– Вам следовало вместо этого арестовать его! – крикнула она, укоряя Генриха за безрассудство, однако тот остался неколебим как скала.
– Вы ведь не хотите, чтобы от моего имени вершилась несправедливость? – с вызовом спросил он.
– Вы не должны демонстрировать такую благосклонность к нему! – бросила она в ответ. И все продолжалось в том же духе, шло по порочному кругу: он – ей, она – ему, отчего у Анны оставалось ощущение усталости и разбитости.
Она больше не могла держать под контролем ни свои страхи, ни вспышки гнева и жила в постоянной тревоге: вдруг Генрих вернет назад Уолси, а тот, зная о ее враждебности, постарается устранить недоброжелательницу. Анна понимала, что доводит Генриха до крайних пределов терпения, но не могла придержать язык. Войдя однажды в личные покои короля, она застала его за разговором с сэром Джоном Расселом, придворным, за плечами которого была блестящая карьера, и услышала, как собеседник побуждает Генриха проявить доброту к кардиналу:
– Он прекрасный государственный деятель, сир, и никто не служил вам более верно, даже если он не сумел довести до конца ваше…
– Сэр Джон, – прервала его Анна, – меня удивляет, что вы хвалите в глаза королю человека, обвиненного в таком количестве нанесенных его милости обид и оскорблений. Прощение не означает, что о них забыли.
Ждать ответа изумленного сэра Джона Анна не стала. Прекрасно сознавая, что Генрих сверкает на нее взглядом, она удалилась и поклялась себе, что больше никогда не заговорит с сэром Джоном.
Однако Генрих пошел за ней.
– Анна, я вас очень люблю, но не позволю третировать моих джентльменов, – с укором произнес он; стоявшие рядом придворные ухмыльнулись. – И да, прощение не означает, что совершенные человеком проступки забыты – мною, ибо в данном случае значение имеет мое мнение.
– Тогда я тоже прошу у вашей милости прощения, – едко проговорила Анна, сделала изысканный реверанс и пошла прочь, прежде чем он успел сказать что-нибудь еще.
Разумеется, Генрих явился к ней, как только смог, весь раскаяние и испуг: вдруг она снова начнет грозить, что бросит, – и Анна грациозно приняла его извинения. Как обычно, после ссоры Генрих был более страстен, чем когда-либо, поэтому она позволила ему поцеловать и приласкать себя.
Анну беспокоило, что она так легко срывается и дает волю языку, но сдержаться не могла. Казалось, она все время борется с демонами. И главным из них сейчас был Уолси.
Перебранки продолжались, подпитываемые нежеланием Генриха прибегнуть к помощи трактата Кранмера, который уже был завершен. Вскоре наступила весна, за ней пришло лето, а король все колебался: ему не хотелось совершать последний отчаянный рывок, способный привести к разрыву с Римом. Сколько Анна ни подталкивала его, сколько ни изводила капризами и придирками, сдвинуть короля с мертвой точки не удавалось.
– Вы были так одушевлены предложенным Кранмером решением, – напомнила она Генриху.
– Да, но я думаю о том, какие могут быть последствия, если я встану на этот курс. Сейчас я собираюсь приказать своим лордам, духовным и светским, чтобы они обратились в Рим с прошением о решении дела в мою пользу.
– И вы думаете, это тронет папу? – Анна была полна презрительной насмешливости. – Генрих, мне двадцать девять, и я не молодею. Если вы надеетесь обрести сыновей, вам надо действовать более решительно, а не слать петиции.
– Анна, если я выберу какой-нибудь иной путь и не стану ждать решения папы, император может объявить войну. Вы понимаете, сколько врагов я нажил в стремлении к нашему браку? Не только за границей, но и здесь, в моем королевстве, при моем дворе! Вы хоть представляете, чем я рискую ради вас? Своей популярностью, безопасностью Англии, самого моего трона!
– Это не имеет значения! – страстно возразила она, понимая: нужно остановить его, чтобы не думал о ней как о причине всех проблем. – Значение имеем мы и наш брак. Знаете, я читала о древнем пророчестве, что в наше время одна королева должна сгореть на костре. Это могу быть я! Я знаю, меня ненавидят, и сокрушаюсь об этом. Но даже если мне придется перенести тысячу смертей, моя любовь к вам не уменьшится ни на йоту!
Тут Генрих поцеловал возлюбленную и на время позабыл о своих тревогах. Однако слова короля немного отрезвили Анну, она решила отныне проявлять к нему чуть больше почтения и постараться стать снова той женщиной, в которую он когда-то влюбился.
Генрих отправился в Хансдон навестить свою дочь принцессу Марию. Девочке исполнилось четырнадцать, а с тех пор, как возникло Великое дело, при дворе она появлялась редко, потому что оба родителя хотели оградить ее от душевных переживаний.
– Я скучаю по ней, – говорил Генрих Анне, – и хотел бы быть уверенным, что она не заразится упрямством Екатерины.
Домой он вернулся в дурном расположении духа.
