В его голове, где только что гремели героические фанфары, теперь царила такая же тишина, как и в кабинете Патриция. Только в этой тишине не было тикающих часов. Не было ничего. Пустота.
Протокол шёл по пустым коридорам Управления Стражи. Каждый его шаг отдавался гулким, обвиняющим эхом. Он больше не шёл, выпрямив спину. Он сутулился, словно на его плечи только что водрузили весь свод городских законов, отлитый в свинце. Он чувствовал себя так, будто его аккуратно вскрыли острым ножом, выпотрошили всё его самодовольство и гордость, заполнили образовавшуюся пустоту мокрым, холодным песком вчерашнего дня, а затем небрежно зашили обратно тупой иглой.
Механические тоже?
Слова Витинари не просто звучали в его голове. Они были выцарапаны на внутренней стороне его черепа.
Механические. Тоже.
И тут до него дошло. Не как озарение, а как медленно наполняющая лёгкие вода. Он, констебль-аналитик, чья единственная сила была в скрупулёзности и внимании к деталям, позволил себе увлечься. Он клюнул на яркую, блестящую, магическую наживку. Он был так очарован идеей поймать безумного гения, что проигнорировал самую простую, самую очевидную, самую скучную часть проблемы. Простую, тупую, упрямую механику.
Он вернулся в свой кабинет. Ночной холод, казалось, просачивался сквозь каменные стены. Его идеальный отчёт лежал на столе. Его шедевр. Его позор. Героический голос в его голове, повествовавший о скальпелях правосудия и цитаделях хаоса, был мёртв. Вместо него заговорил другой, холодный и язвительный, до боли похожий на его собственный, но лишённый всяких иллюзий.
«Скальпель правосудия»? Ты — тупой дырокол, Протокол. И ты только что проделал дырку не в том месте. Магия — это дым, фейерверк, приманка для идиотов. А ты забыл посмотреть на сам механизм. Ты гонялся за волшебником, превращающим голубей в ананасы, и не заметил мышь, которая перегрызла главный кабель.
Подойдя к столу, он без колебаний и сожаления взял свой отчёт. На одно короткое мгновение его пальцы ощутили приятную плотность дорогого пергамента. Затем он молча свернул лист в трубку и сунул его в камин, где ещё тлели красные угли. Края пергамента мгновенно почернели, затем вспыхнули ярким, оранжевым пламенем. Протокол смотрел, не отрываясь, как его красивые, ровные буквы, выведенные с такой любовью и гордостью, корчатся в огне, извиваются, словно от стыда, и превращаются в невесомый чёрный пепел. Сладковато-горький запах горящей бумаги и дорогих чернил — запах сожжённой гордыни — наполнил маленькую комнату.
Когда от его триумфа осталась лишь горстка серого праха, осевшая на углях, Протокол сел за стол. Он решительно отодвинул в сторону все бумаги, касавшиеся Доктора Беспорядокуса. Взял чистый лист самой дешёвой, серой бумаги, предназначенной для черновиков и служебных записок, которые никто никогда не читает. Обмакнул перо в обычные, казённые чернила.
И наверху листа вывел одно-единственное слово.
«Документы».
Расследование начиналось заново. С нуля. Но на этот раз — правильно.
Глава 6: Бумажный след
Возвращение в Управление походило на признание поражения. Каждый удар его каблуков о стёртые каменные плиты коридора был как удар судейского молотка. Раз, и ты неправ. Два, и ты ничтожество. Три, и дело закрыто. Коллеги, мимо которых он проходил, превратились в размытые пятна, а их голоса — в единый, раздражающий гул, сотканный из жалоб на остывший чай и споров о правилах заточки неуставных ножей. Где-то за углом, с точностью механизма, который невозможно остановить, призрачный голос с улицы в очередной раз пропел: «Продаю горя-я-ячие сосисочки в тесте-е-е!». Вчерашние сосисочки. Вечные сосисочки.
Протокол не слышал. Весь его мир, обычно такой просторный и выверенный, схлопнулся до размеров одного овального кабинета и одного простого, как гильотина, вопроса.
«Механические тоже?»
Вопрос Патриция не просто висел в воздухе — он действовал. Он был как идеально заточенный стилет, который без единой капли крови вскрыл всю его самонадеянность. Он, констебль-аналитик, чья суть заключалась в том, чтобы видеть систему целиком, попался на самую дешёвую уловку во вселенной. Он клюнул на блестящее. На громкое. На магию. Магия была эффектной, она оставляла после себя фиолетовые вспышки и интересные парадоксы. О ней можно было написать в героической саге.
А он не был героем. Он был клерком. И его величайшей ошибкой была попытка об этом забыть.
Наконец, его стол. Его алтарь. Его крепость, возведённая из стопок бумаги и скрепок. Карандаши, заточенные до идеальной конусности, стояли наготове, как баллисты. Бланки, выровненные по правому краю с допуском не более одной десятой миллиметра, лежали безупречным строем. Чернильница, полная ровно на три четверти, как того требовал внутренний регламент по предотвращению клякс, темнела, как глубокий, спокойный омут. Этот совершенный порядок, его творение и его броня, теперь казался издевательством. Это был порядок ради порядка, бессильный перед настоящим, грязным, нелогичным хаосом.
