азны. Она почти пуста.
Анна это знала. Генрих растратил богатства своего отца на развлечения и бесполезные войны.
Во многих отношениях Анна одобряла планы короля и его намерение уничтожить папство. Но что ждет монахов и монахинь, которые окажутся выброшенными на улицы? Что станет с больными, о которых некому будет заботиться? С нищими, которые начнут голодать, лишенные милостыни, раздаваемой у монастырских ворот, и путниками, которым негде будет остановиться на ночлег? Не меньшее зло – трагическая утрата монастырей, которые славились высокими достижениями в образовании и являлись хранителями знаний, накопленных в огромных библиотеках.
Это дело рук Кромвеля, Анна была уверена. Разве не обещал он сделать Генриха богатейшим из английских монархов? Но хорошо ли он все продумал? Неужели нельзя придумать что-то другое?
– Не сомневаюсь, что ваша милость сделает все как нельзя лучше, – сказала Анна, решив посмотреть, что из всего этого проистечет, и попытаться найти компромиссное решение.
В ту ночь Генрих остался с ней. Он быстро получил свое удовольствие и как раз надевал ночную рубашку, чтобы вернуться к себе, но тут Анна поймала его за руку и спросила:
– Как вы думаете, Франциск согласится на брак Елизаветы?
Анна надеялась, что Генрих не заметит, какие большие надежды она возлагает на это.
Он вздохнул и высвободил руку:
– Не знаю, Анна. Франциск стал таким добрым сыном Церкви: уничтожает ереси и свободомыслие. Он может воспротивиться женитьбе своего сына на дочери той, чей брак так часто ставился под сомнение.
Сердце Анны пронзили ледяные осколки. И это Генрих, столь ревностно добивавшийся признания ее истинной королевой, говорит теперь такие слова! Неужели он уже и сам сомневается? А не собирается ли он развестись?
Лежа одна в постели, Анна говорила себе: даже если Генрих жалеет, что женился на ней, все равно она в безопасности, потому как сторонники Екатерины любой признак близящегося разрыва короля с супругой восприняли бы как признание того, что он с самого начала ошибался, и как повод начать подталкивать его к воссоединению с бывшей женой. А этого они не дождутся, Анна была уверена.
Только в конце февраля Пальмедес Гонтье, секретарь адмирала Франции, попросил аудиенции у короля и королевы.
– Это, должно быть, по поводу брака Елизаветы! – воскликнула Анна.
– Если он попросил, чтобы вы тоже присутствовали, наверное, да, – улыбнулся Генрих. – Принято советоваться с королевой, когда речь идет о поиске супруга для ее дочери.
Анна сидела рядом с Генрихом на помосте в заполненном людьми приемном зале и улыбалась приближающемуся Гонтье. Он поклонился и передал ей письмо адмирала. Анна начала жадно читать, но настроение ухудшалось по мере того, как становилось ясно, что в этом послании не содержится ни единого слова о помолвке Елизаветы.
Генрих взял письмо, прочел, потом хмуро посмотрел на Анну, будто она была во всем виновата:
– Прошу меня извинить, но я должен проконсультироваться со своим советом.
И, оставив Анну в обществе Гонтье, отошел.
Она попросила Гонтье подойти ближе. Нужно было что-то сказать. Со стороны Франциска проигнорировать сделанное предложение – это равносильно грубости.
Анна сознавала, что лорды и придворные внимательно за ней наблюдают, некоторые с плохо скрываемой враждебностью. Когда посол подошел ближе, она понизила голос:
– Скажите вашему господину, сэр, что столь долгая отсрочка с ответом на предложение о браке возбудила в короле, моем супруге, множество странных мыслей, которые необходимо срочно развеять. Я надеюсь, что король, брат мой, не желает свести меня с ума неведением, к чему я уже близка, и поставить меня в еще более трудное положение, чем то, в котором я нахожусь с момента замужества.
Гонтье вздрогнул, очевидно, смущенный ее несдержанностью. Анна понимала, что непростительным образом нарушает дипломатический этикет, но ей было все равно. Она боролась за будущее дочери и свое собственное.
– Прошу вас, поговорите с адмиралом от моего имени, – молила Анна. – Я не могу говорить с вами так обстоятельно, как мне хотелось бы, – здесь неподходящее место; и за мной следит множество глаз. Я не могу написать, не могу встретиться с вами еще раз и не могу больше вести эту беседу.
Анна встала – секретарь смотрел на нее с изумлением – и присоединилась к Генриху, который взял супругу за руку и вывел из зала.
– Я сказала ему, что мы с нетерпением ждем согласия на брак, – беззаботным тоном прочирикала она.
Уже несколько дней всегда бывшая настороже Анна видела, что Джоан Эшли ходит с унылым лицом.
– Думаю или, скорее, надеюсь, что король от нее устал, – сказала Анна Мадж Шелтон.
Вместе с Мэри Говард и Маргарет Дуглас они просматривали стихи, которые Мадж и ее подруги собрали в своих альбомах.
– Так и есть, – откликнулась Мадж. – Сегодня утром она из-за этого плакала.
– Он всегда был переменчив! – Анна горько усмехнулась. – Знаешь, Мадж, я уже перестала ждать от него верности. Мне невыносима заносчивость этой маленькой сучки.
– Она больше не задирает нос, – заметила Мадж.
– Вам повезло, что у вас такой поклонник, как Норрис, – сказала Маргарет. – Он хороший человек. И не склонен к изменам.
