Мне посчастливилось позже присутствовать на многих её концертах и даже на записи песен. Я понимал, насколько для Анны важен собеседник: она любила слушать людей, которым доверяла, когда те рассказывали ей важные вещи. Она так внимательно слушала, что невольно хотелось поведать ей больше. Это большая ценность, когда тебя слушают и слышат. Это одухотворяет и придает сил. Трудно подобрать слова, но, скорее всего, между нами было духовное родство.
Однажды я рассказал Анне о своем друге – Людвиге Куристе, герое Советского Союза, офицере, командире 52-й танковой бригады, который освободил польский город Пётркув-Трыбунальски. Анна тогда выступила с инициативой, и Людвиг стал почётным гражданином этого города. Тогда же родилась «Песня о пане Людвиге» – наша совместная идея. В 1979 году в Ленинграде она спела эту песню на первом концерте, но записать не удалось. Я хотел снять фильм о своём друге Людвиге, и эта песня должна была там прозвучать, но что-то не получалось. Анна мечтала увидеть этот фильм и очень расстраивалась, что работа над ним всё не начиналась. Фильм я сделал позже. Во время съёмок, когда я с бригадой был в Бресте, мне сообщили, что Анны не стало… Мы в тот момент крепко обнялись с Людвигом, было ощущение огромной потери…
В моём родном городе Пыльтсмаа в Эстонии я посадил парк деревьев, в чём помогли мои ученики, и первые посадки саженцев проходили под записи Анны: мы ставили в парке её пластинку и работали. Иногда я прямо в парке проводил занятия. В письмах я много писал Анне о деревьях, об учениках. Писал о том, как дети воспринимают силу деревьев, как я наблюдал за тем, когда ребёнок разговаривает с деревом. По всей видимости, она нуждалась в этих письмах. Когда она уже тяжело болела, она написала в письме: «Пришли мне силу своих деревьев».
С Антсом Паю, Анной Качалиной и Евгением Птичкиным на студии «Мелодия», апрель 1980 года. Фото из архива Анны Качалиной
Иногда я покупал игрушки для её сына, а она привозила из Варшавы кукол для моей дочери. А однажды в Москве после одного из её концертов мы пошли в «Детский мир». Люди заметили Анну, мы попали «в окружение». Когда я понял, что мы ничего не сможем купить, то буквально вытолкнул Анну из этой толпы на улицу, поймал первую попавшуюся машину и, усадив Анны на заднее сиденье, крикнул водителю: «Гони!». Тот удивился: «Вы что-то украли? За вами гонятся?». Я сказал: «Посмотри, у тебя в машине Анна Герман!». На этих словах он чуть не потерял управление, мы чудом не въехали в фонарный столб! Анну очень любили, и, если она была «доступна», её сразу же окружали люди, просили автограф или просто подходили сказать доброе слово. Некоторые подходили просто потрогать её за руку.
С Антсом Паю, апрель 1980 года. Фото из архива А. Качалиной
…Помню запись романса «Выхожу один я на дорогу», которая проходила в Москве. Она спела первый дубль и вышла из студии, я сказал ей: «Анна, вернись и спой ещё раз! Спустись чуть на землю, ты спела как космонавт – небесно! Спустись к нам!». Она сказала: «Хорошо» – и сделала второй дубль. Этот дубль и попал на пластинку.
Она была очень терпеливая. Помню одну съёмку на телевидении в Останкино. Всё затягивалось, делали дубли, настраивали аппаратуру, всё время что-то не получалось технически, а Анна сидела тихо на стульчике в студии и ждала, пока её позовут в кадр. Спустя несколько часов такого утомительного ожидания я не выдержал и подошёл к кому-то из съёмочной группы: «Перед вами Анна Герман! Предложите ей хоть чашку кофе!». Она сама для себя ничего бы не попросила.
Во время прогулки по Таллину, декабрь 1979 года. Фото А-М. Халлику
Ещё вспоминаю одну съёмку для эстонского телевидения. Мне удалось уговорить Анну дать интервью для популярной эстонской телепрограммы «Азбука эстрады». У неё было мало времени, и мы назначили встречу в Москве, в Представительстве Эстонской ССР. На тридцатой минуте разговора заслушавшийся Анну оператор прервал беседу. Оказалось, он забыл нажать на запись. Анна лишь вздохнула и сказала: «Ну что ж, давайте заново!». После записи мы шли по улице, а она смеялась: «Это здорово, что оператор не включил запись, мы смогли дольше поговорить!».
В конце декабря 1979 года Анна приехала в Эстонию: у неё было запланировано пять концертов в Таллине. И хотя в городе почти не было афиш, все пять дней были аншлаги. Однажды она захотела прогуляться по старому городу. Было очень снежно, канун Рождества. Мы ходили вокруг Ратуши, а потом выяснилось, что Анна надела сапоги на голую ногу, и, пока мы гуляли, она отморозила себя пятки. Когда сняли сапоги, пятки были в крови. Я не мог понять, зачем она терпела, зачем несколько часов гуляла по морозу и не сказала ни слова, что у неё замерзли ноги…
Те концерты я очень хорошо помню. Когда Анна узнала, что у неё будут гастроли в Эстонии, она попросила найти для неё эстонскую песню. Я подключил эстонских композиторов Вальтера Оякяяра и Юло Винтера, и они приготовили для неё ноты. Но на первом концерте в концертном зале «Эстония» Анна извинилась перед публикой и сказала: «Вы извините, что я не спою вам сегодня по-эстонски. Я очень боюсь неправильно произнести слова и сделать не так ударения». Она спела лишь несколько строк из песни Юло Винтера в знак уважения к публике.
