Кстати, Камня определили как раз в Производители, такой он сильный и красивый. Белая Стена решил, что ему есть что передать по наследству. Спарится с хорошей умной женщиной — и сильное, крепкое потомство обеспечено. Только гражданам с хорошими физическими данными позволено размножаться — надо заботиться о здоровье будущих поколений. Ну и, конечно, старейшины внимательно отслеживали, сколько мелких появляется на свет, — нам не нужны лишние рты.
Наперсток подскочила ко мне и принялась разглядывать шрамы:
— Больно было, да? Очень-очень?
— Угу, — важно ответила я. — В два раза больнее, чем тебе.
И, одарив Камня язвительным взглядом, добавила:
— И в шесть раз больнее, чем тебе.
Друг мой любил пошутить, что у него самая легкая работа во всем анклаве. Может, так оно и было, но мне такое бремя казалось непосильным — следующее поколение должно выжить, и это ответственность Камня. Он ведь не только давал потомство, но и заботился о нем. А там… в общем, по мне, так слишком много смертей. Мелкие мерли один за другим — они все урождались невероятно хрупкими и уязвимыми. В этом году у него мужского пола молокосос родился, и я не знаю, каково Камню — страшно ведь. Я вот свою Производительницу почти не помню — она умерла совсем молодой, даже по нашим понятиям. Ей было восемнадцать, когда в анклав пришло поветрие. Похоже, торговцы из Нассау занесли. Очень много народу в тот год умерло.
Некоторые граждане полагали, что потомство Производителей должно заниматься тем же самым. А Охотники все чаще заговаривали о том, что пополнять их число должен приплод Охотников. Мол, постарел кто-то, стал негодным для вылазок — пусть займется размножением и себе смену растит. А я всю жизнь боролась с такими идеями. Потому что с тех пор, как встала на ноги и пошла, твердо знала: буду Охотницей. И как они, буду уходить в туннели за добычей.
— А я что, виноват, что уродился смазливым? — фыркнул Камень.
— Ну хватит вам, — отмахнулась Наперсток.
Она вытащила завернутый в выцветшую ткань подарок:
— Вот. Это тебе.
Честно говоря, не ожидала. Сверток оказался тяжелым.
— Ты мне новые кинжалы смастерила?
Подружка одарила меня свирепым взглядом:
— А то ты не знала!
Я развернула ткань и примирительно проговорила:
— Слушай, они потрясающие.
Они и впрямь были потрясающие. Только Строители такое умеют. Наперсток специально для меня выливала форму, долгие часы провела над огнем — выковывала, закаляла, полировала и затачивала. Клинки блестели в свете факелов. Я взяла один и покачала в руке — прекрасный баланс. Потом сделала пару движений — ну, так, чтобы показать Наперстку, как мне нравится подаренное ею оружие. Камень отпрыгнул в сторону, как ошпаренный. Он что, думает, я его случайно задену? С него, дурака, станется… Охотница, чтоб вы знали, никого по ошибке ткнуть не может. Она бьет только туда, куда целится.
— Я хотела, чтобы у тебя было самое лучшее оружие.
— И я, — вдруг добавил Камень.
Он не стал заворачивать подарок — великоват для обертки. Конечно, видно сразу, что дубинку изготовила не рука Строителя, но Камень неплохо управлялся с резцом, да и палку для сердцевины подобрал толстую и прочную. Наверное, Наперсток все-таки помогла ему намотать полосы металла сверху и снизу, но причудливые фигурки на деревянной рукояти он вырезал сам, я уверена. А еще он чем-то их подкрасил, и они ярко выделялись на общем фоне. Конечно, резьба и прочие украшения — помеха при чистке оружия, но Камень — он же Производитель, ему, вообще-то, о таких вещах и задумываться не положено.
Я улыбнулась:
— Спасибо. Это замечательный подарок.
Мы обнялись. А потом они вытащили еще одну штуку. Мы ее специально хранили для этого случая. Для праздника в честь имянаречения. Наперсток выменяла ее давно, и мы терпеливо ждали, когда этот особый день наконец-то настанет. А тут было на что посмотреть: сама коробочка — блестящая, красно-белая — была приятной на ощупь и очень яркой. Ярче и красивее, чем наши обычные вещи. Правда, мы еще не знали, что в ней — коробка оказалась плотно закрыта. Пришлось вскрывать ее с помощью специальных инструментов.
Мы принюхались — запах оттуда шел очень приятный. Я ничего подобного в жизни не нюхала. А пахло свежо. И сладко. А внутри лежал только какой-то цветной порошок. Не знаю, что это, но мне настолько понравился аромат, что остальное как-то стало и не важно. Вот подарок так подарок!
— А что это? — осторожно спросила Наперсток.
Я нерешительно дотронулась до розовой пыли, наполнявшей коробочку:
— Ну… наверное, это для запаха. Чтоб приятно пахло и все такое.
— На одежду нужно сыпать?
Камень наклонился к коробочке и понюхал. Наперсток подумала и ответила:
— Только по большим праздникам.
— А там что-нибудь еще есть? — поинтересовалась я.
И сунула палец. Добравшись до дна коробочки, я что-то нащупала:
— Ага, есть!
