Он не ответил, по опыту зная, что любой ответ лишь еще больше разозлит мать. Но на этот раз его молчание привело старуху в неистовство, и она раскричалась как сумасшедшая. На крик прибежала испуганная Агнес:
— Я же говорила, что не надо ее будить.
Он встал и вышел из комнаты. На пороге он обернулся и сказал:
— Ну тогда до свидания, мама.
Мать продолжала кричать ему вслед, что покойный отец был прав: Йон навлечет позор на их семью и дом.
Йон Бруман поспешно ретировался в кухню, вышел из дома, пересек двор и направился в дом Альмы. Наследство было пока не разделено, и в ожидании смерти матери Альма, ее муж и дети жили как бы на выселках — недалеко от опушки леса.
— Вид у тебя очень неважный, — сказала Альма, выходя ему навстречу. — Я понимаю, она совсем выжила из ума.
Они помолчали, как люди, смирившиеся с неизбежностью. Потом Альма наконец нарушила молчание:
— Ей стало хуже, и я решила тебе написать. Мне показалось, что она хочет примирения.
Ответить на это было нечего — Йон понимал, что отношение матери ничуть не изменилось.
Но тут Альма стала спрашивать о Ханне, о мальчике, о мельнице, и Йон смог на какое-то время отогнать от себя мрачные мысли, рассказывая о том, как они приводят в порядок мельницу, о том, какая прилежная умница Ханна и как он привязался к ее сыну.
Он спросил Альму о Грете, тетке по отцу, к которой за ее добрый и веселый нрав льнули в детстве все ее племянники, которым она неизменно рассказывала на ночь увлекательные сказки.
Старуха уже уснула, сказала Альма. Но, увидев, что по лицу брата скользнула тень, поспешила добавить:
— Иди, иди к ней. Она будет очень рада тебя видеть. Но буди ее осторожно, чтобы не напугать. Она спит в комнате, у печки, там теплее всего.
Они вдвоем прокрались в комнату, но предосторожность оказалась излишней. Грета не спала. Сидя в кровати, она сказала, что ей приснилось, будто Йон пришел ее навестить.
— Это не сон, — сказал Бруман и подошел к тетушке. Он взял ее руки в свои, искренне любуясь беззубой улыбкой и тысячами мелких морщинок. Несмотря на это, она осталась прежней, и Бруман чувствовал, как ее внутренняя сила через ладони переходит к нему и разливается по всему телу. Они принялись вспоминать старые времена. Грета не стала расспрашивать о посещении Бругордена, она и так знала, что там происходит. Потом тетушке захотелось кофе, но Альма рассмеялась и сказала, что это безумие — пить кофе на ночь. Они удовлетворились ужином и улеглись спать. Вскоре в доме стало тихо.
К своему удивлению, Йон, которого положили на чердаке, уснул сразу, как только голова его коснулась подушки. Он как убитый проспал всю ночь, а проснувшись поутру, уже не думал о матери. Домой через лес он шел с тяжелой поклажей — новенькой керосиновой лампой и старым зеркалом в золоченой рамке, добросовестно вычищенной Альмой.
— Это свадебный подарок Ханне, — сказала на прощание Альма, и Йон подумал, что этот подарок, пожалуй, обрадует его женушку. Но больше его занимали совсем другие мысли. Он думал о соглашении с мужем Альмы, которого придется напугать ленсманом, чтобы не потерять свою часть наследства. В следующий раз он приедет домой на конной повозке.
Возвращаясь, он присел отдохнуть у дороги, вившейся вдоль озера и поднимавшейся по горе к небу. Тропинка шла вдоль крутых склонов, с возвышенности Йон любовался видами края, ставшего отныне его родным домом. Это была горная долина, на дне которой расположилось длинное озеро. Между горами и озером было мало пахотной земли — лишь узкие полоски берегов. Отсюда была видна едва ли десятая часть сотен озер, в сверкающих зеркалах которых отражались села и густые леса. Эта земля предназначалась не для крестьян, а для диких зверей и отважных охотников. Но упрямые крестьяне крепко держались за свои скудные поля, строили церкви, школы и рожали детей. Слишком много детей.
— Трудно здесь было всегда, но настоящая нужда пришла, когда люди стали размножаться как кролики, — сказал однажды Август.
Все время, пока шел, Йон видел летевшие по небу с юга тучи. Теперь они скопились на горизонте, там, где был его дом и где его ждала жена.
Он поднялся, вскинул на плечи поклажу и двинулся дальше под дождем. Он успел промокнуть до нитки, прежде чем тучи рассеялись и в предвечерние часы снова выглянуло солнце, высушившее лес и дорогу, людей и животных. Йон Бруман нисколько этому не удивился, он уже привык к тому, что погода здесь так же переменчива, как и ландшафт.
До дома Бруман добрался лишь поздно вечером. Однако в кухне горела лучина, а Ханна гладила белье. Она боится оставаться одна, подумалось Йону, и он крикнул, прежде чем постучать в дверь:
— Ханна, вот и я!
Она бросилась к мужу, и в темноте он заметил, как она досадливо вытирает слезы тыльной стороной ладони.
— Господи, как я рада, — сказала она.
— Тебе было страшно?
— Да нет, на чердаке спит мой брат.
Только теперь он вспомнил, что они с Августом договорились, чтобы Рудольф ночевал в сарае, когда Ханна остается одна. В тот же миг он почувствовал, что его оставили все тяжелые мысли. Во всяком случае, на этот раз.
