— Ну, это мы проходили. — Анна вздохнула. — Вы, надеюсь, просили у жены прощения за измену?
— От всего сердца просил! Галя добрая, славная женщина, и мы жили вполне благополучно… — Он растерялся: вот теперь хвалит Галю, Анна может обидеться… Трудно с этими женщинами.
— Так вот, поверьте мне — ваша милая супруга больше никогда не заговорит о разводе, — категорически заявила Анна. — Я фигура в вашей жизни проходная. Она — постоянная. И не станет рушить семью из-за каприза заболевшего от любви мужа. Галя ведь врач?
— Но ведь я не могу без вас! Клянусь, я уйду из жизни, если вы покинете меня!
В результате перед Анной встал выбор: либо утвердиться в статусе официальной любовницы, по сути — второй жены, либо решительно выйти из игры, пожертвовав своими чувствами к Пунину.
Если оценивать ситуацию с позиции обычной женщины, всеми силами держащейся за приглянувшегося мужчину, решение одно — биться до последнего, оттесняя соперницу. Но речь шла о женщине выдающихся качеств, наделенной, судя по ее стихам, феноменальной гордостью и чувством чести. Какие тут могут быть сомнения? Бежать сломя голову, жертвуя своими радостями, влюбленностью, удобствами. В подвал, на улицу, в заводское общежитие… Пунин грозит самоубийством? Банальная мелодрама, Анна угрозам любовника не верит… Но формально это причина, чтобы выбрать первый вариант — стать официальной любовницей известного всему городу человека. Не дожидаться же, в самом деле, самоубийства? Главным аргументом в решении Анны стал квартирный вопрос: уходить ей было некуда. Да и уходить сама она не умела, ее надо было увести за руку и куда-то пристроить — совершенно внебытовая королева слова…
Глава 3«Я не любила с давних дней,Чтобы меня жалели,А с каплей жалости твоейИду, как с солнцем в теле». А.А.
Комната, в которую Анна с Ольгой переехали, продав роскошную квартиру Судейкина, оказалась казенной, принадлежавшей фарфоровому заводу. Анне пришлось ее освободить. Уехать в Бежецк к бывшей свекрови невозможно. Там жила вдова Николая Анна Энгельгардт с болезненной девочкой. Мать, проживавшая у тетки в Киеве, сама нуждалась в помощи. Шилейко, с которым Анна все еще состояла в законном браке, нашел работу в Москве, но уже почти потерянную жилплощадь в Мраморном дворце ему удалось придержать. Он стал присылать крошечные деньги, чтобы Анне хватило на оплату квартиры и на прокорм его огромного сенбернара. Оставалось лишь на папиросы, но и это жилище со дня на день она могла потерять. Анна пожалела о том, что решительно отказалась уехать с Ольгой.
— Не судьба, Олюшка. Завязла я с этим Пуниным… И потом — деньги-то огромные на визу вы мне по доброте душевной ссуживали. А каково мне такой долг нести? Здоровье у меня сама знаешь какое — возок не вытяну. Да и мать больную тут брошу — с ума сойдет. Не говоря уже о Левушке… Крепко я тут застряла. Никак не выбраться!
— Ах, да все же как-то вырываются! — возмущалась Ольга пассивностью подруги. — Потом своих перетаскивают. Ты пойми: Левке твоему тут не житье, отец — расстрелянный враг народа! Да по нем с пеленок тюрьма плачет.
— Ну ведь что-то должно перемениться! — Анна в сердцах раздавила в пепельнице окурок, словно врагов своих душила. — Не вечны же большевики эти смрадные.
Ольга рассмеялась:
— Словечко любимое вспомнила! Как занудит какой-нибудь юный гений в «Собаке» свои «символические откровения», ты отвернешься, только и бросишь с тоской: «Стишки-то смрадные!»
— А сейчас сколько их расплодилось: «За партию! За Ленина!» — смрад!
— Ладно, Анька, ты не бушуй. Я в твою звезду верю. Значит, твой козырь еще впереди. Тебе бы с квартирой подшустрить. Зачем старыми поклонниками пренебрегать?
— Какими же?
— Чем тебе Михаил Михайлович Циммерман плох? Уж как тебя добивался! Заведующий режиссерским отделом Ленинградского академического театра оперы и балета — Мариинки, считай! Жених вполне респектабельный. Как запасной вариант вполне можно рассматривать.
Анна рассмотрела. В пору расцвета романа с Пуниным она часто отлучалась на свидания с Циммерманом, вызывая у Николая Николаевича острую ревность. Она всерьез думала о сближении с холостым Циммерманом, обладавшим жилплощадью и довольно заметным общественным положением. И если бы не вмешался случай — стала бы Ахматова супругой благоустроенного Михаила Михайловича. Но бедняга заболел острой чахоткой и был вынужден уехать в Крым, где вскоре умер, удостоившись теплых стихов Анны Андреевны.
В ноябре 1924 года Ахматовой удалось возобновить прописку в служебном корпусе Мраморного дворца — в сохранившихся чудом «апартаментах» Шилейко. Ситуация для Пунина сложилась вполне комфортная — стоило лишь перейти через сквер к другому флигелю, и он в объятиях любимой.
