Мастерская господина Тик-Така была неузнаваема. Хаос гения, где инструменты и идеи валялись вперемешку, сменился маниакальным порядком перфекциониста. Инструменты были разложены по размерам, чертежи аккуратно сложены, а пол выметен с такой тщательностью, что на нём можно было бы проводить хирургические операции. В центре комнаты, на своём законном месте, стоял «Прокрастинатор». Он тихо и мерно тикал, его гигантский маятник двигался с плавной, гипнотизирующей грацией. Звук его хода был не просто отсчётом секунд. Это было само дыхание времени, глубокое и спокойное, вернувшееся в своё русло.
Рядом, за небольшим, свежепротёртым столом, сидел бледный, но удивительно спокойный господин Тик-Так. Напротив него, прямой и неподвижный, как параграф в уставе, сидел констебль-аналитик Протокол. Между ними, на идеально чистой поверхности стола, словно приговор, лежал один-единственный документ.
Это была «Унифицированная форма межгильдийных запросов №11-ter». Та самая. Источник вселенской катастрофы, завёрнутый в девять пунктов мелкого шрифта.
Протокол молча пододвинул её к часовщику.
— Это простая формальность, господин Тик-Так, — произнёс он ровным, лишённым всяких эмоций голосом. — Предписание. О плановой ежемесячной калибровке темпорального генератора. Просто подтверждение, что вы принимаете на себя обязательства по регулярному обслуживанию. Лорд Витинари… настаивал.
Тик-Так смотрел на формуляр так, как кролик смотрит на удава, уже чувствуя, как его медленно заглатывает неотвратимость. Его руки, лежавшие на коленях, забила мелкая дрожь. Он видел перед собой не просто бумагу. Он видел свой страх, свой позор, свою липкую панику, отлитые в холодных типографских символах.
— Я… — прошептал он, и голос его надломился, стал тонким, как волосок часовой пружины. — Я не могу. Эта… эта проклятая бумага…
— Это просто бумага, — тихо, но твёрдо сказал Протокол. — Чернила на целлюлозе. Она не может вам навредить.
Тик-Так зажмурился. Перед его мысленным взором вихрем пронеслось всё: холодный пот перед чистым бланком, отчаянная мысль спрятать механизм, треск ломающейся детали, долгое, пыльное путешествие на край мира… и, наконец, спасительная, гениальная ложь Протокола, сшившая реальность заново. Дрожащей рукой он взял перо. Пальцы, казалось, стали чужими, деревянными. Он был готов подписать не глядя, не читая — лишь бы это всё наконец закончилось. Он уже занёс перо над бумагой.
И замер.
Его глаз. Его проклятый, благословенный глаз часовщика, натренированный за десятилетия замечать мельчайшие несоответствия, зацепился за одну деталь. Что-то было не так. Какая-то шестерёнка в этом безупречном бюрократическом механизме стояла криво.
Он нахмурился и, против своей воли, вчитался в текст.
— Постойте… — пробормотал он.
Протокол молчал, наблюдая за ним с непроницаемым лицом статуи.
— Что-то не так? — наконец спросил он.
Тик-Так несколько секунд боролся с собой. Подписать и сбежать, захлопнув за собой дверь в комнату своего страха. Навсегда. Или…
Он сделал ещё один глубокий вдох. На этот раз — не судорожный, а медленный, полный.
— Здесь… здесь ошибка, — сказал он. Голос его всё ещё был тихим, но в нём появилась твёрдость. Металлическая нотка человека, который обнаружил изъян в чужой работе. — В этом пункте. Ссылка на параграф семь-Б Устава Гильдии. Но параграф семь-Б касается правил утилизации латунной стружки, а не графика калибровки. Здесь должен быть параграф семь-Г.
Он поднял глаза на Протокола. Взгляд часовщика, точный и въедливый, встретился со взглядом аналитика, спокойным и всезнающим.
Затем Тик-Так снова опустил глаза на документ. Он уверенно обмакнул перо в чернильницу. Но вместо того, чтобы поставить свою подпись внизу, он аккуратно, каллиграфическим, почти печатным почерком зачеркнул неверную букву «Б» одной тонкой, идеальной линией и рядом, на полях, вывел правильную — «Г».
Он на мгновение полюбовался своей поправкой. Безупречно.
И только после этого, ниже, в отведённой для этого графе, он поставил свою подпись. Чётко, уверенно, без единой дрогнувшей линии.
Протокол молча наблюдал за этим. На его лице не дрогнул ни один мускул, но в глубине его глаз, если бы кто-то мог туда заглянуть, мелькнула тень глубокого, почтительного удовлетворения. Тик-Так не просто подписал бумагу. Он нашёл в ней изъян, взял её под контроль и исправил. Он не просто победил свой страх — он откалибровал его, как старые часы, заставив работать на себя.
Часовщик отложил перо и посмотрел на свою подпись на исправленном им же документе. И впервые за долгие-долгие годы вид официального формуляра не вызвал у него приступа паники. Только тихое, глубокое чувство правильно выполненной работы.
Глава 12: Журнал совершённых подвигов
Тишина, как выяснилось, имела сорта. Была тишина вчерашнего дня. Густая, жёлтая, застывшая, как смола вокруг несчастного насекомого. В ней каждый звук был призраком, обречённым на вечное повторение, каждый крик — эхом самого себя. То была тишина гербария, тишина музея, тишина смерти.