Билет на концерт Анны Герман в Таллине, 23 декабря 1979 года
…Это было счастьем в моей жизни – быть свидетелем её творческого процесса. Чтобы «войти в песню», Анне нужно было уединиться. Она внутренне готовилась к исполнению каждой песни. И ей очень важна была реакция зрителя – не столько аплодисменты, сколько дыхание зала. Она очень хотела это слышать. Помню, в московском концертном зале «Россия» на одном из концертов она этого дыхания не услышала. Зал был так устроен, что на сцене было плохо слышно, что творится в зале. После концерта мы об этом с ней говорили. А ещё помню её концерты в сочинском цирке. Ей было трудно там выступать: на круглой арене она неизбежно оказывалась спиной к части зрителей, хотя её энергетика воздействовала на всех независимо от того, как она стояла. Но Анне казалось, что на такой сцене она не до всех «достаёт»: ей важно было петь для каждого отдельно. Она не пела просто «на зал». Она пела каждому зрителю в зале. И когда люди во время концерта начинали это ощущать, что песня спета индивидуально каждому, они ликовали. В больших залах Анне трудно было это делать, после концертов она уставала, отдав всю себя зрителям.
Из эстонского журнала, Анна в Таллине, декабрь 1979 года. Фото А-М. Халлику
После таллинского концерта я записал с Анной интервью, и в нём слышна эта усталость. Это не была та усталость, когда ты копал землю или бегал на соревнованиях. Это была внутренняя усталость, она была слышна даже в её дыхании…
Дважды мне посчастливилось услышать пение Анны не на концерте. Один раз в апреле 1979 в Москве, когда я проводил её в гостиничный номер. Было открыто окно, погода была очень солнечной и тёплой – всё распускалось. В комнату с ветром залетал аромат наступающей весны. И Анна запела… Почти шепотом, очень тихо. Песня была воздушная, в ней что-то пелось о звёздах. Сколько в этом было чувственности и трепетности! А второй раз я слышал Анну после рождественского концерта в Таллине: был ужин, на котором присутствовали её музыканты, она там спела одну песню.
У неё не было собственного ансамбля, не было технических возможностей записать песню, кроме как в государственной студии или на радио. А ведь она могла бы ещё многое записать! Мир очень обеднел из-за того, что она не реализовала все свои творческие и песенные планы. Но счастье, что есть и эта маленькая частица, сохранившаяся в звукозаписи.
Однажды мы с Анной придумали идею – снять фильм на основе двух сказок, соединив «Маленького принца» Антуана де Сент-Экзюпери с потрясающим рассказом-сказкой «Мальчик и бабочка» эстонского писателя Антона Таммсааре. Это могла бы быть сказка, в которой образ смерти, заложенный в «Маленьком принце», соединился бы с символом жизни, заложенным в «Мальчике и бабочке». Анна хотела, чтобы в фильме было много музыки, наверняка она бы чудесно справилась с этой задачей, но, увы… Мы не успели это сделать…
Здесь нужно отметить, что Анна была начитанным человеком, её любимым писателем был Герман Гессе, ей нравилось, как он в своих произведениях пытается понять душу человека. Любила она произведения Чингиза Айтматова, Валентина Распутина, Василия Белова. Её интересовало, как в этих книгах описываются характеры людей, живущих в суровых условиях.
Анна уходила тяжело, приехать к ней не было возможности, связь была только через письма. Она, всю жизнь дарившая себя людям, в конце жизни осталась без внимания, почти без помощи. Это и есть её святость – отдавать и ничего не просить взамен. Последние письма, которые я получил от неё, говорили о многом. В одном из них она писала, что ей уже тяжело держать ручку, чтобы написать несколько строк. Но она ждала выздоровления. Она верила в своё спасение.
Письма Анны – это фрагменты её жизни. Не всегда печальные, иногда они были и очень забавные. Например, одно письмо она написала мне из поликлиники: «Антсик, сижу у зубного врача, жду в очереди. Зуб так болит! Вот пишу тебе – может, мне полегчает?». Или: «Антсик, я сейчас в гостинице, жду, когда придёт человек, который меня запишет и даст ключи от номера. Тут так холодно, у меня замёрзли ноги. И что он так долго идет? Вот решила тебе написать…». Я получал такие письма и радовался её юмору и доверию мне.
Когда-то я говорил с Анной Качалиной о том, чтобы в моём парке в честь Анны рос дуб. Но в моём понимании женщину нельзя олицетворить с дубом. Я посадил там маньчжурский орех как символ выражения любви к женщине. Моя внучка Анна, названная так в честь Анны Герман, любит приходить к этому дереву и о чём-то с ним разговаривает. О чём – она мне не говорит, но всегда, когда возвращается из парка, просит поставить записи Анны. Она почти ничего не знает об этой певице, у неё просто желание слушать Анну – её голос, её записи…