Квадратик плотной бумаги. Белый, с золотыми буквами — правда, какими-то странными и непонятными. Некоторые были совсем как наши, а некоторые нет. Во всяком случае, прочитать надпись не получилось: буквы переплетались, сползали со строки и завивались во все стороны — аж в глазах рябило.
— Положи обратно, — строго велела Наперсток. — А вдруг это что-то важное?
На самом деле это не вдруг важное, а совершенно точно важное. Потому что в руках у нас не обрывок, а целый, законченный документ — настоящее послание из прошлого мира.
— Надо отнести к Хранителю слов.
Мы, конечно, эту жестянку честно выменяли, но что, если она полезна для всего анклава? Присвоишь такую вещь — жди неприятностей. А неприятности у нас оборачиваются чем? Правильно, изгнанием. А изгнание — такими ужасами, что и сказать страшно. Мы переглянулись, положили плотный бумажный квадратик обратно в коробочку и закрыли ее. Еще раз переглянулись: все понимали, чем все закончится, если нас обвинят в присвоении общего достояния.
— Так, надо по-быстрому с этим разобраться, — заявил Камень. — А мне уже к мелким пора.
— Обожди немного!
И я бегом припустила прочь — нужно найти Шнурка. Парень обнаружился — вполне предсказуемо — на кухне. Кстати, у меня пока не было собственной комнаты — но ничего, теперь, когда есть имя, будет и личный закуток. Прощай, общая спальня молокососов.
— Чего надо? — строго вопросил Шнурок.
Ну не обижаться же на него… Мне дали имя, но это не значит, что Шнурок мгновенно изменится и перестанет меня шпынять. Для кого-то я еще долго, пару лет точно, останусь шмакодявкой. Ну а потом возраст даст о себе знать, и я начну стареть…
— Ты мне вот что скажи. Где мне теперь жить?
Шнурок вздохнул, но все ж таки повел меня через лабиринт — вглубь, вглубь; мы шли, толкаясь и уворачиваясь от прохожих, ныряя под навесы и обходя наставленные повсюду перегородки. Мое жилище оказалось зажатым между двумя другими, но это были четыре фута личного, принадлежащего мне одной пространства.
Собственно, теперь мне предстояло проживать в трех стенах из ржавого железа, отгороженных от любопытных глаз драным куском ткани. Впрочем, занавеска — это лучше, чем ничего. Да и кто мог похвастаться жилищем покрасивее? У всех все было одинаковое, разве что безделушки каждый натаскивал по своему вкусу. Мне вот, к примеру, нравились всякие блестящие штучки — хотя я, конечно, скрывала свою слабость. Правда, непременно старалась выменять что-то посверкивающее в свете факела…
— Ну что, все? Тогда я пошел.
Шнурок развернулся и уплелся обратно на кухню. Ну что, вот он, долгожданный миг. Глубоко вздохнув, я откинула занавеску. Ага. Вот набитый тряпьем тюфяк. А вот и ящик — туда складывают пожитки, обычно весьма скудные. Зато сюда никто не имеет права входить без приглашения. Моего приглашения. Я заслужила собственное жилище.
На сердце у меня было не очень спокойно, но, опуская кинжалы в ящик, я улыбалась. Красивые они все-таки. К тому же сюда все равно никому ходу нет, а отправиться к Хранителю слов вооруженной до зубов — плохая идея. Он, как и Белая Стена, уже старик, и со странностями.
Если честно, предстоящий допрос меня не радовал.
Испытание
Мы быстро и четко изложили суть дела и предъявили банку. Хранитель запустил туда пальцы, просеивая невесомую розовую пыль. И осторожно вытащил бумажный квадратик.
— Говорите, эта штука к вам уже давно попала?
Хранитель слов одарил нас свирепым взглядом. Можно подумать, мы в чем-то виноваты. Но он считал нас если не преступниками, то уж точно дураками.
Камень принялся объяснять:
— Мы, все трое, выменяли эту банку и решили, что откроем ее, когда Пятнад… упс, извините, Двойке дадут имя.
— Значит, вы понятия не имели, что там внутри.
— Нет, сэр, — отрапортовала я.
Наперсток робко покивала. Вообще-то в анклаве редко оставляли в живых мелких с физическими изъянами. Но Наперсток хромала несильно и прекрасно справлялась с обязанностями Строителя. Она работала как сумасшедшая — видно, пыталась всем доказать, что ее не зря здесь держат.
— Вы готовы принести клятву? — спросил Хранитель.
— Да, — отозвалась Наперсток. — Никто из нас не знал, что там внутри.
С кухонь позвали Медяшку, и та засвидетельствовала, что мы поклялись. Хранитель забрал документ и положил к остальным.
— Вон отсюда, все трое, — прорычал он. — Я извещу вас о своем решении в надлежащее время.
Мы шли обратно, настроение у меня испортилось окончательно. Но надо было показать друзьям мою комнату. Камень мог пойти ко мне — в качестве сопровождающего для Наперстка. Мы шлепнулись на тюфяк все втроем — прямо как в старые добрые времена в общей спальне для мелких. Камень сел посередине и обнял нас. Такой теплый, привычный — и я положила голову ему на плечо. Вообще-то я не позволяю никому меня вот так трогать, но Камень — это особый случай. Мы же еще мелкими подружились. Почти сроднились, да.
— Все будет хорошо, — уверенно сказал он. — Не могут же они наказать нас за то, чего мы не делали.