Но уже через месяц Анну посетил весьма импозантный юноша — выпускник Ленинградского университета, филолог Павел Николаевич Лукницкий. Этот милый молодой человек выбрал темой диплома творчество Николая Гумилева. А к кому же и обратиться за материалом, если не к его вдове?
Встреча оказалась счастливой — взаимная влюбленность сразила обоих. Анна не утруждалась скрывать свои чувства. Пунин совсем заболел от ревности. Он дрожал и заикался, пытаясь «выяснить отношения»:
— Анна, зачем вам этот молокосос? Вы только мучаете меня.
— Вы же искусствовед? А вопрос в духе слесаря. Кто я, вам хорошо известно. Разве вам как искусствоведу не понятно, что творцу требуется определенный накал чувств для созидания? Вы выбрали в подруги не скучную домохозяйку, а личность творческую. Гумилев, венчанный муж, и то даже во время медового месяца ревностью не изводил. Понимал: для меня главное — писать! А следовательно, нужны впечатления, приподнятость чувств…
— А как же я? Разве наших возвышенных отношений, моей безоглядной любви к вам недостаточно для впечатлений, для творчества? — Он почти плакал.
Анна спокойно курила, перелистывая какую-то книгу.
— Послушайте, мой дорогой! — Она захлопнула том. — Только обыватель или революционный коммунист может утверждать, что мы хозяева нашей жизни. Нет, нет и нет! На все воля Божья. Я не звала Лукницкого. Он сам ко мне в дом явился, а значит — привели его пути Господни.
— Я, я — ваш путь! — колотил себя в грудь несчастный Пунин.
— Ах, милый, куда вы денетесь? Этот мальчик появился, озарил и исчез. А вы еще долго будете со мной. Я уже принесла в жертву вашей ревности Циммермана. Несчастный умер с горя, лишившись возможности видеть меня. Теперь вы требуете прогнать Лукницкого? А вы тиран, Пунин.
Кое-как удалось разлучиться
И постылый огонь потушить.
Враг мой вечный, пора научиться
Вам кого-нибудь вправду любить.
Я-то вольная. Все мне забава, —
Ночью Муза слетит утешать,
А наутро притащится слава
Погремушкой над ухом трещать.
Обо мне и молиться не стоит
И, уйдя, оглянуться назад…
Черный ветер меня успокоит,
Веселит золотой листопад.
Как подарок, приму я разлуку
И забвение, как благодать.
Но, скажи мне, на крестную муку
Ты другую посмеешь послать?
К кому обращено это самобичевательное самолюбование? К Лукницкому? К Пунину? Ко всем. Беспроигрышный вариант — тема уязвленной и даже «беснующейся» совести. Любовная лирика Ахматовой приобретает напряжение. Рамки традиционного любовного треугольника раздвигаются, показывая человеческую душу в ее страданиях и боли. В масштабах глобального бедствия, несоизмеримого с конкретной, банальной житейской ситуацией.
После долгих колебаний Анна, избегая ревнивых страданий Пунина, отказалась от встреч с Павликом Лукницким (он еще появится в ее жизни, став летописцем великой Ахматовой). Не успел Пунин перевести дух, как свалилась новая беда — на горизонте Ахматовой вырисовался человек, способный в самом деле заставить ее забыть робкого искусствоведа и успешно решить квартирный вопрос.
В те годы Борис Андреевич Вогау, молодой провинциал с немецкими корнями, был не только известным беллетристом, опубликовавшим под псевдонимом Борис Пильняк роман «Голодный год», но и человеком знаменитым. Еще в 1922 году Анна Андреевна была приглашена на чествование Пильняка в ресторан, где с большой пользой для себя познакомилась с Фединым.
В 1924 году они вместе выступали на литературных вечерах. После одного из выступлений Пильняк написал в «Чукоккале» Чуковского, что Ахматова «была похожа на черный бриллиант».
Несмотря на близкие отношения с властью (Пильняку благоволил сам Сталин), окружающие ценили Бориса как добряка, остряка, щедрого на помощь и доброе слово компанейского человека.
Он был неравнодушен к Анне Андреевне и, как она утверждает, несколько раз делал ей предложение. А когда проездом бывал в Питере, непременно присылал корзину роз. Верны ли утверждения Ахматовой относительно брачных намерений Пильняка, трудно сказать. Ведь блистательный холостяк был свободен от семейных уз короткое время в середине двадцатых — между разводом с первой и браком со второй женой. Но корзины красных роз — деталь красноречивая, их удостаивается лишь предмет страсти.
В 1934 году, купив в Америке очередную машину, Пильняк — смешливый, элегантный, в черном иностранном берете — явился на своем роскошном «Форде» в Ленинград и катал Анну Андреевну по окрестностям. Сплетни зафиксировали развитие бурного романа.
Однако отказы Ахматовой составить завидному жениху партию если и были на самом деле, то имели, по ее словам, веское основание: Пильняк был человеком не ее круга — из простой семьи, мало образован и слишком ухватист в карьерных и денежных делах. Вот уж беда для живущей на птичьих правах невесты! Остается лишь заподозрить, что и здесь, как во многих других случаях, Ахматова придумывает благовидный предлог для своего неустройства: простое происхождение, влиятельное положение жениха — сплошное «фи». Приходится сомневаться и в реальности брачных намерений Пильняка.