Нынешняя была другой. Она дышала. Стоило задержать дыхание, и в ней проступали живые звуки. Далёкий, полный сомнений скрип тележного колеса, которое не просто вращалось по инерции, а катилось вперёд. Одинокий, звонкий удар молотка по шляпке гвоздя, начинавшего новый день и новый ремонт. И, разумеется, сочная, витиеватая ругань двух торговок капустой, схлестнувшихся за новое, только что освободившееся место у фонтана. Это была здоровая, полная корыстных надежд тишина жизни, вернувшейся в своё привычное, грязное русло.
Констебль-аналитик Протокол сидел за своим столом и благоговейно наблюдал за главным чудом этого нового утра. Чай. В его кружке. Остывал. Медленно, с неохотой, будто сопротивляясь самой идее энтропии, но совершенно определённо. Температура напитка больше не была городской константой, высеченной в граните мироздания. Она снова подчинялась скучным законам физики. И это было великолепно.
Он сделал глоток. Горький, перестоявший, едва тёплый. Совершенство.
В утреннюю благодать ворвалось нечто. Без стука, без предупреждения, дверь приоткрылась, и в щель просунулась голова. Голова принадлежала «Горячему» Гилу, и выглядел торговец сосисочками так, словно всю ночь не спал, а лично ассистировал новому дню при родах. Что, скорее всего, было недалеко от истины.
— Констебль! Протокол! — зашипел Гил, и его шёпот был громче крика. — Это ведь вы! Весь город гудит! Сказали, была эта… дефрагментация! И что всё порешал не какой-нибудь волшебник, а кто-то из ваших, из Стражи. Тихо, бумажками. Я как увидел вас, сразу понял — это вы! У вас лицо такое… правильное! Вы же нам его вернули, Завтра-то!
Протокол окаменел. Инстинкт, древний, как сама бюрократия, дёрнул руку к кителю, чтобы поправить несуществующую складку. Голос, когда он его нашёл, скрипнул, как несмазанная печать.
— Гражданин. Я должен попросить вас… соблюдать установленный порядок обращения к сотруднику Городской Стражи. Для подачи устного заявления надлежит сперва заполнить…
— Да в Бездну ваши формуляры! — Гил решительно шагнул внутрь, и кабинет тут же наполнился запахом жареного лука и нефильтрованного народного восторга. — Весь город на ушах! Я-то, грешным делом, думал, всё, дожили. Носки кончились, надежда тоже. А вы, говорят, просто сидели тут, у себя, и всё бумажками починили! Это ж… это ж какая магия нужна!
Холод пополз вверх от подошв идеально начищенных уставных ботинок. Не паника — паника была хаотична. Это был упорядоченный, системный ужас. Посторонний. В кабинете. Нарушает периметр. Распространяет слухи. Слухи, которые, что хуже всего, были правдой.
— Информация о служебных операциях Стражи, — отчеканил он, пытаясь голосом, как кирпичами, выстроить вокруг себя защитную стену из параграфов, — является строго конфиденциальной! Я… я не уполномочен! Кроме того, ваше несанкционированное присутствие… оно нарушает…
Гил воспринимал его слова не иначе как фоновый шум. Он с сияющим лицом протянул Протоколу свёрток из побуревшей, промасленной бумаги.
— Вот! Держите, констебль! В знак, так сказать, всенародной!
Протокол уставился на свёрток. От него исходил жар и тот самый аромат, который за прошедший вечный день он научился ненавидеть и бояться. Аромат сосисочки в тесте.
— Это… что?
— Сосисочка! — с гордостью провозгласил Гил. — Самая свежая! Только с огня! Прямо из Завтра, можно сказать! Это вам от нас, от мелких!
Протокол смотрел на сосиску с тем же суеверным ужасом, с каким волшебник смотрел бы на восьмиконечную звезду, проступившую у него на лбу. Это было… подношение. Несанкционированный дар. Должностному лицу. При исполнении. Это была, по сути, взятка. На это определённо существовал отдельный, очень сложный формуляр, которого у него, к его профессиональному стыду, не было под рукой.
Он уже открыл было рот, чтобы с достоинством отказаться, сославшись на статью 3-Б Устава о неподкупности, но опоздал. Гил, не дожидаясь ответа, с размаху шлёпнул свёрток прямо на стол. Прямо на идеальную, девственно-белую стопку бланков для составления отчётов о расходе чернил.
Шлёп.
Сосиска оставила на верхнем листе расползающееся жирное пятно. Триумфальный, дымящийся отпечаток хаотичной, благодарной реальности.
— Ешьте, пока с пылу с жару! — подмигнул Гил и, довольный собой, испарился так же стремительно, как и возник.
Констебль-аналитик Протокол остался один. В тишине, нарушаемой лишь тонким запахом лука. Один на один с остывающим чаем, враждебной сосиской, испорченным бланком и тягостным осознанием, что его безупречный, анонимный подвиг только что обзавёлся свидетелем.
Он действовал с аккуратностью архивариуса, изымающего ветхий документ из стопки. Двумя пальцами, словно сосиска была не просто горячей, а радиоактивной, он перенёс свёрток на самый край стола. Испорченный бланк был с брезгливой аккуратностью отложен в отдельную стопку с мысленной пометкой: «На списание. Контаминация жирами органического происхождения».