Анк-Морпорк: Дело о Похищенном Завтра
Глава 1: День, который не закончился
Рассвет в Анк-Морпорке никогда не случался. Он просачивался. Протекал сквозь щели в мироздании, как сырость сквозь прохудившуюся крышу, и оседал на городе плотной, жирной плёнкой. Это было не пробуждение, а медленное всплытие из мутной воды сна в ещё более мутную воду реальности. Но этим утром что-то было не так. Что-то было до тошноты так.
Дверца бельевого шкафа миссис О’Беспечность с Псевдополис-Ярд открылась с привычным щелчком. И миссис О’Беспечность замерла. Пустота, что смотрела на неё в ответ, была не просто отсутствием белья. Она была оскорблением. Громким, звенящим заявлением. Внутри, на идеально ровной полке, сидел одинокий, экзистенциально подавленный мотылёк, доедавший, кажется, не волокна ткани, а саму концепцию чистоты.
— Но…
Слово повисло в затхлом воздухе спальни. Вчера. Вчера был день стирки. Она помнила его физически. Помнила натяжение верёвки под пальцами, запах едкого мыла, въевшийся в кожу, помнила, как влажный ветер вырывал из рук простыни её покойной матушки, норовя унести их в сторону Незримого Университета, где из них, вероятно, сделали бы привидение-стажёра. Вечером, утомлённая, но довольная, она складывала хрустящие, пахнущие рекой и праведным трудом стопки в этот самый шкаф.
А сегодня шкаф был пуст.
А корзина для грязного белья в углу ломилась от вчерашней одежды. А на стуле висело то же платье, в котором она спала, потому что оно было единственным, что осталось. Звук, что издала миссис О’Беспечность, был тихим, сдавленным, но по всей длине Псевдополис-Ярд его поняли бы без перевода. Это был звук, с которого начался новый городской кризис. Кризис, который не смогли бы предсказать ни авгуры, ни прорицатели, ни даже аудиторы. В Анк-Морпорке кончились чистые носки.
На Шафранной площади, где воздух был густым от запахов вчерашней рыбы и вечного отчаяния, городской глашатай набрал в свои меха-лёгкие побольше воздуха и развернул свиток.
— О-ЙЕ, О-ЙЕ! — проревел его голос, согнав с места стаю голубей, которые переместились на соседнюю крышу с видом оскорблённого достоинства. — ВЕСТИ ЗА СЕГОДНЯ, ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ ЧИСЛО МЕСЯЦА СЫРА! В ОВЦЕПИКСКИХ ГОРАХ ВЫРАЩЕНА РЕПА НЕБЫВАЛЫХ РАЗМЕРОВ! ФЕРМЕР НЕДД СВИНОПАС ЗАЯВЛЯЕТ, ЧТО ВЕСОМ ОНА В ТРИ ТРОЛЛЯ И НА ВКУС КАК ПОБЕДА!
Толпа, вяло жевавшая свои утренние пирожки, сперва замерла. Затем послышался недоумённый ропот, быстро переросший в открытое раздражение.
— Эй! — крикнул из рядов мясник, чьи руки были измазаны чем-то, что тоже выглядело подозрительно вчерашним. — Мы это уже глотали! Слово в слово!
— И про репу, и про вкус победы! — подхватила торговка угрями, чей товар пах куда свежее новостей. — Давай что-нибудь новое, дармоед!
Глашатай моргнул. Раз. Другой. Уставился на свой свиток. Дата была сегодняшняя. Чернила были свежими, он сам видел, как писарь макал перо.
— Но… — голос его потерял свою медную мощь и стал тонким, почти человеческим. — Это… это выпуск за сегодня. Мне его только час назад…
Договорить он не успел. В этот самый момент, ровно в десять тридцать две, из окна кабинета Архитектуры Реальности в Незримом Университете раздался глухой хлопок, похожий на звук, с которым надежда покидает тело при виде налоговой декларации. В серое небо вырвался ананас. Он прочертил изящную, баллистически безупречную дугу и с сочным, финальным хлюп приземлился в ту же самую тележку с навозом, что и вчера. В окне на мгновение показалось скорбное лицо волшебника, который с тоской посмотрел ему вслед. Он был абсолютно уверен, что сегодня утром его целью была наглая ворона, но магия, видимо, придерживалась консервативных взглядов и предпочитала работать с проверенным материалом.
В этот день город зазвучал по-новому. В тихих переулках, где звуки обычно тонули в сырости, теперь висели их призраки. Если замереть у стены, покрытой вековой грязью, и почти не дышать, можно было уловить акустический отпечаток, звуковое пятно: «…осисочки в тесте! Го-о-орячие!..» Крик, прозвучавший здесь ровно сутки назад, теперь висел в воздухе, как застрявшая в вечности заноза.
Но не все были в панике.
В своей лаборатории, которая выглядела так, будто кто-то попытался собрать часы из лапши и запчастей от катапульты, Доктор Беспорядокус был в состоянии, близком к нирване. Он метался между тремя разными хронометрами, каждый из которых показывал одно и то же, и лихорадочно царапал что-то в блокноте пером, выдернутым у грифона.
— Поразительно! — бормотал он, обращаясь к банке, в которой тускло мерцало нечто, подозрительно напоминавшее утро понедельника. — Абсолютная, клинически совершенная темпоральная стагнация! Никаких флуктуаций! Никаких погрешностей! Это же… идеальные лабораторные условия! Это как если бы пациент умер прямо на операционном столе, и теперь его можно препарировать сколько угодно, не опасаясь, что он будет возражать! О, какие возможности!
