Эта фраза повисла в воздухе, холодная и тяжёлая.
— Вы свободны, констебль. Не разочаровывайте меня.
Протокол развернулся с точностью автоматона, прошёл к двери и вышел, чувствуя на спине взгляд Патриция. Взгляд, который не давил, не угрожал и не осуждал. Он просто… оценивал. Как часовщик оценивает новую, ещё не проверенную в деле шестерёнку, от которой зависит ход всего мира.
Рабочее место констебля Протокола в казармах Городской Стражи было святилищем. Островком маниакального порядка посреди океана вечного бардака. Стопки бумаг на его столе были выровнены с точностью до долей миллиметра. Карандаши были заточены под идеальным углом в тридцать градусов. Чернильница была наполнена ровно на три четверти, как того требовала инструкция по канцелярской гармонии, существующая только в его голове. Единственной вещью, нарушавшей этот дзен, была его кружка. Она стояла слева от стопки входящих документов. Он заварил в ней чай вчера утром. С тех пор он не остыл ни на градус. Тёплый, перестоявший, горький чай стоял на его столе, как молчаливый укор всей физике, и это оскорбляло Протокола до глубины души. Чай должен остывать. Это было правило. Незыблемое, как гравитация или глупость капрала Шноббса.
Он сел за стол, с отвращением отодвинув кружку. Перед ним возвышалась гора отчётов, которую сержант Колон свалил на его стол. Он взял верхний.
— Так… — пробормотал он себе под нос, его голос был сухим, как пыль в архиве. — Рапорт о краже двух пирожков с мясом из лавки Себя-Режу-Без-Ножа Достабля. От… четырнадцатого числа. Подозреваемый: капрал Шноббс. Улики: крошки на усах…
Он отложил рапорт и потянулся за следующим. Его глаза пробежали по строчкам. И расширились от ужаса.
— Рапорт о краже двух пирожков с мясом из лавки… Достабля. От… сегодняшнего дня. То есть… от вчерашнего, который теперь стал сегодня… Подозреваемый… капрал Шноббс. Улики…
Бумага выскользнула из его пальцев. Она упала на стол почти бесшумно, но для Протокола это был звук рушащегося мира.
— Нет-нет-нет-нет-нет… — зашептал он. Его пальцы метнулись к стопке рапортов и начали бессознательно выравнивать её, хотя она и так была идеальной. — Это же… это же хаос. Административный коллапс! Как… как это подшивать? Создавать дубликат дела? Номер дела будет тот же, но дата другая! Или та же? Но это же… это подлог! А если подшивать в одно дело, то это… это нарушение хронологии! Устав ничего не говорит о… о временных петлях! Это… это анархия! Чистая, незамутнённая, бюрократическая анархия!
Он схватился за голову. Каждая фибра его упорядоченной души вопила от этого вопиющего нарушения всех мыслимых и немыслимых инструкций. Это было хуже, чем чернильная клякса на годовом отчёте. Это была клякса на самой ткани реальности.
Но затем его взгляд упал на тонкую серую папку, которую он принёс из дворца. «Дело о несанкционированном продлении текущих суток». И под толстым слоем бюрократической паники, под ледяным ужасом перед неизвестностью, шевельнулся укол запретного, пьянящего восторга. Это было не дело об украденном пирожке. Это было Дело. С большой буквы «Д». Дело, которое могло сломать не просто карьеру, а всю вселенную. И оно было его.
Он осторожно огляделся. Капрал Шноббс дремал за соседним столом, издавая звуки, похожие на работу несмазанного насоса. Сержант Колон пытался решить кроссворд, задавая вслух вопросы вроде «Посудина для супа из семи букв?». Никто не обращал на него внимания. Он был невидимкой, мебелью, функцией. И это было прекрасно.
Протокол наклонился и выдвинул нижний ящик своего стола. Тот был заперт на ключ. Дрожащими пальцами он отпер замок и извлёк свой главный секрет. Свою единственную слабость. Свою величайшую тайну. Толстая тетрадь в потёртой, бесцветной обложке. «Журнал Несовершённых Подвигов».
Он открыл её. Страницы были исписаны его убористым, каллиграфическим почерком. Но текст… текст не имел ничего общего с сухими рапортами, которые он составлял днём.
«…И тогда я, коммандер Протокол, с ледяным спокойствием шагнул в логово дракона. Огонь лизал камни у моих ног, но мой дух был холоден, как предписание о сверхурочной работе. „Именем закона!“ — прогремел мой голос, заглушая рёв чудовища…»
«…Лорд Протокол посмотрел в глаза убийце. „Ваша логика безупречна, — сказал он, поправляя воображаемый монокль, — но вы забыли одну деталь. Параграф семь, подпункт «б» Уложения о несанкционированном применении арбалетов в черте города“. В глазах преступника отразился ужас. Он был побеждён не сталью, но порядком…»
Перелистнув несколько страниц, он нашёл чистый лист. Обычно он писал здесь о том, как мог бы раскрыть очередное громкое дело, случившееся в городе. Но сейчас… сейчас всё было по-другому. Он посмотрел на девственно чистую страницу. Потом на серую папку от Патриция. Его руки перестали дрожать.
В его голове сухие канцелярские формулировки сменились героическим эпосом.
