Он нашёл виновника. Дело было, по сути, раскрыто. Оставалась сущая мелочь.
Составить отчёт.
Если, конечно, он когда-нибудь снова сможет заставить своё перо писать слева направо.
Глава 5: Чернила и Пепел
Вечер не опустился на Анк-Морпорк. Он просто ещё раз случился. Как случается одно и то же пятно на скатерти, как случается приступ изжоги после вчерашней сосисочки. Он не принёс с собой прохлады или перемен, лишь заменил выцветший серый холст неба на густой, как казённые чернила, синий. Внизу, на сцене, остались те же усталые актёры, повторяющие те же заученные реплики. Для большинства это был просто ещё один конец ещё одного одинакового дня — повод перевернуть подушку на ту же самую несвежую сторону и надеяться, что завтра… что ж, что завтра хотя бы не будет хуже.
Но для констебля-аналитика Протокола этот вечер был иным. В воздухе его кабинета пахло триумфом. Его маленькая цитадель, обычно оплот безжизненного, почти некротического порядка, сегодня вибрировала. Это не было шумное возбуждение общего зала Стражи, где сержант Колон с отчаянием родителя, объясняющего ребёнку таблицу умножения, в сотый раз доказывал капралу Шноббсу, почему нельзя выставлять на продажу вещдоки, даже если они «вчерашние» и с хорошей скидкой. Нет. Это была тихая, внутренняя вибрация, исходившая от самого Протокола. Он готовился к священнодействию.
Его стол — алтарь. Сначала он протёр его поверхность влажной тряпицей, изгоняя с дерева невидимые молекулы вчерашней рутины. Затем, с хирургической точностью, разместил на нём своих верных союзников. Справа — стопка лучшего пергамента, плотного, цвета топлёных сливок, хранимого для отчётов, способных изменить судьбу города (или, по крайней мере, график выдачи нового обмундирования). Слева — его любимая чернильница из гранёного стекла, полная до краёв. Перо, с только что заменённым, остро заточенным стальным наконечником, лежало строго перпендикулярно краю стола. Идеально.
Он сел. Спина прямая, словно за ней не шаткий стул, а трон самого Правосудия. Обмакнув перо в чернила, он на мгновение замер. Воздух в лёгких застыл. А затем его рука пришла в движение. По сливочной глади пергамента, словно фигурист по нетронутому льду, заскользили ровные, безупречные строки.
«ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЙ ОТЧЁТ. Дело № 7/а-ВЧР. О несанкционированном продлении текущих суток».
И тогда я, Констебль-Аналитик Протокол, спустился в самое сердце хаоса, в логово безумия, где сама ткань реальности истончилась до паутины, а законы физики умоляли о пощаде. Я один, безоружный, если не считать моего верного пера, шагнул в цитадель анархии!
«По существу дела докладываю. В ходе проведённых следственных мероприятий, осуществлённых в строгом соответствии с Приложением 9 к Уставу о Городской Страже („О порядке ведения дел в условиях темпоральной нестабильности“), был установлен круг подозреваемых лиц…»
Он думал, что спрячется за частоколом парадоксов и безумных формул, этот гений разрушения! Он смеялся мне в лицо, окружённый своими адскими машинами, что шипели и плевались сгустками искажённого времени! Но он не учёл одного…
«…ключевым из которых является Доктор Алоизий Беспорядокус, член Незримого Университета. В ходе опроса, проведённого в лаборатории подозреваемого, были получены сведения, косвенно и прямо указывающие на его причастность. Подозреваемый не отрицал факта проведения экспериментов с темпоральной материей, классифицируя свои действия как попытку „неудачной архивации“ временных единиц».
…он не учёл несокрушимой, алмазной логики Бюрократии! Я прорубил себе путь сквозь его словесные уловки, я проигнорировал магические фантомы, что плясали перед моими глазами, и мой взгляд, острый, как новый наконечник пера, узрел истину, похороненную под грудой лжи и разбитых колб!
«В качестве вещественного доказательства был изъят аппарат, предположительно являющийся источником темпоральных утечек, а также личные дневники Доктора Беспорядокуса, в которых он подробно излагает мотив преступления — праздное научное любопытство, что, согласно статье 7, параграфу 3-а Уложения о Городском Покое, является обстоятельством, отягчающим вину».
Протокол сделал паузу, с трудом переводя дыхание. Щёки горели. Он чувствовал себя демиургом. Он не просто описывал события — он ловил хаос, как дикого зверя, и заключал его в прочную клетку параграфов и статей. Он посмотрел в окно, давая чернилам впитаться в плоть пергамента, навеки слиться с ним.
В это же время на крыше одного из богатых особняков Скотской площади разворачивалась своя драма. Леди Сибилла Овнец, облачённая в защитный фартук поверх шёлкового платья, с жаром что-то объясняла своему самому старому болотному дракону, Старому Ворчуну, указывая то на веер в своей руке, то на землю. После нескольких попыток, во время которых Ворчун лишь с недоумением выдыхал облачка дыма, он, кажется, понял. С довольным урчанием, от которого, должно быть, посыпалась черепица, дракон взмыл в воздух, сделал небольшой круг и аккуратно приземлился у ног хозяйки. В зубах он деликатно держал… не веер. Он держал маленького, очень испуганного гнома, лишь слегка подпаленного по краям бороды. Леди Сибилла всплеснула руками с видом аристократического отчаяния. Чудачества богатых не прекращались даже в застывшем времени.