Взгляд зацепился за ручку нижнего ящика. Там, под пачкой «Формуляров о расходе канцелярских скрепок (квартальных)», покоился он. «Журнал Несовершённых Подвигов». Книга, в которой он был и Ваймсом, и Моркоу, и даже, в особо смелых главах, Витинари. Книга, где он в одиночку раскрывал заговоры, побеждал чудовищ и произносил речи, от которых у преступников дрожали поджилки. Горячая волна стыда поползла по шее. Он попытался сыграть в героя. Он составил предварительный отчёт, такой же цветистый и драматичный, как записи в его журнале, и с треском провалился.
Его пальцы, словно действуя по собственному, пораженческому уставу, легли на холодную латунь ручки. Часть его, уставшая и униженная, хотела сдаться. Просто написать финальный рапорт. «Дело № 734-А. О несанкционированном продлении текущих суток. Расследование прекращено ввиду паранормального и не поддающегося логическому анализу характера инцидента. Рекомендуется передать в ведение Незримого Университета». Это было бы правильно. Безопасно. Это сняло бы с него всякую ответственность.
Но другая часть, та, что была старше и упрямее, та, что находила почти чувственное удовольствие в запахе свежих чернил и шелесте переворачиваемых страниц, взбунтовалась. Он не был героем, да. Но он был аналитиком. И если его методы не сработали, значит, он использовал не те методы.
С сухим, решительным стуком он задвинул ящик стола. Хватит. Хватит фантазий. Хватит погонь за магией, драконами и прочей героической чепухой. Он вернётся к тому, что знал. К тому, чем он был. Он будет доверять не показаниям свидетелей, а квитанциям. Не магическим аномалиям, а ошибкам в бухгалтерских книгах. Он будет доверять бумаге. Бумага не лжёт. Она лишь протоколирует ложь других.
Рука сама потянулась к кружке, на которой было написано «Порядок — это просто хаос, который ждёт своей очереди». Чай, забытый с «прошлого вчера», давно превратился в холодную, маслянистую жижу. Он машинально приподнял кружку, и в мёртвой тишине кабинета раздался едва слышный сухой шорох. Одна-единственная, присохшая к фаянсовой стенке чаинка оторвалась и медленно соскользнула на дно.
Звук был крошечным, но в этой тишине он прозвучал как приговор. Приговор его унынию. Протокол отодвинул кружку и решительным движением придвинул к себе огромную, перевязанную бечёвкой кипу бумаг, от которой пахло пылью и безнадёжностью. На картонной обложке корявым почерком было выведено: «Входящие межгильдейские запросы и прочая муть. Прошлый месяц».
Он развязал бечёвку. Пора было копать.
Часы перестали быть мерой времени. Они стали мерой переложенных бумаг. Шуршание пергамента, скрип пера, которым Протокол делал пометки на отдельном листе, тихий вздох, когда очередной документ отправлялся в стопку «Не имеет отношения к делу». Протокол погрузился в работу с головой, как могильщик в свежую землю. Это была не просто работа, это была медитация. Здесь, в этом мире счетов и накладных, всё было логично. Всё имело свою форму, свою графу, свою печать.
Заявка от Гильдии Мясников на поставку двенадцати бочонков соли. Стандартно. Отложено.
Жалоба от Гильдии Прачек на новую партию мыла от Алхимиков, которое придавало белью «лёгкий оттенок экзистенциального ужаса». Необычно, но не относится к делу. Отложено.
Запрос от Гильдии Крысоловов на тестирование нового сорта сыра в качестве приманки. К запросу прилагался образец, источавший аромат, способный заставить горгулью прослезиться. Протокол, не меняя выражения лица, завернул образец в три слоя промасленной бумаги и тоже отложил.
Он был в своей стихии. В мире, где величайшей драмой была неверно поставленная запятая, а единственным монстром — плохо заточенное перо. В дверь робко постучали. Протокол не поднял головы.
— Войдите.
В кабинет, ступая с осторожностью человека, несущего краденого гуся, просочился капрал Шноббс. Он оглядел Протокола, почти погребённого под горой пергамента, и его маленькие глазки хищно заблестели.
— Протокол, э-э… не отвлекаю? Тут, ну… дельце есть. Верняк. Не для протокола, само собой. — Шноббс издал звук, который, по его мнению, был хитрым смешком.
— Запрос на внеплановую беседу следует подавать по форме 8-В, капрал, — монотонно произнёс Протокол, переворачивая очередной лист.
— Да какая форма, ты чего! Дело-то живое! Гляди! — Шноббс с заговорщицким видом вытащил из-за отворота своего мятого кителя стопку неровно нарезанных клочков пергамента. — «Официальный Сертификат Присутствия». С печатью! Ну, почти с печатью. Подтверждает, что владелец… э-э… ну, добросовестно присутствовал в течение всего этого… сам понимаешь. Исторический документ! Подумай, какая ценность для потомков! Всего по два пенса!
Протокол наконец оторвал взгляд от бумаг. Его глаза, холодные и бесстрастные, как линзы микроскопа, изучили творение Шноббса.
— «Сертификат», — он начал чеканить слова, словно забивая гвозди в крышку гроба этой затеи, — не является утверждённым бланком строгой отчётности. Печать, вырезанная из картофелины, не соответствует ни одному образцу из официального реестра городских печатей. А подпись… капрал, вы просто обмакнули свой большой палец в чернила?