Проблема была гораздо, гораздо хуже.
Проблема была в том, что идея остановить время оказалась чертовски хорошей идеей. И она начала распространяться, как чума.
Глава 3: Призраки и парадоксы
Для большинства жителей Анк-Морпорка день, который отказался заканчиваться, был источником нарастающего раздражения. Он начинался с недоумения, перетекал в тревогу, а к четвёртому или пятому «утру» устоялся в виде угрюмой рутины, приправленной глобальной нехваткой чистых носков.
Но для констебля-аналитика Протокола это были лучшие дни в его жизни.
Он был счастлив.
И это его немного пугало.
Он опустился на колени, и форменные брюки погрузились в прохладную, податливую грязь переулка где-то в недрах Тёмных подворотен. На лице его застыло выражение священного восторга — такой бывает у часовщика, нашедшего единственно верную шестерёнку, или у библиотекаря, узревшего все книги на своих местах. Мир наконец-то перестал дёргаться и суетиться. Он замер, превратившись в идеальное, статичное место преступления. В гигантский, открытый для изучения архив.
— Ну, эм… Протокол? — Голос констебля Оглобли, неуклюжий и неуместный, нарушил благоговейную тишину. Оглобля вот уже час безуспешно пытался выглядеть занятым, перекладывая один и тот же булыжник с места на место, словно репетируя некую очень медленную и очень бессмысленную пьесу. — Может, это… вернёмся в участок? Чаю выпьем? Он ведь всё равно не остынет.
Протокол его проигнорировал. Он работал. Вооружённый складной латунной линейкой и циркулем из своего персонального полевого набора «Для ведения следствия в условиях строгой отчётности», он скрупулёзно замерял глубину отпечатка в застывшей грязи. Для него это была не грязь. Это был первичный документ.
— Так, — пробормотал он себе под нос, и пар от его дыхания на мгновение повис в неподвижном воздухе. Он чиркнул в блокноте, перо скрипнуло с удовлетворительным треском. — Отпечаток сапога, размер сорок четвёртый, износ каблука — тридцать процентов, предположительно принадлежит Дрыггсу-Карманнику. Угол вхождения в грязевую массу — двенадцать градусов. Указывает на поспешное отступление, а не на уверенную ходьбу. Запротоколировано.
Он сместился на несколько дюймов, его движения были точны и выверены, как у хирурга.
— А вот это… это интересно. Серия из восьми идентичных круглых отпечатков с едва заметными радиальными бороздками. Похоже на присоски. Не числится ни в одном справочнике обуви. Надлежит завести новую карточку.
Для Протокола это были не следы. Это были данные. Это были факты, застывшие в янтаре времени, безупречные и не подлежащие оспариванию. Он уже составил три листа «Карты Перемещений Основных и Второстепенных Подозреваемых в День-Который-Не-Закончился» и чувствовал, как внутри него разливается тёплое, уютное, как старый плед, чувство порядка.
Чтобы проверить алиби одного мелкого воришки, который клялся, что в момент очередного ограбления мирно покупал сосисочку в тесте, Протокол зашёл в особенно тихий, глухой тупик. Он сверился со своими карманными часами. Одиннадцать ноль три. Пора. Прикрыв глаза, он позволил миру сузиться до слуха. В ушах стоял монотонный гул застывшего города — тишина, у которой была своя плотность, своя текстура, похожая на многолетнюю пыль. Минуту не происходило ничего. А затем, ровно в 11:04, воздух дрогнул.
Это был не звук. Это был акустический призрак, фантомная конечность вчерашнего дня. Сначала раздался отчаянный, надтреснутый вопль, такой живой, что, казалось, можно потрогать его отчаяние руками:
— ПРОДАЮ ГОРЯЧИЕ СОСИСОЧКИ В ТЕСТЕ!
Сразу за ним — характерный, влажный шлепок, с которым одинокая сосисочка встретилась с булыжной мостовой. Затем последовало тихое, но исполненное такой вселенской скорби ругательство, что у Протокола на мгновение защемило сердце из чисто профессионального сочувствия. И наконец, финальным аккордом прозвучал быстрый, удаляющийся писк крысы, которая, очевидно, только что обеспечила себе «вчерашний» обед.
Протокол открыл глаза и удовлетворённо кивнул. В блокноте появилась новая пометка: «Свидетель Сосисочник. Алиби подтверждено акустически. Приобщить к делу запись о крысе как о возможном соучастнике или несанкционированном конфискаторе вещественных доказательств».
В этот момент он испытал укол чистого, незамутнённого счастья. Никаких противоречивых показаний, никаких «я не помню», никаких пьяных свидетелей. Только факты, повторяющиеся с точностью часового механизма. Мир наконец-то стал упорядоченным, предсказуемым и, что самое главное, полностью документируемым.
Но тут же, следом за счастьем, пришёл холодный укол совести. Он был рад тому, что вселенная сломалась. Он, страж порядка, наслаждался величайшим беспорядком в истории. Он тщательно переписал свои наблюдения в официальный отчёт, но чувствовал, как внутри зудит беспокойство. Для его тайного «Журнала Несовершённых Подвигов» эта скрупулёзная, почти лабораторная работа была слишком… прозаична. Там, на страницах его тетради, он, констебль-аналитик Протокол, сражался с драконами беззакония и в одиночку противостоял ордам хаоса. А здесь он измерял следы в грязи. Ему нужен был злодей. Настоящий, с коварным планом и безумным смехом. А не просто набор данных.
