Анна Австрийская была чем-то занята у своего письменного стола, но тотчас же повернулась к вошедшему и встретила его очень приветливо.
— Я должен прежде всего поблагодарить ваше величество за милостивый прием. В том, что я допущен в этот кабинет, я вижу величайшую милость! — проговорил Ришелье, низко кланяясь.
— О! Не придавайте такого важного значения этому обстоятельству, ваша эминенция, — живо, но все еще любезно заметила Анна Австрийская, которой внимание Ришелье в последнее время стало казаться подозрительным. — Так вышло потому, что я находилась здесь и была занята, когда доложили о вас.
— Значит, я помешал вашему величеству?
— Нет! Нисколько! Я ведь могла бы не пригласить вас сюда. Садитесь и рассказывайте, что привело вас ко мне.
Ришелье, не трогаясь с места, взглянул в сторону донны Эстебаньи, которая все еще оставалась в кабинете.
— Я позволю себе просить ваше величество о милости переговорить с вами без свидетелей, — проговорил он.
— О, моя обергофмейстерина может слышать все, что узнаю я сама!
— Я знаю, что благородная донна Эстебанья — поверенная своей королевы, но тем не менее я просил бы…
Анна, улыбаясь, кивнула Эстебанье, и та, откланявшись, вышла.
— Теперь мы одни. Сядьте же, ваша эминенция.
В ответ на это приветливое приглашение Ришелье опустился на диван. Королева села рядом. На ней было светло-розовое шелковое платье с длинным треном и большим декольте, эффектно обнажающим ее прекрасные плечи и шею. Ришелье взглянул на нее, и в черных глазах его загорелся огонь бушующей в нем страсти. В этом взгляде была какая-то дерзость и необдуманная сила. Королева невольно опустила глаза. В эту минуту она просто испугалась человека в красной одежде, который сидел рядом и несколько мгновений не спускал глаз с ее лица. Но страх этот исчез так же быстро, как и явился, когда кардинал заговорил с ней. Королева овладела собой и внутренне готовилась найти выход из западни, которую он ей, очевидно, приготовил.
— Я явился к вашему величеству, — начал Ришелье с мягкостью кошки, ступающей перед прыжком, — чтобы переговорить о деле, которое чрезвычайно важно и в высшей степени таинственно.
— Это должно быть еще и интересно.
— В Париже говорят о каких-то отношениях герцога Бекингэма с Лувром, о какой-то тайной переписке… Не знает ли ваше величество чего-нибудь об этом обстоятельстве?
Ришелье снова поднял на нее упорный проницательный взгляд.
— А что если я отвечу вам, что знаю об этом? — ответила она вопросом с самым беззаботным видом.
Кардинал, видимо, не ожидал такого ответа.
— Тогда я почту обязанностью обратить ваше внимание на то, что эти отношения могут привести к печальным последствиям! Король подозрителен… Простите мне свободу моих выражений, королева, ко я не могу иначе говорить с вами, как от чистого сердца и под влиянием сильного чувства! Король недоверчив, и коль однажды в голове его возникнет подозрение…
— Позвольте и мне в свою очередь предложить вам откровенный вопрос, ваша эминенция, — перебила его Анна Австрийская. — О чем это вы говорите: о фактах, достоверно вам известных, или просто пытаетесь напутать меня разными призраками?
— Я в высшей степени озабочен… озабочен из-за вас…
— Из-за меня, ваша эминенция?! О, какая доброта! Я даже не знаю, чем заслужила такое внимание с вашей стороны.
— Позвольте мне говорить с вами не как преданный слуга со своей повелительницей, а как глубоко любящий друг со своей подругой! Вы все время были в тайной связи с Лондоном…
— Я вас не понимаю…
— Терпение, спокойствие и доверие, ваше величество! Я повторяю, я пришел сюда как проникнутый любовью друг, чтобы повергнуть к стопам вашим свои услуги и сонеты. Я знаю гораздо больше, чем вы думаете… Я знаю, что сегодня вы получили из Лондона письмо… письмо, которое чуть-чуть не попало в чужие руки… Подумайте, что было бы, если бы это случилось! Я даже не смею себе этого представить» Умоляю вас, прервите эти отношения!
— Да о каких отношениях говорите вы, ваша эминенция?
— О ваших отношениях с Бекингэмом, Анна! Я не могу вынести мысли, что…
Королева с гордым достоинством поднялась со своего места.
— Что за тон, господин кардинал? — спросила она величественно, чего никак нельзя было ожидать, принимая во внимание ее годы и характер.
— Это голос моего встревоженного сердца! Я повторяю вам, Анна, не отталкивайте меня! Лучше оттолкните те попытки, которые предпринимаются в Лондоне.
— Я все-таки решительно не понимаю вас! Что это за отношения и попытки?
— Письма, ваше величество, доставляемые через одного мушкетера. Но ведь ему не всегда будет сопутствовать удача в достижении цели, в особенности, если узнает король…
— Но скажите, ради всех святых, откуда вы знаете обо всех этих обстоятельствах, столь пугающих вас?
Анна втайне зорко наблюдала за тем, какое впечатление произвел на кардинала этот вопрос.
— Говорю же вам, о них толкуют уже в городе. Подумайте, что будет, если об этом узнает король… Да нет же! Это так ужасно!.. Ведь тогда даже я буду не в состоянии защитить вас!
