— Я… ну… я понимаю вашу озабоченность! — Уильям перешёл на панический полушёпот, его уверенность трещала по швам под напором этой первобытной ярости. — Разумеется! И я уже работаю над решением! Мы введём систему верификации! Возможно, даже трёхуровневую, с подтверждением через реестры Гильдий! Это отсеет злоумышленников и… и значительно повысит качество общественного дискурса!
Ваймс замолчал, выпрямляясь, и посмотрел на де Ворда. Посмотрел долго, изучающе, как энтомолог смотрит на особо редкое и совершенно бесполезное насекомое.
— Дискурса?.. — тихо переспросил он. — Де Ворд, ты не понимаешь. Ты не систему верификации придумал. Ты дал каждому ублюдку, каждой завистливой сволочи и каждому мелкому пакостнику в этом городе дубинку и назвал это «свободой слова». А теперь я требую имена тех, кто этой дубинкой воспользовался. По-хорошему.
Уильям отступил на шаг. Его лицо было бледным. Он был оскорблён до глубины своей идеалистической души.
— Я не могу, — прошептал он. — Это… это будет предательством моих принципов. Предательством моих пользователей.
Тишина. Ваймс смотрел на него ещё несколько секунд. Он понял, что стена перед ним была не из кирпича. Она была из идей. А такие стены не пробить тараном. Их можно только дождаться, пока они рухнут под собственным весом.
Он молча развернулся и пошёл к двери.
На пороге он остановился и, не оборачиваясь, бросил через плечо:
— Хорошо, де Ворд. Когда они придут за тобой… когда тебе поставят одну крысу за «неправильный шрифт в передовице» или за «недостаточно прозрачную метафору»… не звони в Стражу. Разбирайся со своим «дискурсом» сам.
Дверь за ним захлопнулась. Уильям де Ворд остался один в своём стерильном, светлом кабинете, который внезапно показался ему холодным и враждебным. Он посмотрел на свои руки. Они слегка дрожали. Он подошёл к столу и нервно поправил идеально ровную стопку бумаги. Впервые с момента запуска «Пера» его посетила ужасающая, кощунственная мысль: а что, если он выпустил на волю нечто, что совершенно не способен контролировать?
Глава 3
Утро в дежурке Городской Стражи имело вкус поражения. Вкус вчерашнего кофе, въевшийся в потрескавшиеся кружки, запах мокрых плащей, от которых никогда не выветривалась память о дожде, и всепроникающий аромат безнадёжности. Коммандер Сэмюэль Ваймс ощущал себя так, будто проспал ночь на стопке неоплаченных счетов, и каждый был выписан лично ему. Он стоял у карты Анк-Морпорка, этого подробного атласа городских язв, и чувствовал, как вчерашняя ярость, холодная и острая, как сосулька, за ночь стекла в поддон души, превратившись в грязную, липкую решимость.
— Итак, слушать сюда.
Его голос не был громким, но лёг на сонное бормотание дежурки, как могильная плита. Всё стихло. Даже мухи, казалось, замерли в полёте.
— У нас есть преступление. — Ваймс не оборачивался, его палец замер над картой, над районом, где вчера умерло дело всей жизни одного хорошего человека. — Да, оно нематериальное. Да, у нас нет трупа. Но оно, крысиные зубы, есть. Мистер Мозоль, сапожник. Его больше нет. Не в гробу, нет. Хуже. Его стёрли. И этого, — он наконец развернулся, и его взгляд, тяжёлый, как кузнечный молот, впечатался в лица стражников, — для меня достаточно материально. Кожа его ботинок — вот моя улика. Его руки, которыми он больше не сможет работать, — вот моё место преступления.
Взгляд впился в капитана Моркоу.
— Моркоу. Квартал вокруг мастерской — твой. Мне нужны все. Торговцы, нищие, крысы с человеческими лицами. Кто что слышал, кто что видел, кто кому перестал платить по счетам. Стандартная процедура. До заката.
Капитан Моркоу Железобетонссон кивнул. Его лицо, открытое и честное, как чистый лист бумаги, не выразило ни тени сомнения. Он был единственным человеком в городе, кто мог воспринять приказ «опросить крыс» буквально и, что самое страшное, вернуться с протоколом допроса.
— Ангва.
Голова сержанта поднялась. В мутном свете, цедившемся сквозь грязь на окнах, её глаза полыхнули старым золотом.
— Мне нужен след, — сказал Ваймс тише. — Я знаю, это не кровь. Не грязь. Но эта… эта чернильная блевотина откуда-то взялась. Доска на Псевдополис-Ярд. Подойди. Понюхай. Я не знаю, что ты ищешь. Ищи… неправильное. Что-то, чего там быть не должно.
Ангва едва заметно поморщилась. Быть оборотнем в Анк-Морпорке означало перманентно существовать в эпицентре обонятельной катастрофы. А «Шепчущие доски» были её новым, особо изощрённым кругом ада, где смешались запахи тысяч чужих обедов, страхов и мелких побед.
— Колон, Шнобби.
Два ветерана выпрямились. Ну, или совершили движение, которое в их случае наиболее точно соответствовало этому понятию.
— Вы двое — толпа. Растворитесь в очередях и слушайте. Мне не нужны теории заговора от полоумных старух, у которых тролли украли носки. Мне нужны сплетни. Мелочи. Кто на кого зол. Чья жена ушла к кому. Чей пирог второй раз за неделю подгорел. В этой новой грязи, — Ваймс обвёл взглядом их мутные физиономии, — большие преступления начинаются с маленькой, вонючей зависти. И, Шнобби…
— Да, сэр? — пискнул капрал, инстинктивно пряча руки за спину.