— Так вот ты стоишь тут и гладишь в темноте?
— Но в этот час всегда темно.
Они едва прикоснулись друг к другу, но радость встречи уже осветила кухню. Тут Бруман вспомнил о керосиновой лампе и укоризненно произнес:
— Убери эту щепку и садись за стол, Ханна.
Он не смотрел на жену, когда ставил на стол лампу и заправлял ее керосином. Но, запалив фитиль, он уже не отводил от Ханны взгляда. Они стояли, залитые ярким светом, и Йон с наслаждением упивался удивлением и почти необъяснимой радостью жены. Помолчав, она прошептала:
— У нас сейчас светло как летом.
Было так светло, что проснулся Рагнар. Мальчик сел, протер глаза и удивленно спросил:
— Уже утро?
В этот миг он увидел Йона и бросился на шею отчиму. Мальчик тискал Брумана так, как тот сам хотел бы потискать свою жену, но не осмеливался.
Лишь на следующее утро Йон Бруман вспомнил о зеркале:
— Я принес подарок от Альмы.
Это красивое зеркало он повесил на стене в зале. Ханна стояла рядом, восхищенно качая головой, долго гладила рукой золоченую раму, но так и не отважилась взглянуть на свое отражение.
— Да посмотрись же в зеркало, погляди, какая ты красивая, — не выдержав, проговорил Йон.
Ханна повиновалась, посмотрела на себя в зеркало, вспыхнула до корней волос, закрыла лицо руками и выбежала из комнаты.
Подавая мужу утренний кофе, она спросила:
— Как чувствует себя мама Эран?
— Как обычно, — ответил Йон, и это все, что было сказано о визите в Вермлан.
Спустя неделю заработала мельница, шум водопада стал тише. Деревянное колесо служило теперь как бы шлюзом плотины. Бруман был невероятно доволен и очень радовался, что у него остались деньги расплатиться с Августом и его сыновьями за выполненную работу.
Правда, Ханне он сказал, что это были последние деньги в их кошельке. Но Ханна ответила так, как он и ожидал:
— Ничего, мы это переживем.
Она была твердо уверена в своем богатстве. У нее есть крупа, погреб ломится от картошки и брюквы, варенья из брусники и морошки. Куры исправно неслись, а двоюродная сестра подарила ей свинью. В чулане стояло масло, а на чердаке каждую неделю исправно булькал самогонный аппарат. Муки у них всегда будет в избытке — не может же не быть хлеба в доме мельника!
Была еще и рыба. Йон Бруман был великий искусник, и многие его навыки удивляли людей долины. Вся округа говорила о его невероятном умении ловить рыбу в озерах. Мало у кого в деревне были лодки, и даже за голодные годы они так и не привыкли есть рыбу. Вскоре по приезде Бруман раздобыл где-то плоскодонку и с тех пор каждый вечер ставил в озере вентерь.
Из рыбных блюд Ханна за всю свою короткую жизнь ела только селедку, поэтому у нее вначале были трудности с щуками, окунями и сигами. Но она поверила Йону, убеждавшему ее, что озерная рыба — очень полезная еда, и скоро привыкла и готовить, и есть рыбу.
Каждый день Ханны был с утра до вечера заполнен работой. Раньше она не знала, что крестьяне, ожидая конца помола, охотно пьют кофе, да и от хлеба или булочки не отказываются.
— Это прямо какая-то гостиница, — говорила Ханна матери. Но она радовалась людям, с которыми было так приятно поговорить, пошутить и посмеяться.
Наступила зима, выпал снег, и на мельницу зачастили другие гости. Как обычно, зимой к домам потянулись нищие. Они стояли у дверей кухни и молча смотрели в окно почерневшими от напряжения глазами. Особенно тяжело было смотреть на детей. Сердце Ханны не выдерживало. Она пекла и давала нищим хлеб и снова пекла.
— Я не виновата, они сами идут, — говорила она Йону, который в ответ молчал и понимающе кивал. Но чем больше Ханна пекла, тем дальше распространялась молва, и поток нищих не скудел, а, наоборот, нарастал день ото дня.
— Тебе же очень тяжело, — говорил Йон, видя, как жена каждый вечер оттирает пол, стол и скамьи на кухне. Ханна не только боялась блох и вшей, она искренне верила, что в грязи, оставленной нищими, гнездятся страшные болезни. Бруман посмеивался, но ничего не говорил, понимая, что не сможет одолеть эти ее суеверия.
Самым трудным для Ханны в ту первую зиму, которую она прожила с Бруманом как жена мельника, было видеть, как тяжело он работает и как сильно устает. От усталости и мучной пыли он стал кашлять, так часто и сильно, что порой своим кашлем будил ее по ночам.
— Эта работа замучает вас до смерти, — сказала как-то Ханна мужу.
Самое ужасное — это тяжелые мешки, которые приходилось таскать на верхний этаж мельницы. Она стала помогать Йону и носить мешки. Бруман страшно смутился и сказал: «Чем больше ты мне помогаешь, тем хуже я себя чувствую». Тогда Ханна переговорила с матерью, и они вдвоем составили удачный план. На мельнице будет работать младший брат Ханны, который дома теперь был не нужен. Для своих четырнадцати лет это был здоровый, не по годам сильный парень. Расплачиваться с ним можно было мукой.