Он шёл по направлению к Незримому Университету, и этот внутренний парадокс шёл рядом с ним, как невидимый напарник. Его путь пролегал мимо площади, где обычно толпились студенты и разносчики сомнительной еды. Сейчас она была почти пуста, если не считать небольшого скопления людей у подножия одной из башен. Их фигуры были напряжены в ожидании. В центре этого скопления сидели сержант Колон и капрал Шноббс.
Они не патрулировали. Они работали.
На земле перед ними мелом красовались три концентрических круга с грубо намалёванными цифрами: «1», «3» и «5». Шноббс, с видом опытного букмекера и лицом, выражавшим крайнюю степень интеллектуального напряжения, принимал ставки от пары скучающих портовых грузчиков и одного подозрительно умного тролля, который пытался расплатиться булыжником.
— Ставлю два пенса на то, что в этот раз он чирикнет, прежде чем превратится! — азартно прохрипел один из грузчиков, протягивая Шноббсу монету.
— Ни за что, он всегда молча! — возразил второй. — Ставлю три пенса на внутренний круг! У него сегодня траектория сбилась, я чувствую!
— Ставки сделаны, ставок больше нет! — объявил Шноббс, сгребая монеты в свой видавший виды шлем.
Протокол замер. Его лицо исказило то же чувство, которое он испытывал при виде отчёта с пропущенной запятой. Он сверился с часами. Десять тридцать одна.
Ровно в 10:32 из высокого стрельчатого окна башни Незримого Университета вылетел голубь. Он пролетел несколько метров, сделал в воздухе неуверенный кульбит, и с глухим, влажным пуф превратился в спелый, шишковатый ананас. Ананас, подчиняясь всё тем же неизменным законам баллистики, описал идеальную параболу и шлёпнулся точно в центральный круг с цифрой «5».
Толпа разочарованно загудела. Сержант Колон, который всё это время молча стоял рядом с видом беспристрастного судьи, с деловитым видом сгрёб выигрыш.
— Всем спасибо, приходите… вчера, — сказал он с усталой важностью.
Протокол брезгливо поджал губы. Рука сама потянулась к блокноту. «Составить рапорт о несанкционированной организации азартных игр с использованием повторяющихся темпорально-магических явлений. Параграф 14, подпункт «Б»: использование активов Университета в личных целях. Или это уже относится к жестокому обращению с животными? Или с фруктами? Надлежит уточнить в соответствующем ведомстве». Он решительно отвернулся и ускорил шаг. У него были дела поважнее, чем этот дешёвый балаган, порочащий честь мундира.
Он как раз заканчивал свою картографическую работу в неприметном переулке за Гильдией Алхимиков. Он склонился над идеально сохранившимся отпечатком, который, по его расчётам, мог принадлежать только Чудовищу Бухгалтеру. Размер сорок восьмой, глубина вдавленности, соответствующая весу глиняного голема, и уникальный рисунок протектора в виде таблицы умножения — всё сходилось. Протокол уже готовился сделать финальный замер, когда воздух изменился.
Изменился не просто запах. Изменилась сама суть атмосферы. Пропала привычная смесь из гнили реки Анк, вчерашней кислой капусты и всепроникающей пыли. Вместо этого появилось нечто новое. Что-то неуловимо чистое и тревожное. Что-то, для чего в его картотеке запахов не было нужного формуляра. Это был запах, у которого не было прошлого.
И прямо на его глазах, в шаге от глиняного ботинка голема, стала образовываться лужа. Она не текла откуда-то. Она рождалась из ничего, просачиваясь между булыжниками мостовой, как пот на лбу паникующего свидетеля. Она была небольшой, не больше суповой тарелки, но она нарушала все законы. Она была мокрой. И свежей. Жидкость в ней переливалась неясными радужными разводами, словно нефтяное пятно на поверхности чьего-то сна.
Протокол в ужасе отпрянул. Это было не просто нарушение. Это была ересь. Эта лужа разрушала главный, фундаментальный принцип его расследования — статичность мира. Она была новой. А ничего нового быть не должно.
Он замер, сердце запротоколировало внеплановое нарушение ритма и подало жалобу в соответствующий отдел организма. Он сглотнул, во рту пересохло. Набравшись смелости, он осторожно ткнул в лужу кончиком своего ботинка. Кожа на мыске на одно короткое, головокружительное мгновение стала выглядеть безупречно начищенной, словно в преддверии завтрашней инспекции, а затем тут же вернулась в своё пыльное, вчерашнее состояние.
— Темпоральная… утечка, — прошептал он. Слово само сорвалось с губ, почерпнутое из какого-то давно забытого отчёта о магических инцидентах.
Пока он ошеломлённо смотрел на лужу, из самого её центра, словно из лопнувшего мыльного пузыря, вылетел крошечный, скрученный в трубочку клочок бумаги. Он пролетел по воздуху и мягко приземлился у ног Протокола. Дрожащими руками констебль наклонился и подобрал его.