выступая в палате общин в октябре 1935 года и еще раз 6 мая 1936 года, Эмери систематически критиковал применение силы в поддержку решений Лиги Наций. Во время первого выступления он сказал: «С самого начала существовали две точки зрения в отношении лиги и наших обязательствах, связанных с ней. Одно течение, к которому я принадлежу и к которому в течение многих лет, я полагаю, принадлежало правительство этой страны, рассматривало ее как великое учреждение, организацию, созданную для содействия сотрудничеству и гармоничным отношениям между нациями, для достижения взаимопонимания, постоянного общения наций на конференциях... при условии того, что угрозы принуждения никогда не возникнет. Есть и другое течение, которое считает, что фактические статьи устава, разработанные в мучительном желании мирного урегулирования и в той атмосфере оптимизма, которая заставила нас ожидать от Германии репараций в размере десяти миллионов фунтов или более, представляют собой сакральное подтверждение того, что вместе с ними вводится новый мировой порядок и, если их неукоснительно соблюдать, войны не будет больше никогда. Я признаю, что устав в его первоначальном варианте воплощал в себе оба аспекта, и именно потому, что он содержал положения, которые означали принуждение и определенные обязательства, возникающие автоматически, Соединенные Штаты... отказались его поддержать. В этот момент из здания лиги принуждения был вынут краеугольный камень... Сейчас она проходит испытание, которое вполне может оказаться для нее
катастрофическим. В этом деле, как и в других, убивает буква. Буква устава — это единственное, что может убить Лигу Наций».
Затем Эмери продолжил, представив краткое описание мер по превращению лиги в инструмент принуждения, в особенности Женевский протокол. В связи с этим он сказал: «Ситуация, которую я хочу описать палате общин, заключается в том, что позиция, занятая тогда правительством Его Величества, и аргументы, которые они использовали, были не просто возражениями против протокола, но и доводами против всей концепции лиги, основанной на экономических и военных санкциях». Он с одобрением процитировал речи Остина Чемберлена от 1925 года и генерала Смэтса от 1934 года и заключил: «Я думаю, что мы должны были объединиться с Францией и Италией и разработать какой-то план, согласно которому не принадлежащие амхара провинции Абиссинии, определенные в соответствии с кондоминиумом или мандатом, если не все, должны быть переданы под итальянское управление. Все это можно было бы сделать по соглашению, и я не сомневаюсь, что оно было бы ратифицировано в Женеве».
Это последнее заявление было сделано более чем за семь недель до того, как был обнародован план Хора-Лаваля, и через шесть недель после того, как он в общих чертах был изложен Хором, Иденом и Лавалем на секретной встрече в Париже (10 сентября 1935).
В своей речи от 6 мая 1936 года Эмери сослался на свою октябрьскую речь и потребовал, чтобы устав Лиги был изменен, чтобы предотвратить санкции в будущем. Он снова с одобрением процитировал речь Смэтса от ноября 1934 года и потребовал создания «лиги, основывающейся не на принуждении, а на примирении».
Сэр Артур Солтер из группы и «Всех душ» предложил свои аргументы в поддержку умиротворения в промежутке между двумя выступлениями Эмери, 5 февраля 1936 года. Он с одобрением процитировал речь Смэтса от 1934 года и указал на большую потребность в жизненном пространстве и сырье для Японии, Италии