– Какие песни были записаны в её последний приезд в Москву?
– Это была весна 1980 года, Аня плохо себя чувствовала. Ещё не знала своего страшного диагноза, а организм уже давал сбои. Мы её жалели, предлагали больше отдыхать, лучше питаться. А она почти ничего не ела, иногда заваривала кипятком геркулес и пила чай. Той весной мы записали несколько песен – «Люблю тебя» и «Колыбельную» Арно Бабаджаняна и «Идёт ребенок по Земле» Жени Птичкина. Аня спела очень быстро, голос звучал хорошо. В песне «Идёт ребенок по Земле» в финале есть момент, когда надо подержать ноту, тянуть её подольше… Оркестр играет свою партию, Аня поёт, а её голос не заканчивается… Было какое-то космическое ощущение, что песня закончилась, а голос всё звучит. Помню, звукорежиссер сказал: «Это какой-то сбой, не может она так долго держать ноту!». Когда слушали готовый дубль, не поверили своим ушам: финальное слово Аня тянула почти 50 секунд, не прерываясь. Эта песня вышла в свет уже после смерти Ани. Каждый раз, когда я слушаю её, вспоминаю ту запись…
Во время последней записи на «Мелодии» с Анной Качалиной и звукорежиссером А. Штильманом, апрель 1980 года. Фото из архива Раисы Птичкиной
– В последнем письме, которое Анна Герман написала вам в мае 1982 года, она пишет, что приняла крещение и счастлива…
– В те годы на такие темы мы почти не говорили. Аня никогда не посвящала меня в свои духовные дела. Даже в последнем письме она лишь написала мне, что крестилась в веру своей бабушки и очень счастлива. Только после её ухода я узнала, что выбор Анны был крещение у адвентистов седьмого дня. В её облике, в её голосе было столько духовности, столько мудрости! В ней жила какая-то недосягаемая тайна, которую никто никогда не разгадает. Не зря её называют «белым ангелом песни». Я помню, как у нас в студии Аня записывала с гитаристом Романом Землянским романс «Выхожу один я на дорогу» на стихи Лермонтова. Сам романс воздушный, гитара звучала очень нежно, а голос Ани передавал такие эмоции, что казалось, будто ты уже не на Земле. Был записан первый дубль, мы попросили: «Аня, спой по-земному. У тебя получилось слишком космически». До сих пор ругаю себя за то, что не сохранила тот первый дубль. Как будто это пел ангел, спустившийся с небес.
– Как вы считаете, в чём секрет её обаяния, её влияния на людские сердца?
– Мы много говорим о голосе Анны, а я бы хотела сказать о её душе. Её голос и душа – неразрывны. Голос – инструмент, передающий душу человека. Духовный мир Анны Герман остался скрытым от большинства слушателей. Но по песням мы догадывались о высоком предназначении этой певицы. Особенно духовность проявилась в ней после автокатастрофы. Ей предлагали петь в церкви, но она считала себя неготовой. А незадолго до смерти она сочинила музыку к словам Библии. Она была прикована к постели, уже не могла передвигаться без посторонней помощи, но на домашний магнитофон на простую кассету сделала несколько записей, без аккомпанемента, просто записала голос – тихий и смиренный, глубоко духовный, отстранённый…
Сообщение ТАСС о кончине Анны Герман
– Как вы узнали, что Анны не стало?
– В начале 80-х из Москвы было очень трудно связаться с Польшей. Нужно было ходить в Дом дружбы народов и заказывать переговоры, из частных квартир связи не было. В Польше началось военное время – Солидарность. Часто в соединении отказывали, поэтому мы мало что знали о состоянии Анны. При малейшей возможности передавали с оказией для неё какие-то посылки: в основном еду, какие-то лекарства… В Варшаве в то время магазины были пусты, достать еду было трудно. Аня говорила: «В магазинах пустые полки, продают только уксус».
26 августа 1982 года я была на даче в Мамонтовке, готовила обед и услышала по радио объявление ТАСС: «Сегодня в Варшаве после продолжительной болезни умерла знаменитая польская певица Анна Герман». Внутри всё оборвалось. Мы верили, что всё обернётся и Аня в очередной раз победит болезнь.
Через два дня у меня на руках были все документы для поездки в Польшу. В какой бы кабинет я ни заходила, всё делали незамедлительно, даже сберкасса работала на несколько часов дольше, узнав о цели моей поездки. Я видела успех Анны на сцене, видела восторг зрителей на концертах, но в тот момент я поняла, насколько искренне и по-настоящему её любили люди! Одного её имени было достаточно, чтобы чиновники оформили все документы без промедлений и проволочек. И это в советские-то годы! Так я попала на похороны. Прощались в военном госпитале, где умерла Аня, потом поехали на кладбище. Было горько и тяжело видеть осиротевшим маленького Збышека, убитую горем Ирму, молчаливого Збигнева. После ухода Ани я не смогла работать на «Мелодии», там всё напоминало о нашей дружбе. Через год на «Мелодии» вышла пластинка «Последняя встреча», куда вошли песни, которые мы с Аней готовили для новой программы, а в 1987 году вышла ещё одна посмертная пластинка – с записью одного из последних концертов в Ленинграде.
Фрагменты писем Анны Герман к Анне Качалиной
«Москва – это уже не чужой далёкий город, с тех пор как мы подружились. В Москве живет Аничка Качалина, думаю про себя: не просто подруга, а почти сестра – родной человек» (лето 1970 года).
