джет… И еще много всякого бла-бла-бла. Причем совершенно бесхитростного и честного. В конце концов безумец получает вожделенные кредиты и принимается за дело…
Лева прервал повествование, сплюнул косточку в ладонь, внимательно ее разглядел, а потом почему-то пульнул в люстру.
— Похоже, давно в тир не захаживал, — заметил Белозеров, наблюдавший за чудачествами старого друга с хмурой усмешкой.
— Да что мне тир, — отмахнулся Лева, цепляя другую маслину. — У меня вон этих тирщиков-дармоедов… шагу не дают спокойно ступить…
Итак, он принимается за работу. А что между тем делается вокруг? А вокруг ничего не делается, потому что вокруг собрались те, кто никогда не впадает в состояние аффекта. Возможно, кто-то из них раньше впадал, а потом понял, что к чему, и перестал… Они окружили смелого предпринимателя — и рукоплещут. И говорят разные лестные слова. Мол, погляди-ка, какой смелый этот предприниматель! какой умный! какой молодой, энергичный, амбициозный! — в хорошем смысле этого слова… Какая у него мощная компания! какие блестящие специалисты! как они все здорово изобрели, придумали и просчитали!
Мы даже поможем деньгами! — говорят они. При этом потихоньку-полегоньку подтягивают разнообразные рогатки. И методично расставляют вокруг… А этот-то, в состоянии аффекта который… который вбухал в проект чужих денег… ну не будем много брать… ну скажем, миллионов восемь вбухал — ни черта не замечает. Платит проценты из последних сил, честь по чести. Сейчас-де проект будет реализован, уже на завершающей стадии, буквально полгода осталось до запуска, дело пойдет — и он выкрутится. Да еще отпрысков своих на три колена вперед обеспечит… ишь ты!
Вторая косточка тоже пролетела мимо люстры, дала в потолок и, отскочив, зрительно изгладилась где-то на ворсе сине-бордового ковра. Лева недовольно цыкнул (Белозеров сдержанно вздохнул), взял еще одну маслину и сказал:
— И вот у него все готово: проектная документация разработана, все согласования получены, разрешительные органы взятками окучены, строительство оплачено, все возведено и работает и даже штат персонала скомплектован, чтобы обслуживать этот, будь он трижды неладен, какой-нибудь там на ровном месте сооруженный железнодорожный маневровый район, позволяющий увеличить какие-нибудь там отгрузки нефти в восточном направлении на какие-нибудь там девять миллионов тонн в год, с каждой из которых хитроумный предприниматель получит… да пусть даже десять баксов получит, и то у него от таких сумм глаза лезут на лоб!.. И всего один шаг остается сделать, чтобы ударил, наконец, этот золотой источник, как вдруг выясняется, что именно этого-то куцего шажка он сделать и не может, потому что те, кто хлопал в ладоши, повязали его, оказывается, по рукам и ногам. И ни вправо ему, ни влево, ни вверх… ну если только вниз, в душу, бога, мать сыру землю. Время идет, проценты растут, кредиторы с ножом к горлу, а он может только сучить пятками да рассыпать бесполезные проклятия. А чуть только пальцем пошевелит, как снова — то исполнители с во-о-о-о-от такими бумагами, то бесконечные иски по копеечным делам, то банковские счета его опять арестуют, то сооружения… Да?
— Ну да, — кивнул Белозеров.
— И понимает глупый предприниматель, утирая бессильные слезы, что ошибался он, когда думал, что вышел — большой и сильный — на простор
России показать свой ум, размах и деловитость. На самом деле настоящие большие и сильные пустили его, как малька, в садок, чтоб подрос и жирку нагулял… Ну и впрямь — кой толк его жрать, когда в нем одна кость да злоба голодная? Надо подождать… А вот когда вложился, когда горы своротил, дело наладил, когда задышало оно и того и гляди осыплет искомым золотом — вот тут-то и нужно его вместе с делом слопать… Не подумал он, что большие, они потому и большие, что у них и аппетитов, и возможностей куда больше. Они ему когда-то деньжонок на пять процентов бизнеса сунули, а теперь выпьют крови на все сто. И счастлив он будет до обморока, когда, наконец, предложат десятую часть — за все про все… и предложат-то как: снисходительно… Но он не оскорбится, а с радостью возьмет — чтоб хоть не в петлю, хоть не под пулю; кое-как расплатится с долгами, а сам известно куда — под забор, Валя, под забор! Потому что именно забор — это судьба русского дельного человека, русского изобретателя… Вовсе не кабак, как думали прежде: ты в кабак-то сунься — кусается!.. а вот именно что забор!..
— Ну хватит, а! — несколько раздраженно сказал Белозеров, когда очередная косточка, неожиданно сделав на Левином пальце классический кикс, едва не угодила ему в физиономию.
— Что ты такой нервический? — удивился Лева. — У Родчинского давно не был? Может, почки распустились? Или печень?
— Я совершенно нормальный, — возразил Белозеров. — Просто уж больно ты сегодня велеречив…
— Валя, дорогой, — примирительно заметил Лева. — Мы с тобой с детских лет знаем, что, например, оладьи с кленовой патокой нагоняют на человека лень и дремоту, и собеседник из него становится просто никакой. А вот чашка кофе, рюмка приличного коньяку и несколько настоящих маслин производят совершенно иное действие. И потом: ты у нас тоже краснобай не из последних.