И тогда я, констебль Протокол, вооружённый лишь остро заточенным пером и знанием параграфов, шагнул в самое сердце темпоральной бури. Мир вокруг погряз в хаосе повторений, но в моей душе горел ровный, неугасимый огонь порядка. Я должен был не просто раскрыть это дело. Я должен был вписать новую, безупречную главу в книгу самой Реальности…
Он поморщился от собственного пафоса.
…или умереть, пытаясь рассортировать её по алфавиту.
Да, так лучше. Более реалистично.
Он ещё ничего не сделал. Но он уже чувствовал вкус будущего отчёта. Идеально составленного, безупречно оформленного, способного спасти мир. Или, по крайней мере, идеально задокументировать его окончательный и бесповоротный крах. В его мире это было почти одно и то же.
Глава 2: Галерея невероятных мотивов
Вернувшись из Дворца, констебль-аналитик Протокол первым делом совершил ритуал. Он взял все идеально ровные стопки бумаг со своего стола — входящие, исходящие и текущие — и с благоговением убрал их в специальный ящик. Протёр поверхность до зеркального блеска. Дополнил чернильницу до самых краёв и плотно закупорил её — для этого дела потребуется вся мощь чернил.
Теперь стол был пуст. Это была не та пустота, что зияет в кошельке после визита в Гильдию Швей, и не та, что уютно гнездится в голове уличного мима. Это была пустота деятельная, агрессивная. Пустота порядка. На идеально отполированной поверхности, отражавшей серое небо в окне, не было ни единой пылинки. Пресс-папье из зелёного мрамора лежало на своём месте с точностью до миллиметра. Перья в подставке стояли навытяжку, как почётный караул, отсортированные по длине и остроте заточки. Для Протокола это было состоянием, близким к просветлению. Совершенство. Контроль. Тишина, в которой слышно, как оседает пыль в соседних, менее организованных кабинетах.
Или было бы, если бы не она.
Папка. Тонкая, серая, картонная, она лежала в самом центре стола, нарушая безупречную симметрию. Простая бечёвка, стягивающая её, была завязана небрежным узлом. Ни номера, ни входящей отметки, ни резолюции. Лишь одна жирная, расползшаяся восковая печать, в которой угадывался герб Витинари, похожий на засушенного паука. Папка была аномалией, ошибкой, вопиющим оскорблением, брошенным в лицо самой идее порядка. Протокол смотрел на неё уже десять минут, не мигая. Его взгляд был настолько пристальным, что менее уверенный в себе предмет мебели давно бы сознался во всех грехах, самозарегистрировался и отправился в архив под литерой «Н» — «Неотложное».
Папка молчала.
Из груди Протокола вырвался вздох. Это был не просто выдох, а квинтэссенция всех вздохов, когда-либо изданных мелкими чиновниками перед лицом непредвиденной работы. Он был так совершенен в своей безысходности, что заслуживал собственного формуляра. Рука, будто сама по себе, потянулась к серому картону. В его голове, там, где обитали не параграфы, а драконы, герои и пафосные речи, уже рождалась первая строка для тайного журнала.
«И тогда я, констебль Протокол, принял бремя, что оказалось не по плечу титанам. Моя длань, твёрдая, как гранитные устои моста через Анк, легла на узел, сплетающий судьбы города…»
Он посмотрел на свою настоящую руку. Пальцы мелко дрожали, словно у замёрзшего воробья. Героический сценарий давал сбой.
Протокол отдёрнул руку, как от раскалённой кочерги. Холодная капля пота скатилась по шее под жёсткий воротник кителя. Одно дело — быть героем на бумаге, в безопасности своего стола. И совсем другое, когда подвиг лежит перед тобой, смотрит печатью Патриция и явно не собирается вести себя по уставу.
Он дёрнул за бечёвку.
Внутри лежало три листа. Три имени. Три колонны, на которых держался весь шаткий небосвод Анк-Морпорка.
Леди Сибилла Овнец. Жена Командора Стражи. Герцогиня. Самая богатая женщина из всех, кто когда-либо носил туфли.
Чудовище Бухгалтер. Глиняный голем, финансовый гений Гильдии Воров. Единственное существо на Диске, которое, по слухам, заставило Смерть заполнить налоговую декларацию.
Доктор Аластор Беспорядокус. Глава кафедры Нестабильной Реальности Незримого Университета. Человек, для которого законы физики были скорее набором рекомендаций.
Протокол почувствовал, как в его тщательно упорядоченном внутреннем мире что-то треснуло. Это были не подозреваемые. Это были стихийные бедствия в человеческом (и нечеловеческом) обличье. Люди, способные одним росчерком пера превратить его карьеру, его пенсию и даже его самого в сноску на полях чужого отчёта.
Взгляд метнулся к стопке формуляров, под которыми покоился его журнал.
«…в одиночку я бросил вызов силам, что повелевали городом…»
Да, подумал он, и эти силы могли повелеть, чтобы его перевели сортировать скрепки в подвале. По размеру. И ржавчине.
Спасение пришло оттуда, откуда и всегда, — из правил. Протокол поднялся и, подойдя к шкафу, извлёк тяжёлый, пахнущий пылью и вечностью том в потрескавшейся коже. «Руководство Стражника по Ведению Дознания». Он открыл его с благоговением. Пальцы, как мыши, забегали по строчкам, ища нору, в которой можно было бы спрятаться от реальности. И нашли.