Его, Протокола, бланка.
Унифицированная форма межгильдийных запросов №11-ter.
Что-то в кителе вдруг стало тесным, будто он был сшит на человека с куда более чистой совестью.
Вечно серое анк-морпоркское небо показалось слепящим. Протокол прищурился. Следующий шаг по уставу: опрос свидетелей. Шаг, который он презирал. Устные показания были чистой энтропией: смесь фактов, вымысла, домыслов и откровенной лжи, которую невозможно было подшить к делу.
Миссис Огуркинс уже ждала, вывалившись по пояс из окна на предусмотрительно подложенную подушку. Её окно было идеальной наблюдательной точкой, а сама она — главным городским источником недостоверной информации.
— Констебль Протокол, Городская Стража. Я провожу…
— Бедный господин Тик-Так! — загремела она, как пустой бидон, сброшенный с лестницы. — Сбёг, голубчик, точно вам говорю, сбёг! К тётушке своей, в Квирм! Я ж ему всегда говорила, то есть, не я, а она, тётушка его, в прошлый свой приезд, прямо вот на этом месте стояла и говорила: «Тикки, — она его так зовёт, мило, правда? — бросай ты эти свои железки, они тебя в могилу сведут! Поехали ко мне, у меня пироги с почками, кровь разгоняют!» Вот он и поехал, точно вам говорю!
Протокол медленно обработал информацию. «Тикки». Он мысленно внёс пометку в воображаемый протокол: «Возможное оперативное прозвище. Проверить».
— Миссис Огуркинс, меня интересуют факты, а не семейные анамнезы. Вы видели, как он уходил?
— Ещё бы! — Её грудь вздымалась от гордости. — Я всё вижу! Тащил саквояж, здоровенный такой, знаете, из настоящей драконьей кожи, ну, или очень хорошей подделки. С гостинцами, небось. Тётушка-то его обожает сливовый мармелад, а у нас его делает только г-н Смаут, и то по четвергам, а вчера как раз и был… ну, тот самый четверг.
Его мозг, казалось, начал плавиться от потока ненужных данных.
— Дата и точное время, — произнёс он голосом, в котором звенел холод стали хорошо смазанного дырокола.
— Да вчера же! Как и всегда! — всплеснула руками женщина. — Так спешил, бедный мальчик, так торопился…
Он проиграл. Протокол вежливо кивнул, пробормотал что-то о необходимости сверить данные и поспешно ретировался, пока его не женили на какой-нибудь племяннице с подгоревшими пирогами.
Бумага. Только бумага не лжёт.
Он вошёл в бакалейную лавку «Всё для всех». За прилавком стоял г-н Смаут, человек с лицом, вымоченным в уксусе.
— Счета на имя господина Тик-Така за последнюю неделю, — без предисловий потребовал Протокол.
Смаут смерил его взглядом, который ясно говорил, что он думает о Страже, налогах и мироздании в целом. Он думал о них плохо. Но упоминание формуляра 32-А («Запрос финансовой информации») заставило его недовольно крякнуть и извлечь из-под прилавка проколотый гвоздём листок.
Дешёвая, шершавая бумага казалась честнее лощёной кожи миссис Огуркинс. Протокол пробежал глазами по корявым строчкам.
Сухари дорожные (твёрдость: камень) – 1 фунт.
Масло для лампы (с запахом) – 1 пинта.
Карта Краевых гор (уценённая, пятна, неточности) – 1 шт.
Спички (отсыревшие) – 1 коробок.
Счёт лёг на прилавок. Взгляд Протокола скользнул по улице и вернулся к списку.
Никакого мармелада.
Никаких гостинцев для тётушки. Господин Тик-Tak не сбежал к тёплым пирогам. Он ушёл в горы.
Пока констебль Протокол возвращался в свою цитадель порядка, в другой части города командор Ваймс вёл свою войну. Он стоял в тени арки, глядя на часы. 14:29. Через тридцать секунд из таверны «Задушенный барабан» выйдет Хрипун Билл. Следом — торговец угрями. Кошелёк переместится. Ваймс знал сценарий этого дня лучше, чем свои пять пальцев.
Он вышел из тени.
— Билл, ты арестован.
— За что, командор? — прохрипел воришка. — Честное слово, я ж ничегошеньки…
— За то, что сделаешь через двадцать секунд, — мрачно ответил Ваймс, хватая его за шиворот.
Торговец угрями прошёл мимо, сжимая кошелёк. Скрылся за углом. Целый. Невредимый.
Ваймс разжал пальцы. Может быть, сегодня…
— Караул! Грабят!
Крик донёсся со следующей улицы.
Ваймс сжал кулаки так, что побелели костяшки. Чёрный ход. Билл вышел через чёрный ход. Командор не мог победить этот день. Он мог лишь вносить в его сценарий мелкие, бессмысленные правки. И это сводило его с ума.
Протокол разложил улики на своём столе: убийственную форму №11-ter, счёт на полироль, счёт на сухари, уценённую карту. Картина была почти полной, но в ней не хватало ответа на главный вопрос. Зачем? Зачем гению-часовщику, панически боящемуся документов, идти с отсыревшими спичками в горы, известные тем, что съедают путешественников, выплёвывая только их ботинки?