– Прекрасно, когда собственная дочь начинает говорить отцу, что тот поступает неправильно, – ворчал он. – И забывает о своем долге перед ним! Екатерина поработала над своей дочерью. Мария повторяет все те же старые, набившие оскомину доводы. Я сказал ей, что приеду вновь, только когда она начнет смотреть на вещи правильно. Дерзкая девчонка заявила, что готова слушаться меня во всем, кроме того, что противоречит ее совести.
– Она что же, не уважает своего отца и короля? – возмущенно спросила Анна.
– Никогда прежде она не перечила мне, – сокрушался глубоко опечаленный Генрих. Раньше Анна часто видела его с Марией в покоях Екатерины и не забыла об этом. Генрих обожал свою дочь, а она – его.
Прошение лордов было отправлено в Рим. В Генрихе снова зародилась надежда, но Анна ничего не ждала. Недели проходили, и ни слова в ответ. В сентябре Климент, который старательно избегал вынесения окончательного решения, предложил, чтобы королю было позволено иметь двух жен.
– Двух жен! – взорвался Генрих. – Неужели теперь Церковь одобряет двоеженство?
– Как он может предлагать такое? – ахнула потрясенная до самых глубин своего существа Анна.
– Он пишет, что может разрешить это и скандал будет меньше, чем в случае аннулирования брака.
Втайне Анна радовалась. Опустившись так низко, Климент утратил всякое доверие Генриха и, если есть на свете справедливость, всего света вообще.
– Для меня с ним все кончено, – сказал Генрих, глаза его при этом были как сталь. – Мне всегда следовало полагаться на свою совесть, которая есть более высокий и справедливый судья, чем разложившийся Рим. Бог, мне это ведомо, руководит моими действиями. Климент заставил меня ждать три мучительных года, и теперь он узнает, что мое терпение истощилось. Пошлите за Кранмером!
Томас Кромвель неожиданно столкнулся с Анной, когда та прогуливалась вдоль берега реки в Гринвиче и размышляла, сколько может пройти времени, прежде чем университеты выскажут свое мнение. Теперь Кромвель являлся членом королевского Тайного совета. Генрих отзывался о нем очень высоко, впечатленный ревностным стремлением нового сподвижника порадеть на пользу короля. Анне этот человек не был особенно приятен, но они разделяли общее стремление к реформам и одобряли перевод Библии, так что, если Кромвель жаждал применить свои замечательные таланты и содействовать аннулированию брака, она была более чем готова отставить в сторону свои сомнения на его счет.
Анна полагала, что Генрих едва ли станет снова так сильно полагаться на канцлера, как полагался на Уолси, – теперь король обрел подлинную самостоятельность, – но она знала о растущем влиянии Кромвеля. Пока он понимает, что ее воля – закон для короля, они будут ладить.
Кромвель поклонился:
– Леди Анна, я подумал, вы захотите узнать. Совету представили новые свидетельства против кардинала.
– Новые свидетельства, мастер Кромвель?
Тот огляделся по сторонам. Поблизости никого, кто мог бы подслушать их разговор, не было. В этот холодный первый день ноября большинство придворных не показывали носа на улицу и сидели вокруг каминов и жаровен. Кромвель понизил голос:
– У нас есть послания Уолси, подтверждающие, что он писал императору и королю Франции, прося их содействовать его примирению с королем. Глупый шаг со стороны человека, осужденного по Статуту премунира, не правда ли, леди Анна? Апелляция к иноземным правителям будет истолкована как измена, и ему придется за это ответить.
– Король верит в виновность кардинала?
Всего несколько дней назад Анна слышала, как Генрих говорил, что Уолси был лучше любого из его теперешних советников, и хвалил изгнанника за отличное исполнение церковных обязанностей в Йорке.
– Да. Уже во время нашего разговора был выписан ордер на арест. – В свинячьих глазках Кромвеля промелькнула мимолетная искра сожаления.
– Вам жаль вашего бывшего господина, – заметила Анна.
– Он был хорошим руководителем, – задумчиво произнес Кромвель, потом его губы сложились в знакомую, по-бычьи упрямую линию. – Но мне бы не хотелось, чтобы кто-нибудь думал, будто я испытываю хоть малейшую симпатию к человеку, который совершил измену. Вам, наверное, доставит удовольствие новость, что арестовать кардинала от имени короля отправлен граф Нортумберленд.
К Гарри Перси теперь перешел титул и владения его отца! Наконец-то восторжествовала справедливость, хотя бы отчасти.
– Это очень подходящее для него поручение, не так ли? – тихо спросил Кромвель, и вдруг Анна вспомнила, как стояла в объятиях Гарри под сенью липы неподалеку от монастыря Черных Братьев и за ними наблюдал какой-то человек в черном.
– Вы видели нас! – воскликнула она. – Вы знали!
– Я был доверенным лицом кардинала. Мне известно, что произошло. Не было никакой помолвки с Мэри Тальбот. Она обсуждалась, это верно, но настоял на ней Уолси. Таким образом он отомстил вам, Болейнам, за то, что вы глумились над ним. Будьте благодарны, что он остановился на этом. Глупца Бекингема он привел на плаху.
Анна глядела на своего собеседника во все глаза:
– Значит, мы с Гарри были помолвлены законно?