Письма Анны Герман Анне Качалиной
«Аничка, мне недавно передали от тебя подарок. У меня просто слов нет! Аничка, неужели ты клад какой-то нашла, что ты такие дорогие подарки мне присылаешь?!! Пол-литра египетских духов в чудесной красной коробке с шоколадом… Аничка, я себя плохо чувствую, я никак не заслужила, прямо никак! Духи прекрасные, я с мамой поделилась. Не сердишься? А от шоколада и след простыл. Аничка, у меня тоже есть подарки для тебя, но я уж тебе их лично в этом году, т. е. 1972, вручу» (20 ноября 1971 года).
«Я теперь совсем уже занялась нашей новой квартирой. Как приятно всё это делать. Чистить, убирать, мыть и мебель перетаскивать с места на место. Руки у меня как у „чёрного“ рабочего, но зато удовольствие громадное. Вчера Збышек купил абажуры из соломы, ну просто чудо!! Мне очень нравятся такие „народные“ вещи» (лето 1973 года).
«Дорогая Аничка! Большущий тебе привет из Сочи! Мы уже 10 дней в СССР. Но только вот сегодня я выспалась и дошла или же, вернее, „пришла“ в себя. Работаем много, часто по 2 концерта в день. Ребята очень просили, если смогу, чтобы по два. Понимаю всё и стараюсь. Сижу в комнате до выезда на концерты, чтобы никого не видеть, чтобы была тишина, и тогда как-то выдерживаю напряжение двух концертов. Сочи чудесный, но я бы тут никогда не смогла отдохнуть. На пляже была только раз – 5 минут. Такая уйма народу, детей, радио и разговоров, что быстро спряталась в свою комнату. Мне бы куда-нибудь в дремучий лес попасть с кусочком озера…» (4 августа 1974 года).
«А как, Анюточка, проходил твой день рождения? Хорошо, весело? Друзья были? Селёдочка была? Знаешь, когда мы встретимся опять, то отпразднуем наши дни рождения все, которые были, ладно? Значит, 10 лет назад, только обязательно с танцами, ладно? Ладно, Аничка?!! Ой, только поместятся ли наши друзья в твоей комнате? Ну, балет будет скромный, мы даже на одном квадратном метре можем притоптывать – так, по-модному, да? А руки будут работать и тело. Вот… А потом с аппетитом бросимся на селёдку. Аничка, я так обрадовалась твоему письму! Ты всё-таки большущий специалист! Нам со Збышеком очень, очень нравится порядок песен на пластинках. Лучше бы никто не придумал, сказал Збышек, а я точно такого же мнения.
Анюточка, конечно, пластинку эту ты можешь продавать кому угодно – на все четыре стороны света, даже в Космос, если вообще кто-нибудь её захочет, кроме советских людей!» (14 февраля 1975 года).
«Дорогая Аничка, я так рада, счастлива, что ты у меня есть. Москва – это не просто Москва – для меня это прежде всего всё, что с тобой связано, и твоя откровенная, добрая дружба. Спасибо тебе, Аничка, за заботу, за жареную картошку и нашу работу. Жаль только, что всегда всё так второпях надо делать, иногда хотелось бы что-нибудь повторить, переделать… Но, может быть, так и надо – пока всё вперёд спешить?..» (1 октября 1975 года).
«Я тоже, Аничка, ежедневно вспоминаю тебя! Всё, всё связано с тобой. Ведь каждое письмо (их много приходит) из СССР – это благодарность за песни. А если бы не ты, их бы не было… Для одних в жизни – это только „приложение“, а для меня это самое главное – радость и смысл моей жизни. Вот, говорят, ребёнок теперь всё изменит. Не думаю. Я буду всё делать, чтобы он был здоровый и счастливый, но никто ведь от меня не требует, чтобы я перестала делать то в жизни, что даёт мне счастье и удовлетворение, правда? Через год, сказал Збышек, возьмём его под мышку и вместе поедем в СССР, только туда, где мы еще не были – в Прибалтику и Азербайджан, Бухару и т. д. Конечно, репертуар надо заранее приготовить, чтобы все довольные остались. Збышек возьмёт месяц отпуска, и поедем. Ну, пока это мне так кажется возможным, посмотрим, правда?» (22 ноября 1975 года, за пять дней до рождения сына).
«Дорогая Аничка! Ну, я счастлива. Оказывается, что моего сыночка мне мало… мне ещё обязательно надо порадоваться работе. Любимой работе! Аничка, прибежал Бояджиев с женой и дочкой, я взяла моего сынулю на руки, воткнула ему сладкий-пресладкий сок в бутылке в рот (чтобы хоть немножко помолчал), и мы стали всё слушать. Нет слов у меня, как я довольна „Стенькой“… Как я рада… Технически это просто мастерство. Панчо, который всегда очень много говорит, умолк совсем, и только глаза восхищённо блестели. „Звукорежиссера приглашу коньяк пить, как только буду в Москве, – сказал он, – вот молодец!!!“. Я всей душой присоединяюсь, может быть не к коньяку, но… пожалуйста, Аничка, поблагодари от меня пока, а потом, надеюсь, я сама и расцелую, и поработаю снова!» (22 января 1976 года).
«Наконец-то Збышек сделал несколько фотографий, и я тебе посылаю прежде всего. Ведь ты первая узнала о воробышке-зайчике и обрадовалась тому, что он к нам „едет“. Мне было очень приятно тогда читать твоё милое, восторженное письмо. Я их берегу – вырастет, сам прочтёт, какой ему друг тётя Аня – чёрненькая.