В то время как присутствующие пили кофе и нетерпеливо ожидали маршала, в дверях зала, из-за портьеры, появилась высокая фигура Ришелье.
Милостынераздаватель королевы-матери вошел без доклада. Лицо его было бледнее обыкновенного, в темных глазах отражалось несвойственное для него беспокойство. Он прямо подошел к королеве-матери, возле которой все еще стояли герцогиня Бретейльская и Элеонора Галигай. Дамы смотрели на него с выражением нетерпеливого ожидания.
— Я пришел, чтобы довести до сведения вашего величества одно в высшей степени странное обстоятельство, — как-то глухо заговорил Ришелье. — В Лувре происходит нечто весьма таинственное.
— А я думала, что вы уже знаете о том, что должно произойти, — ответила Мария Медичи, вопросительно взглянув на Элеонору Галигай, — или, может быть, господина милостынераздавателя еще не предупредили?..
— Я знаю все, ваше величество, — быстро перебил Ришелье, — я знаю все, что могло и должно было произойти с этой стороны. Но именно поэтому-то я и поспешил сообщить вашему величеству о тех в высшей степени странных наблюдениях, которые я только что имел случай сделать.
— Говорите, — приказала королева-мать, которую, казалось, начинало заражать беспокойство Ришелье.
— Я видел сейчас, как через малые ворота, ведущие прямо к флигелю короля, в Лувр чрезвычайно тихо и осторожно въехало несколько весьма влиятельных людей, среди которых я узнал герцога Бриссака, Монтбазона, Вандома и Рогана, ла Вьевиля и шевалье д'Альберта.
Мария Медичи видимо испугалась: имена, которые назвал милостынераздаватель, не предвещали ничего хорошего, все это были люди влиятельные, принадлежавшие к высшему дворянству в стране и ни в чем не уступавшие преданным ей Гизу и д'Эпернону.
— Тем лучше, господин Ришелье, — холодно проговорила Элеонора Галигай, — тем лучше, потому что легче окажутся в наших руках все эти павшие величия.
— Излишняя самоуверенность лидеров, маркиза, уже не раз губила великие дела, — возразил осторожный Ришелье.
— Нам опасаться нечего! Смертные приговоры и приказы об изгнании многих из этих господ уже заготовлены, а через несколько часов они будут и подписаны! — улыбаясь, ответила энергичная помощница королевы-матери.
— Разрешите мне, ваше величество, окончить доклад, — обратился к Марии Медичи Ришелье, которому злоба и гордыня бывшей камер-фрау невольно внушали отвращение. — По берегу Сены к задней стороне Лувра, пользуясь темнотой, скрытно пробираются мушкетеры. Кроме того, я видел сейчас, что в галерее барон Витри расставил несколько вооруженных с головы до ног солдат, причем старался спрятать этих подозрительных часовых за статуями и тропическими растениями.
На лице Элеоноры появилось озабоченное выражение.
Королева-мать, очевидно, еще лучше поняла и оценила всю важность этих вестей. Она быстро встала и выпрямилась во весь рост.
— Нужно тотчас же известить от этом маршала. Только, мне кажется, мы уже опоздали! — громко проговорила она, и волнение ее непроизвольно передалось всем присутствующим. — Нужно немедленно послать к нему. Или, может быть вы, господин милостынераздаватель, возьмете на себя труд доставить маршалу эти крайне важные сведения.
В эту минуту оглушительно прогремели выстрелы стражи в галерее и мортир на Луврской башне. Этот звук потряс всех присутствующих и привел в невыразимый ужас. Молча и неподвижно смотрели они на смертельно побледневшие лица друг друга.
— Да, теперь уже поздно! — проговорил, наконец, Ришелье таким тоном, от которого холод страха пробежал по телу королевы-матери и болезненно вздрогнула неустрашимая Элеонора Галигай.
— Что значат эти выстрелы? Что происходит в галерее? — почти беззвучно произнесла Мария Медичи.
В зал быстро вошли герцог д'Эпернон и маркиз Галиас.
— Все погибло! — проговорил последний, посиневшими от волнения губами.
— Нас перехитрили, государыня! — сказал герцог. Пока королева-мать собиралась с мыслями и пыталась вернуть самообладание, Элеонора Галигай быстро вышла в соседний зал.
— Надо сейчас же разузнать, что происходит в Лувре! — повелительно проговорила королева.
Но никто не двинулся с места. Казалось, ни у кого не хватало духа выйти за пределы зала.
— Ну, так я сама добуду себе ответ! — вскричала Мария Медичи, бросая презрительный взгляд на своих совершенно растерявшихся сторонников. Она хотела уже выйти в смежный зал, но на пороге появился герцог Гиз.
— Все погибло! — глухо повторил он. — Маршал лежит в галерее, простреленный пятью пулями, мушкетеры осаждают Лувр, народ приветствует короля, который стоит у одного из отворенных окон дворца.
При этих словах Мария Медичи затрепетала. Глаза ее широко раскрылись, побелевшие губы дрожали. Это было уже слишком много для властолюбивой и гордой королевы. Несколько мгновений она стояла как окаменелая, но вдруг подняла руку и быстрым движением распахнула портьеру соседнего зала. Королева мгновенно отпрянула назад — представившаяся ей действительность была ужасна. В ее прихожей стояли мушкетеры. Теперь она стала узницей! Королева-мать выпустила из руки портьеру и упала.
