Переулок в Тенях был узким и грязным даже по анк-морпоркским стандартам. Он вонял сыростью, отчаянием и чем-то кислым, что лучше было не идентифицировать. Здесь, зажатая между рухнувшим складом и домом сомнительных развлечений, стояла старая, покосившаяся часовая мастерская. Окна были тёмные, на двери висел ржавый замок, который, казалось, держался на честном слове и многолетней грязи.
— Он здесь, — прошептала Ангва. Её ноздри трепетали. — Я чувствую.
— Что именно? — спросил Ваймс, его голос был тихим.
— Запах… чистоты. Полировочной пасты. И… — она нахмурилась, прислушиваясь к чему-то за гранью человеческого восприятия. — Холодной, очень старой ярости.
Сержант Детрит не стал возиться с замком. Он просто упёрся плечом в дверь. Дерево протестующе затрещало, и дверь сорвалась с петель. Замок жалобно звякнул и упал в грязь.
Они вошли внутрь. И остановились, поражённые.
Ваймс ожидал увидеть логово безумца: хаос, беспорядок, стены, исписанные планами мести. Но то, что он увидел, было полной, пугающей противоположностью.
Мастерская была идеально, шокирующе чистой. На полу не было ни пылинки. Инструменты на верстаке — крошечные отвёртки, пинцеты, лупы — были разложены с хирургической точностью, отсортированные по размеру. Это было не убежище. Это было святилище. Алтарь Порядка.
На стенах висели не карты города, а каллиграфически выведенные цитаты. «Время — самый честный судья». «Истина не терпит погрешностей». «Совершенство — это не цель, а единственно возможный стандарт».
— Крысиные зубы… — прошептал Ваймс.
Он подошёл к верстаку. Рядом с идеально чистым набором инструментов стояла остывшая чашка чая. А рядом с ней — открытая папка. Не гильдейская. Обычная, канцелярская.
Ваймс заглянул внутрь.
Это было досье. Детальное, дотошное, маниакально подробное досье на Уильяма де Ворда. Его привычки, его распорядок дня, его финансовое состояние. И его прошлое.
Сверху лежала вырезка из «Анк-Морпоркской Правды» десятилетней давности. Пожелтевшая, но аккуратно разглаженная. Заголовок гласил: «КОРРУПЦИЯ В ГИЛЬДИИ АЛХИМИКОВ: КАК ОДИН ЖУРНАЛИСТ РАСКРЫЛ ЗАГОВОР». Та самая статья. Первая. Скандальная. Та, что сделала Уильяму имя.
Алистера Мампа в мастерской не было.
Ваймс почувствовал, как по спине пробежала тонкая струйка холода, не имеющая ничего общего с сыростью переулка. Он всё понял. С леденящей, запоздалой ясностью.
Алистер не скрывался. Он не бежал. Он пошёл в наступление.
Всё, что было до этого — разорение пекарей, атаки на Гильдии, даже удар по Страже — всё это было лишь прелюдией. Увертюрой. Настройкой инструментов перед главным концертом.
Настоящая цель всегда была одна.
И финальный, самый точный, самый безжалостный удар «Летописца» будет нанесён не по городу, а лично по создателю «Пера».
Ваймс посмотрел в тёмное окно, на далёкие огни города.
И понял, что снова опоздал.
Глава 8
Всё началось с тишины.
Не с той привычной, густой тишины Анк-Морпорка, что на самом деле была лишь бульоном из далёких воплей, скрипа несмазанных осей и низкочастотного гула, с которым город переваривал сам себя. Нет. Это была тишина нового толка. Семафорная. Цифровая. Оглушительно пустая.
«Шепчущие доски» погасли.
Сначала этого никто даже не заметил. Горожане, привыкшие к непрерывному потоку чужого мнения как к ещё одному сорту вездесущей грязи, просто текли мимо, ощущая лишь подкожное, необъяснимое беспокойство. Будто из воздуха пропал какой-то важный, хоть и ядовитый, ингредиент. Потом кто-то остановился. Ткнул пальцем в мёртвую, гладкую поверхность, на которой застыл последний отзыв: «Сосиска была горячей, но булка — холодной. Три крысы». Потом остановился ещё один. Через десять минут у каждой доски в городе клубилась небольшая, растерянная толпа. Привычный, едва различимый шёпот, сотканный из тысяч мелких обид, глупых восторгов и чудовищных грамматических ошибок, иссяк.
Это почувствовалось даже в кабинете Ваймса. Не то чтобы он мог слышать доски отсюда. Просто внезапно прекратился поток мелких катастроф. Никто не вбегал с криком, что рейтинг Гильдии Кондитеров обвалился из-за «недостаточно белого сахара». Никто не жаловался, что Гильдия Шутников получила одну «крысу» за «вялую попытку государственного переворота». Переговорная трубка, последние недели разрывавшаяся от воплей взбешённых глав гильдий, молчала. Мертвенно молчала.
Коммандер докурил сигару до самого фильтра, обжигая пальцы, и с подозрением уставился в окно. Такая тишина в Анк-Морпорке всегда означала одно из двух: либо все умерли, либо кто-то готовится сделать что-то очень, очень скверное.
И тут оно случилось.
Сначала на площади Имени Меня, прямо напротив Незримого Университета, «Шепчущая доска» мигнула. На долю секунды она погрузилась в полную темноту, а потом вспыхнула вновь. Но вместо привычной, хаотичной мешанины из отзывов на ней появилось нечто иное.