Он взял карту. Издание «Путеводитель для Оптимистов», печально известное творческой интерпретацией географии. Карандашом было обведено место. Без названия. Лишь сноска, напечатанная шрифтом, способным вызвать вывих глазных яблок.
«Здесь, по слухам, обитает гном, способный починить любую вещь, которая тикает. Местоположение может меняться в зависимости от его настроения и наличия у посетителей эльфийского пива».
Протокол вздохнул. Он искал не точку на карте, а подвижный миф с алкогольными предпочтениями. Ему нужен был фольклор. Документированный.
Его перо заскрипело.
ЗАПРОС
…прошу предоставить все имеющиеся… протоколы… служебные записки… касающиеся… легенд и/или технических мифов Гильдии Часовщиков…
Через час на его столе лежала тонкая, пыльная папка. Она пахла временем и мышами. Внутри, среди пожелтевших отчётов, он нашёл то, что искал. Стенограмму беседы сержанта Колона, тогда ещё юного констебля, с давно почившим часовщиком по имени Иезекииль Пружинер, задержанным за попытку расплатиться в таверне маятником. Пружинер, пребывая в состоянии философского опьянения, рассказывал легенды Гильдии.
— …а сердце всего этого, сынок, это «Прокрастинатор». Машина, которая делает Завтра. Она берёт всё «сделаю потом»… и превращает это в сам ход времени!
— Ага. А маятник-то где взял, Иезекииль?
— Но даже у него есть сердце! Маленькая деталь. «Шепчущая Шестерня». Если её поднести к уху, можно услышать шёпот всех завтрашних дней. И выточить её мог только один мастер во всём Диске. Гном-отшельник. Гизмо Когсворт. Он живёт там, где горы царапают брюхо небу. Если эта шестерня сломается… ха-ха… если она сломается, сынок, то никакого Завтра не будет. Будет только ещё одно Вчера.
— Понятно. Значит, маятник ты всё-таки украл. Запишем: «Сознался».
Протокол откинулся на спинку стула. В тишине кабинета звук был оглушительным.
Щёлк.
Все тумблеры в замке этого безумного дела повернулись разом.
Паника Тик-Така из-за проклятой формы. Случайная поломка бесценного механизма при попытке его спрятать. И единственный, отчаянный, самоубийственный способ всё исправить. Отправиться на край света с картой для оптимистов и фунтом каменных сухарей.
Он посмотрел на свой стол. На свой тайный «Журнал Несовершённых Подвигов», спрятанный под стопкой рапортов. Все его выдуманные герои, все его пафосные речи и победы над картонными драконами вдруг показались ему жалкими, плоскими и до стыдного глупыми.
Они были ложью.
А правда была в этом тихом, нелепом, героическом поступке. В поступке, который весь город, от миссис Огуркинс до лорда Витинари, наверняка принял за трусость.
Господин Тик-Так не сбежал. Он отправился спасать мир.
И Протокол был единственным, кто теперь об этом знал. Его миссия изменилась. В служебной записке, которую он мысленно составлял, пункт «Поимка преступника» был зачёркнут. Вместо него появился новый, куда менее регламентированный.
Найти героя.
И помочь ему не умереть от голода по дороге.
Глава 8: Правда на краю мира
Тракт в предгорьях Краевых гор был не дорогой, а скорее её опровержением. В Анк-Морпорке дорога была сложным социальным договором между грязью, колесом и сапогом, где каждая сторона молчаливо соглашалась не доставлять остальным слишком много хлопот. Здесь же это была просто рана. Старая, затянувшаяся струпьями камней и пыли ссадина на теле мира, которую никто и не думал лечить.
Воздух был другим — тонким, острым, с привкусом кремня на зубах. Тишина стояла такая, что, казалось, можно было услышать, как время оседает на плечи.
Констебль-аналитик Протокол сидел на валуне, который был старше самой концепции городской стражи, и пытался навести порядок на карте, разложенной на коленях. Ветер, которого здесь не было, но который ощущался как сквозняк из вечности, норовил вырвать пергамент. Китель Протокола, измученный путешествием, всё ещё держал форму. Он был складкой на безупречной странице, прямой линией в мире кривых. На фоне выцветшего, серо-бурого пейзажа констебль выглядел как вопиющая опечатка в геологическом трактате.
Он не выслеживал. Выслеживание — это азарт, звериное чутьё, первобытный хаос инстинктов. Протокол не доверял тому, что нельзя было подшить к делу. Он производил расчёт. Он взял среднюю скорость измождённого гения, вычел калорийность дорожных сухарей, ввёл поправочный коэффициент на уклон местности и пришёл к неоспоримому, документально подтверждённому выводу. Господин Тик-Так, часовщик, должен был материализоваться из-за того скалистого выступа примерно…
Вот.
Сперва появилась тень. Неправильная, длинная, рваная в свете низкого, застывшего солнца. Потом из-за камня вывалилась сама фигура. Это был уже не человек. Это был механизм, у которого кончился завод. Он брёл, волоча ноги, словно они были прикованы невидимыми гирями к земле. Борода, спутанная, сорная, приютила в себе веточки, пыль и, кажется, само отчаяние в его чистом, незамутнённом виде. Глаза, запавшие и потухшие, смотрели не на дорогу, а куда-то в точку за ней, в место, где заканчиваются все пути.