Между тем, к побледневшей от злобы и волнения Элеоноре подошел барон Витри и показал ей указ, согласно которому ее следовало обыскать и отвести в тюрьму.
Весть о дворцовом перевороте быстро распространилась в народе. Парижане толпами бросились к Лувру, громко выкрикивая приветствия королю. Сквозь них прорывались угрожающие возгласы в адрес Кончини и проклятия его супруге — колдунье Галигай. Крики эти слышны были и в покоях королевы-матери. Так долго сдерживаемое озлобление народа прорвалось, наконец, наружу и достигло ушей скрывавшейся в своих покоях Марии Медичи.
Герцог д'Эпернон подошел к ней и усадил ее в кресло. Придворные дамы частью стояли, частью пали перед ней на колени. Некоторые скрывали свои искаженные лица носовыми платками. Маркиз Галиас с холодной решимостью подошел к герцогу Гизу, а великий милостынераздаватель Ришелье встал за креслом, на котором сидела королева-мать.
Элеонора Галигай не возвратилась в зал. Барон Витри отвел ее в хорошо охраняемую камеру городской тюрьмы, где она должна была ожидать решения своей участи от парламента. Муж ее был убит, и тело его в эту же ночь вывезли из Лувра и просто закопали.
Тем временем народ в порыве слепой злобы поджег дворец ненавистного маршала и приветствовал радостными криками падение его стен и гибель скопившихся там награбленных богатств. Несколько человек из прислуги, всегда относившихся к горожанам с нахальной гордостью, было брошено рассвирепевшей толпой в самую пучину пламени. Только один человек, и именно тот, против которого выражалось наибольшее негодование, сумел избежать народной ярости: Антонио покинул гибнущий корабль при первых же порывах бури.
Переворот в Лувре совершился с быстротой и четкостью, достойных удивления. Людовик вынужден был принять требования и советы графа. В полночь дворец был оцеплен мушкетерами, флигель королевы-матери перешел в их руки при соблюдении всех необходимых мер предосторожности. Капитан Ферморель был взят в плен, его швейцарские солдаты получили приказ не оставлять своих квартир под страхом тяжких наказаний. Люинь велел раздать им деньги и вино, и они радостно провозглашали здравицы королю Людовику, вовсе не заботясь и не спрашивая о том, будет ли ими командовать капитан Ферморель или кто-либо другой.
Однако возвратимся в покои королевы-матери, с которой оставалось теперь лишь несколько ее приверженцев. Большинству удалось бежать на юг государства или в свои собственные поместья. Мария Медичи смотрела теперь на происшедшее с мрачным и холодным спокойствием.
Наконец в покои королевы-матери явился граф Люинь в сопровождении нескольких вельмож из свиты короля, перед которыми королева, однако, не сочла нужным подняться с места. Люинь решил продемонстрировать всю свою власть и силу данными ему полномочиями и званием королевского посла.
— Я пришел к вам как посол его величества короля, облеченный всей безграничностью его власти, — проговорил он, гордо выпрямляясь.
Мария Медичи поняла значение этих слов и медленно поднялась со своего кресла.
— Я с нетерпением жду услышать то, что желает сообщить мне король после всего, что здесь произошло, граф, — ответила она.
— Его величество искренне сожалеет о только что происшедших событиях и о тех обстоятельствах, которыми они были вызваны. Теперь король решил взять на себя дела правления. Вы же, государыня, вероятно, не сочтете себя в должной безопасности, оставаясь в Лувре?
— То есть как это? Что это значит?
— Его величество желает, чтобы вы отказались от дел правления, которые отныне перейдут в кабинет самого короля. Поэтому он послал шевалье д'Альберта…
При этих словах графа сам шевалье появился в дверях зала.
— Его величество удостоил шевалье д'Альберта чести проводить вас в Люксембургский дворец сегодня же ночью, — резко продолжал Люинь, — и там охранять вас от всякого беспокойства.
— В Люксембургский дворец шевалье должен сопровождать и охранять меня! — с горечью повторила Мария Медичи. — Называйте вещи своими именами, граф. Меня просто приказано арестовать, посадить в тюрьму и приставить ко мне тюремщика.
— Если вашему величеству угодно так понять смысл высочайшего повеления, — ответил граф, слегка пожимая плечами, — то я не смею возражать.
— Но ведь это неслыханное насилие! — вскричала королева-мать. — Я желаю видеть короля, моего сына, и переговорить с ним.
— К сожалению, это невозможно! — возразил Люинь, становясь ей поперек дороги. — Его величество слишком занят, да и флигель этот лишен всякого сообщения с остальными частями дворца.
— Прекрасно задуманная и мастерски исполненная игра! — созналась Мария Медичи дрожащим голосом.
— В которой выиграл тот, кто действовал энергичнее, — подхватил граф резко. — Мы были хорошо осведомлены и имели все основания к тому, чтобы действовать подобным образом. Если бы обнародовать все принесенные жалобы, то можно было бы открыть в высшей степени скандальный процесс. Вследствие этого правительство его величества предпочло принять самые быстрые и решительные меры предосторожности.