Он был счастлив. Счастлив, как голем, которому только что выдали идеально сбалансированный годовой отчёт со всеми сошедшимися дебетами и кредитами.
В Овальном кабинете Дворца Патриция тишина была не просто отсутствием звука. Она была присутствием. Имела вес, плотность и цвет старого сургуча. Она давила на барабанные перепонки, заполняла лёгкие и оседала в душе тонким слоем пыли. Единственным, что осмеливалось её нарушать, было едва слышное поскрипывание пера. Это помощник Патриция, Драмнотт, вносил очередную пометку в бесконечный гроссбух городских бедствий. Лорд Витинари, чёрный силуэт на фоне серого города, стоял у окна. Его руки были заложены за спину, а на худом, непроницаемом лице застыло выражение вежливого энтомолога, наблюдающего за суетой в муравейнике.
— Драмнотт, — голос его был тих, но прошил тишину, как игла — шёлк.
— Да, милорд? — Драмнотт замер, перо застыло в миллиметре от бумаги.
— В городе, как я погляжу, возникли некоторые… затруднения с календарём.
— Так точно, милорд, — Драмнотт сверился со своими записями, словно без них мог забыть о конце света. — Отчёты поступают непрерывно. Вернее, поступает один и тот же отчёт, но непрерывно. Гильдия Торговцев в состоянии, близком к коллективной истерике, ввиду фактического обесценивания концепции «завтрашнего дня». Несколько торговцев фьючерсами предприняли попытку самоубийства, выбросившись из окон. К счастью, они приземлились на те же телеги с сеном, что и вчера, так что обошлось без серьёзных убытков для городского бюджета.
— Как… предсказуемо, — вздохнул Витинари. — Полагаю, коммандер Ваймс уже пытается арестовать восход солнца за рецидивизм. Ему подавай то, что можно ударить дубинкой или запереть в камере. А здесь… здесь нужен другой инструмент.
Он помолчал, позволяя тишине снова набрать вес и придавить всё живое.
— Пригласите ко мне констебля-аналитика Протокола. Из Городской Стражи.
Драмнотт застыл. На его лице не дрогнул ни один мускул, но его правая бровь поднялась на долю миллиметра — в его личной системе оценки это было равносильно панической атаке.
— Протокола, милорд? Но он же… он ведь занимается исключительно бумажной работой. Он архивирует жалобы на шумных соседей.
— Именно, — Витинари медленно повернулся. В уголках его тонких губ появилась тень улыбки, холодная и острая, как хирургический инструмент. — Для проблемы, возникшей из-за нарушения вселенского порядка, нам нужен тот, кто поклоняется порядку как божеству. Все остальные — Ваймс, гильдии, даже волшебники — уже являются частью этого повторяющегося уравнения. Они предсказуемы. Мне нужен тот, кого уравнение не учитывает. Тот, для кого неправильно поставленная запятая равносильна ереси. Приведите его.
Констебль-аналитик Протокол ступал по ковру Овального кабинета с осторожностью человека, идущего по минному полю. Он был бледен. Бледен, как бланк для служебной записки. Его китель был застёгнут на все пуговицы, спина прямая, как колонка цифр, но руки, сжимавшие пустую папку, мелко дрожали. Он остановился на предписанном этикетом расстоянии от стола Патриция и уставился на крошечную пылинку на кончике своего идеально начищенного сапога. Пылинка была единственной реальной вещью в этом пугающем, безупречном пространстве.
— Констебль Протокол, — голос Витинари был обманчиво мягок. — Рад вас видеть. Полагаю, вы в курсе сложившейся… ситуации.
— Т-так точно, милорд, — выдавил Протокол, чувствуя, как язык прилипает к нёбу. — Наблюдается некоторое… э-э… несоответствие в хронологическом документообороте.
— Прекрасная формулировка, — одобрил Витинари. — Я непременно её позаимствую. Так вот, констебль. Я хочу, чтобы вы занялись этим… несоответствием. Тихо. Аккуратно. Без криков и погонь, которые так украшают отчёты коммандера Ваймса.
Патриций пододвинул к краю стола тонкую серую папку. Она скользнула по полированному дереву и остановилась точно на границе света и тени.
— Вот первоначальный список тех, чей интерес к стабильности времени мог, скажем так, принять практическую форму.
Протокол шагнул вперёд. Воздух вокруг стола казался плотнее. Он взял папку. Пальцы его были ледяными и не слушались. Он открыл её. Внутри, выведенные каллиграфическим, безжалостным почерком Драмнотта, значились три имени:
Леди Сибилла Овнец (урождённая Грабли).
Чудовище Бухгалтер (Гильдия Счетоводов).
Доктор Гораций Беспорядокус (Незримый Университет, кафедра Нестабильной Реальности).
У Протокола пересохло во рту. Это был не список подозреваемых. Это была карта самых опасных рифов Анк-Морпорка. Аристократия, деньги и безумная наука. Его бросили в океан с одним лишь спасательным кругом из пергамента.
— Я… я изучу, милорд. Согласно… процедуре.
— Не сомневаюсь, — сказал Витинари, снова отворачиваясь к окну. Он сделал паузу, а затем добавил, глядя на застывший город: — И ещё, констебль. Задумайтесь. Что, по-вашему, способно породить больший хаос: явное беззаконие или одна-единственная, но доведённая до абсурда инструкция? Не ограничивайтесь очевидным.