Протокол вернулся к своему шедевру.
«На основании вышеизложенного, считаю вину Доктора А. Беспорядокуса в нарушении установленного хода времени доказанной. Предлагаю передать дело в юрисдикцию Незримого Университета для дальнейшего разбирательства и применения мер дисциплинарного взыскания. Отчёт составил: Констебль-Аналитик Протокол».
Подпись. Она легла на бумагу с особым, отработанным за годы службы росчерком — идеальный баланс скромности и несокрушимой уверенности. С чувством глубочайшего удовлетворения, какое, должно быть, испытывает голем, поставивший последнюю цифру в бесконечном балансовом отчёте, Протокол взял баночку с мелкозернистым песком и посыпал пергамент. Золотистые крупинки впитали излишки чернил, оставив после себя идеально чёткие, сухие буквы.
Это был не просто отчёт, а задокументированная победа. Его первая настоящая, задокументированная победа.
Кабинет лорда Витинари был воплощением тишины. Но тишина здесь была не отсутствием звука, а его активным подавлением. Она была настолько плотной, весомой, что, казалось, у неё есть собственная текстура, как у старого, пыльного бархата. Она давила на барабанные перепонки, заставляя собственное дыхание звучать как работа кузнечных мехов, а стук сердца — как похоронный барабан.
Протокол стоял перед столом Патриция, вытянувшись в струнку, как свежеотпечатанный, ещё не согнутый формуляр. Свой отчёт он держал двумя руками, словно это была скрижаль с новыми городскими заповедями.
— Лорд Витинари, — произнёс он. Голос, к его облегчению, прозвучал твёрдо и официально, без единой предательской нотки. — Дело раскрыто. Согласно собранным уликам и анализу… э-э… сопутствующей документации, виновник установлен.
Витинари не поднял глаз от каких-то своих бумаг. Пальцы сложены в идеальный, острый шпиль.
— Продолжайте, констебль, — произнёс он так тихо, что Протоколу пришлось напрячься всем телом, чтобы разобрать слова.
Он сглотнул. В горле вдруг стало сухо. Пафосный настрой дал трещину, но он быстро зацементировал её профессиональной гордостью. Он был на своей территории. Территории фактов, статей и доказательств.
— Да, милорд. Виновник — Доктор Беспорядокус. Его эксперименты вызвали многочисленные темпоральные аномалии, классифицируемые им как «утечки». В ходе следственных действий был обнаружен аппарат, демонстрирующий… нерегламентированное истечение темпоральной субстанции. Мотив — чистое научное любопытство, что, как известно, является отягчающим обстоятельством. Всё изложено в отчёте.
Он шагнул вперёд и с почтительным трепетом положил свой шедевр на краешек огромного, как ледяное поле, стола. Витинари не удостоил отчёт даже беглым взглядом. Он продолжал изучать свои бумаги. Пауза затягивалась. Она перестала быть просто паузой и превратилась в тактическую единицу времени, в оружие. Сначала она стала неловкой. Затем неловкость переросла в напряжение. Напряжение сгустилось в нечто липкое и холодное, что оседало в лёгких, мешая дышать.
И в этой тишине Протокол услышал его. Звук.
Тик-так. Тик-так. Тик-так.
На столе Патриция, рядом со стопкой бумаг, стояли небольшие часы из тёмного дерева и полированной латуни. И они шли. Их секундная стрелка двигалась ровными, безжалостно размеренными шажками. Этот звук впивался в мозг Протокола, как тонкая игла. Он становился громче и громче, пока не заполнил собой всю комнату, вытесняя и тишину, и гордость, и уверенность. Тик-так. Тик-так. Звук работающего времени. Звук его провала.
Наконец Витинари медленно, как поднимающийся занавес в театре, поднял голову. Его взгляд не был ни злым, ни насмешливым. Он не был даже разочарованным. Он был… анализирующим. Таким взглядом часовщик смотрит на сложный механизм перед тем, как разобрать его на сотню мельчайших, беззащитных деталей.
— Любопытно, — произнёс Патриций всё тем же тихим, ровным, убийственно спокойным голосом. — Вы проделали… работу, констебль. И ваши выводы, безусловно, логичны. В своём роде. Доктор Беспорядокус действительно виновен. В создании хаоса. В нарушении спокойствия. В порче городского имущества путём его превращения в ананасы. Но я задам вам один простой вопрос.
Он сделал паузу, и звук часов, казалось, ударил Протокола под дых.
— А почему тогда все часы в городе остановились ровно в полночь, констебль? Механические тоже?
Вопрос не был громким. Он не содержал угрозы. Он был просто фактом. Голым, острым и холодным, как осколок стекла. Он повис в воздухе, и Протокол смотрел на него, как кролик смотрит на лезвие гильотины.
Он открыл рот. Чтобы ответить. Чтобы объяснить. Чтобы сослаться на какой-нибудь параграф, который, несомненно, должен был существовать для таких случаев. Но из его рта не вырвалось ни звука. Потому что ответа не было.