— Так расскажите же мне хотя бы все эти толки.
— Говорят о письмах, которые перевозит один из назначенных для вашей личной службы мушкетер.
— Наконец-то я поняла вас! Однако вас очень ловко сбили с толку! — расхохоталась Анна Австрийская.
— То есть, как это «сбили с толку»? У меня есть доказательства того, что связь, о которой я говорю, действительно существует!
— И, несмотря на это, я все-таки повторяю, что над вами сто-то подшутил и подшутил довольно зло! За это я прощаю зам ваше странное поведение и непонятные слова.
— Как?! Разве мушкетер не был в Лондоне?
— Нет, был, ваша эминенция.
— И он не разговаривал с герцогом Бекингэмом? — горячо допрашивал Ришелье.
— Он сам рассказал мне об этом разговоре.
— И это не по вашему поручению?
— Нет, сугубо в интересах герцога Бекингэма.
— И он не возил в Лондон письмо и не возвратился оттуда с ответом?
— Но откуда вы все это знаете?
— Совершенно случайно вышло, что за мушкетером наблюдали.
— Случайно! Я скажу вам больше: за ним не только наблюдали, на него напали и обобрали на дороге! Это просто что-то неслыханное! Я буду жаловаться королю и просить, чтобы это дело тщательно расследовали. Доходит до того, что проезжие на большой дороге рискуют жизнью. Ведь это ни на что не похоже! Вы слышали, что моего мушкетера обобрали?!
— Нет, я чрезвычайно удивлен этим обстоятельством!
— В самом деле?! В таком случае вы ничего не знаете и о кинжале?!
Ришелье пришлось сделать серьезное усилие над собой, чтобы не выдать своего удивления. Он решительно недоумевал, почему Анна заговорила с ним именно о кинжале. Ему казалось невозможным, чтобы она знала что-нибудь о том, кто и почему овладел им.
— О кинжале? — повторил он с удивлением. — Я слышал только о чрезвычайно важных и таинственных письмах.
— А я не знаю о письмах! Значит, обменявшись сведениями, мы, может быть, доберемся до истины! У мушкетера, который ездил в Лондон, украли на дороге очень дорогой кинжал, осыпанный драгоценными камнями. Это тем неприятнее, что он принадлежал герцогу Бекингэму! Он дал его виконту д'Альби…
— Странно! Какой роскошный подарок! Вероятно, у герцога были серьезные причины так щедро наградить мушкетера или, быть может, так дорого купить его молчание.
— Вы ошибаетесь, ваша эминенция! Вас положительно нарочно ввергли в лабиринт заблуждений. Герцог дал мушкетеру этот кинжал для того, чтобы тот здесь, в Париже, вставил в его отделку один драгоценный камень, который выпал из нее и затерялся, а в Лондоне такого не оказалось.
Ришелье понял, что случай с кинжалом имел совсем иной смысл, нежели он думал сначала.
— А! Вот в чем дело! Ваше величество имеет, по-видимому, весьма подробные сведения.
— Да, мой бедный мушкетер сам рассказал мне сегодня утром о своем несчастье. Он просто в отчаянии, да это и понятно. Подумайте только, ваша эминенция, — кинжал, который герцог поручил ему как святыню, у него пропал.
Кардинал мысленно решил, вернувшись домой, осмотреть кинжал и проверить, действительно ли там недостает одного камня.
— Да, это, разумеется, неприятно, — проговорил он.
— И что за мнение о наших порядках составят себе за границей, когда узнают, что на большой дороге разбойники напали на мушкетера и обокрали его!
— Но почему же он не защищался? Военный человек, притом мушкетер, столь прославленный своей храбростью, позволяет обобрать себя как беспомощная старуха. Согласитесь, это просто смешно!
— По словам виконта, это было вовсе не так смешно, как кажется вашей эминенции.
— Мне показалось, что я сейчас встретил его здесь, в прихожей.
— Да, вы не ошиблись, это был он. Он приходил сказать мне, что напал на след того злополучного кинжала.
— На след? И куда же привел его этот след?
— Это на время должно остаться тайной, ваша эминенция. Я не могу сказать этого, чтобы не предупредить виновных и не дать им возможности сбить моего мушкетера с пути его розысков. Но если бы вы знали, какие странные открытия он сделал! Верите ли, что если бы я вам о них рассказала, вы сами не могли бы удержаться от смеха! Право же, из всего этого вышел бы прелестный комический фарс для сцены. Говорят, вы любите такие фарсы. Позабавились бы… — хохотала она с видом самого искреннего веселья. — «Алчность свойственна и министрам» или «Волк и лисица»! Как вам нравятся такие заглавия, ваша эминенция?
Ришелье окончательно перестал понимать ее. Ему казалось невозможным, чтобы королева знала действительную историю пропавшего кинжала Бекингэма. Его смущало еще и то, что разговор сложился совсем не так, как он рассчитывал. Он пришел за тем, чтобы высказать Анне всю силу своей страсти к ней, заставить ее выслушать себя и потребовать ответа.
Это было страшным риском с его стороны. Она могла в одно мгновенье лишить его места при дворе и разрушить всю его блестящую будущность. Но страсть к любимой женщине заглушила в этом человеке и властолюбие, и осторожность, и хитрость, и все то, что составляло характерные черты его существа.