Поэтому он не сразу поднял голову.
Сначала изменился воздух. Тишина в его кабинете стала другой. Не той привычной, почтительной тишиной, которую стражники создавали одним своим присутствием. Нет. Эта тишина была дорогой. Сшитой на заказ в лучших мастерских города. Гладкой. Бесшумной.
В дверном проёме стоял молодой человек. Его мантия была настолько чёрной, что казалось, она не отражает, а всасывает тусклый утренний свет. Она поглощала звук. Она поглощала саму реальность. На лице его застыла вежливая, выверенная до миллиметра улыбка, а в руках он держал стопку пергаментов. Они были такими идеальными, такими белоснежными, что резали глаз. Юрист. Ваймс почувствовал знакомый спазм в желудке. Хуже. Юрист из Гильдии Юристов.
— Коммандер Ваймс? — Голос был как полированный мрамор. Гладкий, холодный, без единой трещинки. — Меня зовут мистер Почерк. Гильдия уполномочила меня довести до вашего сведения новые регуляции. Касательно свидетельских показаний.
Он не пошёл — он прошелестел к столу. Движения его были беззвучны. С лёгким, едва слышным шорохом, словно падающий лист, он опустил свою идеальную стопку прямо на отчёт о похищенных курах. Ваймс смотрел на эти белоснежные листы, как на клубок ядовитых змей.
— Регуляции, — медленно, по слогам, повторил он. Это был не вопрос. Это была констатация неизбежного.
— Именно, — кивнул мистер Почерк. Его улыбка стала шире, довольнее. Он ценил понятливость. — В свете недавних… социальных инноваций, Гильдия приняла взвешенное решение об интеграции системы «Перо» в юридическую практику. Для повышения, так сказать, прозрачности и объективности процесса.
Он выдержал паузу. Театральную. Убийственную.
— Отныне показания любого свидетеля, данные под присягой в суде или в ходе следственных действий, должны в обязательном порядке сопровождаться выпиской из «Всеобщего Свитка» с указанием его текущего репутационного рейтинга.
Ваймс молчал. Он чувствовал, как где-то глубоко внутри, там, где живёт его старый, уличный коп, зарождается знакомое, ледяное пламя. То самое, что он ощущал, глядя на сломанную фигурку Алистера Мампа в Часовой Башне. Но тогда оно было смешано с чем-то похожим на жалость. На горькое понимание. Сейчас это была чистая, дистиллированная ярость.
— Вы хотите сказать… — Голос его подвёл. Прозвучал глухо, хрипло, как будто он не говорил, а ворочал камни.
— Я хочу сказать, — с явным удовольствием пояснил юрист, наслаждаясь каждым словом, — что любой отзыв с рейтингом ниже трёх «крыс», оставленный на свидетеля в течение последних тридцати дней, может служить достаточным основанием для ходатайства об отводе оного. Как лица, чья объективность, моральный облик и, не побоюсь этого слова, человеческие качества вызывают обоснованные сомнения.
Он чуть наклонился вперёд, его глаза блестели.
— Это значительно упростит судопроизводство, коммандер. Подумайте. Больше никаких долгих, утомительных разбирательств о характере свидетеля. Больше никаких перекрёстных допросов о его прошлом. Всё наглядно. Цифры. Чистая, беспристрастная математика.
Рука Ваймса сама накрыла тяжёлое бронзовое пресс-папье. Оно было отлито в виде сжатого кулака, и сейчас казалось продолжением его собственной руки. Он смотрел на безупречное, улыбающееся лицо мистера Почерка. Он представил траекторию. Представил звук. Глухой, влажный хруст. Потом представил гору бумаг, которую пришлось бы заполнять после этого. Десятки отчётов. Объяснительные. Протоколы.
Рука разжалась.
Он молча кивнул и взял верхний лист. Пергамент был гладким и холодным на ощупь. Как кожа покойника. «Перо» не умерло. Оно не исчезло. Оно сделало то, что делает любая зараза в Анк-Морпорке: оно мутировало, приспособилось и стало респектабельным. Из оружия уличного хаоса оно превратилось в отточенный инструмент бюрократии. Ваймс не был уверен, что из этого хуже.
— Благодарю за информацию, мистер Почерк, — сказал он. Голос его был ровным. Пустым. — Не смею задерживать.
Юрист, получив то, за чем пришёл — молчаливое принятие неизбежного, — улыбнулся в последний раз, беззвучно развернулся и выскользнул из кабинета, оставив после себя лишь лёгкий запах дорогих духов и абсолютной безнадёжности.
Ваймс смотрел ему вслед. Потом перевёл взгляд на бумаги на своём столе. Идиотизм. Идиотизм, возведённый в ранг Закона.
Он встал, сжимая в руке проклятый пергамент, и вышел в общую комнату. Ему нужно было увидеть людей. Нормальных. Глупых. Живых.
Сержант Колон и капрал Шноббс, два столпа Городской Стражи, склонились над столом, тяжело пыхтя над новым бланком отчёта. Запах в комнате был привычным, родным: старая бумага, дешёвый табак, пот и что-то неопределённо-кислое, вероятно, остатки вчерашнего обеда Шноббса.
— Так, Шнобби, я вот чего не пойму, — бубнил Колон, тыча толстым, как сарделька, пальцем в бланк. — Вот этот… потерпевший… как его… Моркоу Люп. Ну, у которого кошель срезали на Медной улице. Какой у него там этот… рейтинг?