Белозеров хмыкнул: где уж мне с тобой тягаться…
— Ладно, ладно, не стоит излишне скромничать. Так о чем бишь мы? Ну да: хотел с тобой посоветоваться. Видишь ли…
Ожидая продолжения и умиротворенно щурясь, Белозеров смотрел в стеклянную стену кабинета, за которой плескалось золото-бронзовое море пригородного парка.
Комната имела только одну плоскую стену, три другие сходились с потолком, в последней трети становясь подобием прозрачного носа подводной лодки. Белозеров всегда здесь вспоминал одно стихотвореньице Пастернака… про дачу… что-то куда-то вроде носа фрегата… в парк, в лес?.. та-та, та-та-та, лес и дачу… Или это из другого? Никак не мог вспомнить точно, а заглянуть руки не доходили.
Сейчас краешек солнца лился из правого угла, стекал по стенам на пол, плавил бронзу и хром.
Красиво, красиво, ничего не скажешь. Себе он такого позволить не мог. Ну и ладно. В конце концов каждому человеку есть чем гордиться.
Он, например, гордился своей минералогической коллекцией. Вечерами
(особенно если срочная работа, надобность неотложного решения) задумчиво расхаживал вдоль стеллажа, приближая к глазам то загадочные послания письменного гранита, то павлиньи переливы халькопирита. Игра камня настраивала мозги на верный лад. Кроме того, вокруг них жило множество любопытных слов, которые он, как человек интеллигентный и не лишенный творческого дара, любил посмаковать.
Лева задумчиво покачал в ладони пустую чашку, потом резким движением перевернул и поставил на блюдце.
— Чертова Качария. Вот уж вечное спасибо отцу народов, будь он трижды проклят…
Белозеров вздохнул. Левину позицию он хорошо знал. Лева полагал, что проблемы, связанные с Качарией, имеют своим истоком выселение качарцев в Среднюю Азию и Казахстан в середине сороковых годов. Мол, вот их выселили ни за что ни про что, обрекли несколько поколений от мала до велика на униженное, гибельное существование. Потом разрешили вернуться на родину. А там за это время успела развиться новая жизнь… они оказались подвешенными между небом и землей… и вот так, дескать, слово за слово, одно к одному, дальше — больше: дожили… Сталинистом Белозеров себя не считал, но все же Левины речи на этот счет всегда его несколько коробили. Во-первых, что значит — ни за что? Совсем бы не было за что, так и разговору бы не пошло; во-вторых, если разобраться…
— Ахмед Гарипов пару дней назад в интервью газете «Репабблика» заявил, что в случае его прихода к власти, который, как ты знаешь, он считает законным и скорым, новое качарское правительство первым делом национализирует компанию «Качар-ойл». Слышал?
— Слышал, — лениво ответил Белозеров. — Действительно, заявил. И что?
На самом деле ход рассуждений был ему очевиден. «Качар-ойл» принадлежит Леве. В случае ее национализации и, соответственно, утраты Лева лишится примерно трети своего состояния. Правда, у него останется «Промнефтегаз», а это сила, мощь, это Сибирь-матушка, а не чахлые, испитые качарские скважины… Но все равно жалко. Между тем через три года выборы. И нынешний президент захочет продлить свои полномочия на новый срок. Для чего ему будут нужны деньги на предвыборную компанию. Он обратится к крупным предпринимателям. И те дадут, потому что хотят иметь в будущем некоторые преференции и надеются, что их не забудут. А Лева вправе заявить, что ни копейки не даст, — его-де разорили именно в пору правления нынешнего президента… Но это слишком прямо, а Лева не из тех, кто разъясняет простые истины. Да и куда ему деваться от выборов? Не на облаке живет… Нет, не то.
Лева взял чашку, стал разглядывать причудливые натеки кофейной гущи.
— Не то, — удовлетворенно сказал он, отставляя чашку. — Совсем не то.
— Что «не то»?
— Что ты подумал.
— А что я подумал?
— Ты подумал про выборы.
Белозеров хмыкнул.
— Подумал ведь? И неправильно подумал. От побора выборов… ха-ха!.. от выборов-поборов я все равно не отверчусь. Потому что только дети полагают, будто слово «олигархия» переводится как «власть немногих», а слово «олигарх», соответственно, — примерно как «представитель власти немногих». А ты человек взрослый и знаешь, что олигарх — это всего лишь кошелек власти. Верно? Власть вправе в него залезть в любую секунду и взять столько денег, сколько захочет. А если вдруг кошелек упрется и не отопрется, порезать его на варежки. Да что я тебе толкую, строишь из себя юношу… просто смешно.
Они помолчали.
— Тоже мне, Вольф Мессинг, — буркнул Белозеров. — Читатель мыслей.
Но ничего не попишешь: с Левой он всегда чувствовал себя немножко мальчиком. Иногда, конечно, и ему удавалось его урыть, но редко, до обидного редко. Не башка, а компьютер.
— А вот знаешь, — оживился Лева, — мне один немецкий художник как-то рассказал такую хохму. Знаменитый такой художник, весь мир объездил, все премии во всех странах получил. А в школе он учился с одним парнем — ну как мы с тобой, примерно, — которого в свое время подцепила Штази. Ты этих ребят знаешь.