— Не «заимствуй» ничего из карманов очереди. Сегодня ты работаешь на нас.
Лицо капрала Шноббса вытянулось в маске глубочайшего, искреннего оскорбления.
День катился в пропасть медленно и неотвратимо, как пьяница с длинной лестницы. К полудню Ваймс сидел за столом, и гора бесполезных отчётов перед ним росла, грозя превратиться в бумажный памятник его бессилию. Комедия вернулась. Только теперь она была злой, циничной и скалила гнилые зубы прямо ему в лицо.
Первой вернулась Ангва. Войдя бесшумно, она подошла к открытому окну и несколько раз глубоко, почти судорожно, вдохнула относительно свежий анк-морпоркский воздух. Затем громко, от души, чихнула.
— Ну? — спросил Ваймс, не отрываясь от созерцания трещины на потолке.
— Коммандер, это… — она яростно потёрла нос тыльной стороной ладони, — это невыполнимо. Эта доска не пахнет одним человеком. Она воняет тысячами. Она пахнет старой бумагой, на которой писали доносы сто лет назад. Пылью из архивов, где хранятся дела о банкротстве. Дешёвыми чернилами, которые размазываются от слёз. — Она снова поморщилась. — Пахнет страхом. Страх пахнет как ржавый металл. Пахнет завистью — та пахнет прокисшим молоком. И злорадством — это запах застоявшейся воды. И над всем этим… эта слабая, тошнотворная вонь гномьей магии, которая свербит в носу, как перец. Пытаться вынюхать там одного человека — это как искать одну конкретную крысу на свалке, заваленной дохлыми крысами. Могу сказать одно. Кто-то, кто оставил отзыв на мистера Мозоля, ел перед этим луковый пирог. Проблема в том, что весь этот проклятый город сегодня на завтрак ел луковый пирог.
Следом явился Моркоу. Его отчёт, как всегда, был безупречен, подробен и абсолютно, кристально бесполезен. Торговцы либо боялись говорить, либо злорадствовали над падением конкурента. Никто ничего не видел. Никто ничего не слышал. Анонимность, это новое, капризное божество Анк-Морпорка, работало безотказно, укрывая своих прихожан плащом-невидимкой.
Последними ввалились Колон и Шноббс. Они принесли с собой густой запах жареного лука и праведного негодования, который почти перебил аромат безнадёжности.
— Сэр, это просто… просто возмутительно! — пыхтел Колон, стаскивая шлем с потной головы. — Мы там стояли, слушали, как и было приказано…
— …пытались вникнуть в суть общественного мнения, — вставил Шноббс, вытирая жирные от пирожка пальцы о штаны.
— И какой-то ублюдок, — продолжал Колон, его лицо наливалось свекольным цветом, — оставил на нас отзыв! Прямо там! «Городская Стража. Два сотрудника. Недостаточно незаметное наблюдение за очередью. Один из них подозрительно пахнет беконом. Две крысы». Две крысы, сэр! За выполнение служебного долга!
Ваймс закрыл глаза. Не стал считать до десяти. Он представил, как берёт свой стол и методично, в полной тишине, разносит им стену. Это не помогло, но на секунду стало чуть легче.
Надежда, когда она всё же пришла, имела вид невысокого, бородатого гнома в заляпанной маслом кожаной жилетке. Техник-криминалист Бумблер вкатил в кабинет нечто гудящее и щёлкающее, похожее на гибрид самогонного аппарата и церковного органа. Впаянные в медные трубки кристаллы тускло пульсировали в такт недовольному урчанию механизма.
— Я называю его «Эхолокатор остаточных мнений», — гордо заявил Бумблер, похлопывая по тёплому медному боку. — Отслеживает рунические флуктуации в инфо-поле. Очень тонкая настройка. Почти не взрывается.
— Он может найти того, кто это написал? — спросил Ваймс, сознательно игнорируя слово «почти».
— Найти — нет. Но я могу отследить, откуда исходил самый плотный пучок однотипных, низкорейтинговых отзывов за последние сутки. Источник… очень грязный. Много помех. Но сигнал устойчивый. Идёт из подвала одного из домов в Тенях.
По венам Ваймса разлилось забытое, горячее тепло. Наконец-то. Адрес. Дверь, которую можно вышибить. Люди. Люди, которых можно схватить за шиворот. Он вскочил на ноги с такой скоростью, что стул за ним отлетел к стене.
— Моркоу! Ангва! Шноббс, Колон! Рейд!
Тени встретили их привычной вонью и тишиной, которая в этих переулках всегда казалась тяжелее и опаснее любого крика. Отряд спустился по скользким каменным ступеням в подвал, от которого несло сыростью, гнилой капустой и чем-то ещё, гораздо хуже — застарелым человеческим отчаянием. Моркоу не стал стучать. Хлипкая дверь разлетелась в щепки от одного удара его окованного сапога.
То, что им открылось, было не логовом злого гения. Это был цех по производству горя.
В тусклом свете нескольких магических фонарей, в два ряда сидели два десятка гоблинов. Их глаза были тусклыми, пустыми, как донышки грязных бутылок. Каждый был прикован короткой цепью за ногу к ножке тяжёлого стола. Перед каждым стояло примитивное устройство, похожее на гибрид печатной машинки и семафора. С отупевшим, безразличным видом гоблины монотонно нажимали на клавиши, перепечатывая текст с грязных листков пергамента, лежавших рядом. Воздух был тяжёлым от их тихого, бессмысленного бормотания и густого запаха немытых тел.