— Две крысы, сержант, — с готовностью выпалил Шноббс, заглядывая в клочок бумаги, испещрённый его каракулями. — Пишут, что он громко храпит по ночам. И задолжал соседу три пенса за пиво ещё в прошлом месяце. А, вот ещё, один написал, что у него «подозрительно маленькие глаза».
Колон нахмурился. Его широкое, честное лицо превратилось в карту глубоких, трагических морщин.
— И что мне теперь писать в отчёте? В этой новой графе… как её там… «Степень надёжности свидетеля»? Писать «Ненадёжный, потому что храпит и глаза у него не той системы»? Это ж… крысиные зубы, бред какой-то!
Шноббс задумчиво почесал нос.
— А может, сержант, это значит, что мы и кошелёк его должны искать соответственно? Ну… на две крысы? Типа, не очень усердно? Раз он такой ненадёжный тип. Чтобы ресурсы не тратить зря.
Наступила тишина. Тяжёлая, вязкая тишина. Ваймс стоял в дверях своего кабинета и видел, как в голове сержанта Колона с натужным, ржавым скрипом поворачиваются шестерёнки. Он боролся. Его природное, простое, как булыжник, чувство справедливости столкнулось с неотразимой, убийственной логикой бюрократического идиотизма.
— Шнобби, — наконец произнёс Колон тоном человека, пришедшего к тяжёлому, но окончательному выводу. — Ты идиот.
Шноббс привычно кивнул, не обидевшись.
— Хотя… — добавил сержант задумчиво, снова уставившись в бланк. — А ведь в этом что-то есть… Экономия сил, опять же. Оптимизация…
Ваймс не стал дослушивать. Он молча развернулся и вернулся в свой кабинет. Битва была проиграна. Не им. Всем миром. Хаос не победил. Победила глупость, нашедшая для хаоса удобную, респектабельную форму с графами и подписями. Он сел за стол и отодвинул от себя стопку пергаментов мистера Почерка. Смотреть на них было физически больно.
Редакция «Анк-Морпоркской Правды» пахла свинцом, горячим металлом и той особой, въедливой, сладковатой пылью, которая бывает только там, где живёт много бумаги. После того, как Уильям де Ворд публично покаялся, признав не только провал своей великой идеи, но и собственную давнюю ложь, он ожидал презрения. Остракизма. Крах. Вместо этого он получил нечто худшее и совершенно невообразимое: понимание. И новых подписчиков. Тираж вырос на семь процентов. Оказалось, жители Анк-Морпорка уважали честного, оступившегося грешника куда больше, чем самопровозглашённого святого в сияющих доспехах из абстрактных идей.
Сейчас, посреди творческого хаоса из гранков, пробных оттисков и пустых кофейных кружек, Уильям не строчил очередную громкую передовицу о судьбах города. Он склонился над маленькой наборной кассой, сосредоточенно выкладывая холодные свинцовые литеры. Его лицо было серьёзным, как никогда.
Рядом с ним, на единственном целом стуле, сидела пожилая женщина в выцветшей, потрёпанной шали. Она нервно теребила в руках влажный от слёз платок.
— …и пятнышко, милсдарь, беленькое такое, прямо на левом ушке. Как будто молоком капнули, — говорила она, всхлипывая. — А хвост пушистый-пушистый. Отзывается на Пончика. Очень любит копчёную рыбку.
Уильям де Ворд, человек, который пытался дать голос целому городу, с предельной, почти хирургической серьёзностью кивнул.
— Вы сказали, пятнышко на левом ухе? Вы уверены, что не на правом? Это очень важно для точности описания.
— На левом, милсдарь, точно на левом. Я его каждое утро чесала, когда он на коленях у меня мурлыкал.
— Хорошо. А кличка пишется через «о»? П-о-н-ч-и-к? Давайте перепроверим, чтобы не было досадных ошибок. Люди могут неправильно прочитать и не откликнуться.
Он не пытался её утешить. Не рассуждал о природе утраты или бренности бытия. Он был полностью поглощён задачей. Задачей изложить одну маленькую, конкретную, но для кого-то жизненно важную правду с абсолютной, безупречной точностью. Он закончил набор, аккуратно прокатал валиком с краской, сделал пробный оттиск на клочке бумаги и протянул женщине.
— Вот, пожалуйста, проверьте. Каждая буква. Всё ли верно?
Она с трудом разобрала строчки сквозь пелену слёз и молча кивнула.
— Всё так, милсдарь. Всё в точности. Спасибо вам.
Когда она ушла, оставив на столе три медяка, Уильям ещё долго смотрел на гранку с объявлением о пропавшем коте. Эта заметка не изменит мир. Она не запустит новый общественный дискурс. Она не станет вехой в истории анк-морпоркской журналистики. Она, возможно, просто поможет одной старой, одинокой женщине найти её старого, толстого кота по кличке Пончик.
И на лице Уильяма де Ворда, впервые за многие месяцы, появилась тень тихой, осмысленной, почти счастливой улыбки. Он взял гранку и бережно отнёс её в печатный цех, поставив на самое видное место. Это была важная новость. Возможно, самая важная за сегодня.
Ночь в Анк-Морпорке никогда не была по-настоящему тихой. Даже когда замирало движение повозок и гасли последние огни в тавернах, город продолжал жить. Он вздыхал, бормотал во сне, скрипел старыми стропилами и стонал водосточными трубами, как старый больной великан, которого мучают кошмары. Ваймс сидел в своём кабинете и слушал эту ночную музыку. Тиканье старых часов на стене отбивало ритм. Раз. Два. Три. Четыре. Порядок.