Анна обомлела. Норрис ухаживает за Мадж? Быть этого не могло! Он любил ЕЕ, она это знала. Но она для Норриса запретный плод… а он мужчина со своими мужскими потребностями. Следует радоваться, что сэр Генри ищет счастья на стороне. Тем не менее эта мысль не утолила боль от полученной раны.
Мадж с любопытством поглядывала на Анну. Взгляды их скрестились.
– Он не может быть верен мне, – прошептала Мадж. – Потому что любит другую.
Если она догадалась, то и другие тоже могли!
– Чепуха! – Маргарет улыбнулась Мадж. – Он говорил мне о своих надеждах на брак с вами.
– Ну и напрасно он надеется, – заявила Мадж. – Если король должен иметь даму сердца, то вашей милости нужно поставить на его пути такую, которая любит свою госпожу и завоюет для нее его симпатию. – Глаза их снова встретились.
– Вы делаете предложение? – после долгой паузы спросила Анна.
– У меня уже были любовники. – Мадж пожала плечами. – Под одеялом даже король такой же, как другие мужчины.
– Вы сделаете это для меня? – спросила Анна, глубоко тронутая.
– Конечно сделаю. Ведь вы мне родная. Мы все многим вам обязаны.
– Вы уверены, что хотите это сделать? – уточнила Анна. – Это рискованно.
– Беременность можно предотвратить, – рассмеялась Мадж. – Женщина должна испытывать удовольствие, чтобы зачать. Я буду думать о чем-нибудь печальном, если у меня начнет кружиться голова!
Какой причудливый замысел – соблазнить собственного мужа. До чего же она докатилась! Но если Мадж удастся убедить короля лучше обходиться с супругой, затея может оказаться стоящей.
– Сработало! – шепнула Мадж Анне через два дня по пути на мессу.
Анна не знала, что и чувствовать: радоваться или ревновать. Она должна была испытывать благодарность к Мадж, но не могла отделаться от ощущения обиды. Генрих, вероятно, пытался добиться благосклонности ее кузины. Анна его больше не заботила.
Однако еще через два дня Мадж впала в уныние:
– Его не интересуют разговоры, а когда я упомянула вас, он сказал, что у нас есть более приятные занятия.
Неделей позже все было кончено.
– Не знаю, как вы терпели это, Анна, – сказала Мадж, перебирая украшения в шкатулке королевы; Уриан тыкался носом в ее руку. – Он самый скучный любовник из всех, какие у меня были. Слава Богу, я ему надоела!
Леди Мария снова заболела. Генрих застал Анну в ее кабинете за написанием писем.
– Доктора опасаются за ее жизнь, – с убитым видом сказал он. – Шапуи умоляет, чтобы ее отправили лечиться к матери, но я не смею позволить. Что, если Мария сбежит за границу? Это ей легко удастся, если она будет с Екатериной. Император придет ей на помощь и припрет меня к стенке. – Генрих сел и обхватил голову руками. – Если бы Екатерина решилась встать на защиту Марии, то могла бы развязать против меня такую же ожесточенную войну, как те, что вела в Испании ее мать Изабелла.
– Обе они бунтарки и изменницы, заслуживающие смерти, – заявила Анна, – и, пока живы, всегда будут доставлять вам проблемы.
– Если вы подарите мне сына, они ничего не смогут сделать! – выкрикнул король.
– Небесам известно, я старалась, – бросила она в ответ. – Я каждый день молюсь о сыне, но, боюсь, это напрасный труд. Позавчера я видела сон, в котором Господь открыл мне, что мне не зачать ребенка, пока живы Екатерина и Мария.
Генрих взглянул на нее с неприязнью:
– Иногда я задумываюсь, действительно ли Господь одобряет этот брак. Вы должны исполнять свой долг, мадам, а не выдумывать оправдания.
И, не сказав больше ни слова, вышел.
Анна чувствовала себя как никогда несчастной и затравленной. Не помогали и рассказы отца об участи ее клеветников. Женщину заключили в тюрьму за то, что та называла Анну шлюхой и проституткой, священника – за слова, что от Анны воняет хуже, чем от совокупляющейся свиньи. Еще отвратительнее было заявление представшего перед Тайным советом монаха, который говорил, что юный Генри Кэри – сын сестры Анны от короля. К счастью, мальчик, находившийся после отъезда Марии и Уильяма Стаффорда в Кале под опекой Анны, жил с бабушкой в Хивере и не ведал ни о каких слухах.
Однако преступление всех этих мелких людишек состояло в мятежных разговорах. Гораздо больше беспокойства вызывало открытое неповиновение влиятельных людей. Что бы ни говорил Генрих Анне наедине, на публике он не хотел терять лица. Все должны были признать, что его решение оставить Екатерину и жениться на Анне было правильным, что Елизавета – его законная наследница, а он – высший глава Церкви Англии. Когда дело касалось тех, кто уклоняется от клятвы верности, король становился жестоким.
В мае в Тайберне были казнены настоятель картезианского монастыря в Лондоне, два приора-картезианца и брат из обители Сион – их повесили, тела выпотрошили и четвертовали. Норрис присутствовал на казни и после передал Анне, что монахи вовсе не выглядели напуганными и шли на смерть с радостью. Он опустил в своем рассказе мрачные подробности, и она с трудом могла представить себе, каково это – быть привязанным к волокуше и протащенным по улицам города, повешенным до полуудушения, а потом претерпеть ужасы кастрации, потрошения и обезглавливания. По крайней мере, когда тела казненных разрубали на четыре части, чтобы выставить на обозрение публики, несчастные уже ничего не чувствовали.