Идеально свёрстанная газетная полоса.
Она была выполнена в строгом, чуть старомодном стиле «Анк-Морпоркской Правды». Тот же шрифт. Та же безупречная вёрстка. И заголовок, набранный крупным, убийственно чётким кеглем, который, казалось, кричал с доски на всю площадь.
ПРАВДА О «ПРАВДЕ»: РАССЛЕДОВАНИЕ «ЛЕТОПИСЦА»
Волна прокатилась по городу. Одна за другой, с секундной задержкой, как костяшки домино, все «Шепчущие доски» Анк-Морпорка обновились, показывая один и тот же текст. Тысячи разных голосов толпы, которые так хотел услышать Уильям де Ворд, были стёрты. Остался один. Холодный, точный и безжалостный. Голос Алистера Мампа.
Горожане, столпившиеся у досок, начали читать.
Статья была шедевром холодной, дистиллированной ярости. Никаких эмоций. Никаких оскорблений. Только факты, даты, выдержки из реестров и протоколов. Она методично, как часовщик, разбирающий сложный механизм, препарировала ту самую, первую знаменитую статью Уильяма де Ворда. Ту, что сделала ему имя. Ту, что была построена на лжи.
«…как следует из записей Гильдии Алхимиков от 14 числа месяца Грусть, господин Альберт Фосген в указанный день находился на ежегодной инвентаризации летучих субстанций и физически не мог дать интервью господину де Ворду…»
«…ключевой „анонимный источник“, цитаты которого составляют основу обвинения, согласно нашим данным, является вымышленным лицом. Ни в одном из списков Гильдии или городских налоговых реестрах за последние пятьдесят лет не числится человек с подобными инициалами…»
«…следовательно, репутация господина Фосгена, который после публикации был с позором изгнан из Гильдии и, по слухам, закончил свои дни, работая в очистке коллекторов, была уничтожена на основании сфабрикованных данных, единственной целью которых было создание газетной сенсации…»
Люди читали. И тишина начала уступать место звуку.
Сначала это был невнятный шёпот, бормотание отдельных слов. «Не может быть…», «Фосген? Помню такого, тихий был…», «Вот же ублюдок…». Но по мере того, как сотни, а затем тысячи глаз пробегали по одним и тем же строчкам, звуки начали сливаться. Шёпот превратился в гул. Низкий, монотонный, почти гипнотический. Будто весь город впал в транс и начал читать вслух одну и ту же молитву. Или один и тот же приговор.
Это был звук коллективного разума, лишённого собственной воли. Звук единого, навязанного мнения. Звук, от которого у Сэмюэля Ваймса, стоявшего теперь у окна своего кабинета, по спине пробежал холод, не имеющий ничего общего с анк-морпоркскими сквозняками.
А потом посыпались «крысы». Словно прорвало плотину.
На виртуальной странице «Пера», посвящённой газете «Правда», счётчик начал сходить с ума. Одна крыса. Одна крыса. Одна крыса. Десятки. Сотни. Рейтинг, ещё утром державшийся на респектабельных четырёх звёздах, истекал кровью на глазах. Цифры смазывались, падая так стремительно, будто их тянула к земле вся тяжесть городской ненависти. Это было похоже на биржевой крах, только вместо денег сгорала репутация.
Ваймс отвернулся от окна. Он не чувствовал ни злорадства, ни удовлетворения. Только тяжесть. Тяжесть от осознания того, что он опоздал. Это была не просто атака. Это был финальный акт. Идеально рассчитанный, выверенный до последней запятой удар, от которого уже невозможно было защититься.
Редакция «Правды» напоминала улей, в который сунули горящую палку. Журналисты бегали по коридорам, кто-то кричал, кто-то просто сидел за столом, обхватив голову руками. В воздухе стоял густой запах паники, жжёного кофе и типографской краски.
Уильям де Ворд стоял в своём кабинете, бледный как бумага, на которой он строил свою карьеру. Он смотрел в окно на «Шепчущую доску» через дорогу, где его собственное имя и его главный грех были выставлены на всеобщее обозрение. Его мир, построенный на идеалах Прозрачности и Правды, рушился, погребая его под обломками.
Сахарисса Крипслок, его заместительница и, возможно, единственный человек в здании, сохранивший остатки самообладания, положила руку ему на плечо.
— Уильям, — её голос был напряжённым, но твёрдым. — Уильям, посмотри на меня. Мы должны ответить. Немедленно. Выпустить экстренный номер, опровержение…
— Опровержение? — голос Уильяма был тонким, дребезжащим. Он издал сухой смешок, похожий на треск ломающейся ветки. — Опровержение чего, Сахарисса? Того, что… что всё это правда?
— Не вся! — она встряхнула его. — Он исказил факты, вырвал из контекста! Мы можем… мы можем объяснить! Рассказать нашу сторону истории!
— Нашу сторону? — он повернулся к ней, и в его глазах плескался чистый, животный ужас. Идеалист умер. Остался загнанный в угол лжец. — Он знает всё! Каждую деталь! Он… он копался в этом десять лет! Тут нечего объяснять! Это нужно просто…
Он не договорил. Его взгляд метнулся в угол кабинета, где на специальном постаменте стоял его личный терминал доступа к «Перу». Гномье устройство, всё из полированной меди и тихо светящихся рун. Его администраторская панель. Его трон.