Под конец Йон решился все же заговорить о деле. К своему собственному удивлению, он рассказал Ингегерде о матери, которая никак не желает умирать и делить наследство, о том, как долго и тщетно ждет он лошадь — свою долю наследства.
— Без лошади мы не управимся, — сказал Бруман. — Здешние крестьяне деньгами не расплачиваются, и раз в месяц мне приходится ездить продавать муку. Альварссон платит плохо, он хорошо знает, как с выгодой меня пощипать.
— Ты можешь одолжить у нас лошадь с телегой и возить муку во Фредриксхалл, — сказала Ингегерда. — Отцу об этом знать не обязательно, он едва ли встанет на ноги в ближайшие недели. Потом я что-нибудь еще придумаю.
Йон Бруман был немало удивлен такой доброжелательности, выводя со двора молодую, сильную лошадь, играючи везущую большую телегу. Однако он все понял, прощаясь с дочерью Эрикссона.
— Мы с тобой похожи, ты и я, — сказала Ингегерда. — Трудно желать старикам долгой жизни.
Ханна была поражена, увидев, что ее муж вернулся домой с лошадью. Но в глазах ее вспыхнула радость, когда он сказал, что намерен отныне возить муку в Фредриксхалл.
— Там вы получите за нее больше.
— Кроме того, там еще живет твой брат.
— Ну, он немного странный. Такой молчун.
Бруман подумал, что в Бротене все дети молчуны, и больше всех сама Ханна, но вслух сказал другое:
— Я думаю, что уже надоел тебе своей болтовней и вечными историями.
— Но с этим уже ничего не поделаешь, — сказала Ханна, и Йон рассмеялся, с запозданием заметив, как она огорчилась.
— Ханна, объясни мне, зачем плохо говорить о том, что нравится другому?
— Я считаю, что это совершенно не нужно.
— Разговаривать с тобой и с ребенком, рассказывать вам истории?
— Да, — ответила Ханна. Было видно, что она по-настоящему раздражена. — Соловья баснями не кормят.
— Мне казалось, что хлеба тебе хватает, — сказал он, встал и вышел прочь, хлопнув дверью так, что весь дом содрогнулся.
В этот момент Ханна по-настоящему испугалась.
Но Рагнар, игравший на полу со своим строительным конструктором, лишь задумчиво посмотрел на мать и сказал: «У вас не все дома, мама».
Она попыталась разозлиться на сына, но, как всегда, из этого ничего не вышло, она лишь прошипела, что детям лучше молчать о вещах, в которых они ничего не смыслят.
— Это вы ничего не смыслите, — отрезал Рагнар, и она вдруг поняла, что он прав. Тем временем Рагнар выскользнул из дома во двор, где Йон устраивал конюшню для нового работника. В колыбельке заплакал маленький Йон, и Ханна, тут же успокоившись, принялась его кормить. Она услышала, как идущие домой сын и муж громко смеются. «Должно быть, надо мной», — подумалось Ханне. Ей стало больно, но делать было нечего — она понимала, что сыновья всю жизнь будут причинять ей неприятности.
Через полтора года после Йона-младшего родился следующий мальчик, который наконец пошел в эрикссоновскую родню. У него были большие карие глаза, прямой нос и темно-каштановые волосы. Майя-Лиза важничала так, как будто это она родила мальчишку, и решила, что его надо, как деда, назвать Эриком.
Роды и на этот раз были трудными, и Бруман, видя мучения Ханны, вслух дал клятву, что это последний ребенок. Но кто может исполнять такие обещания? Когда Эрику было два года, Ханна родила третьего мальчика, которого в честь отца Ханны нарекли Августом.
Этот последний мальчик был нежнее остальных. Ханна увидела это сразу, еще до того, как повитуха успела его помыть. Когда же Ханна первый раз приложила его к груди, то поняла, что ребенок не получает никакой радости от жизни.
В отца уродился, подумалось Ханне.
Она жила в постоянной тревоге за мужа, кашель которого год от года становился все хуже, а порой бывал таким сильным, что не давал Йону дышать. Бывало, что он вскакивал по ночам и выбегал из дома, чтобы отдышаться на свежем воздухе. Когда Йону становилось особенно плохо, приходила старая повитуха Анна, обкладывала грудь несчастного мельника теплыми компрессами и подолгу с ним разговаривала, чтобы успокоить больного.
— Ему надо показаться врачу, — сказала она однажды, и ближе к весне, когда на мельнице было меньше всего работы, Бруман вместе с Ингегердой отправился в неблизкий путь до Венерсборга, где сердитый врач сказал, что у него астма и он должен распрощаться с мельницей.
— Правда, он не сказал, на что же в этом случае я буду кормить семью, — сказал Йон жене, вернувшись домой. Лекарства, выданные врачом, скоро закончились, да, собственно, это было и не важно, потому что они все равно не помогали.
С лошадью все получилось, как решил Эрик Эрикссон — Август получил две трети всей скотины, а Йон — одну треть. Бруман сильно огорчился, но Ханна считала, что это был неплохой уговор. Пасти крупную скотину на горных тропинках было невозможно, а лошадь была им нужна не больше одной недели в месяц, когда надо было везти муку в Норвегию на продажу.
Как и предсказывала Ингегерда, Августу стало тяжело жить в Бротене, а землю обрабатывать в Люккане. Август то и дело осторожно заводил с Майей-Лизой разговор о переезде, но она твердо стояла на том, что никогда в жизни не переедет в это пропащее место. Когда об этом спросили Йона, он после долгого раздумья пришел к удачному, как ему показалось, решению. Надо сломать старый дом и построить новый, выше на холме.
— Этот дом будет красивее, с видом на реку и озеро.
Но у Августа на новый дом не было денег. Да и сил тоже не было. Короче, все кончилось тем, что Август, его сыновья и Йон Бруман покрасили в люкканском доме крышу и стены и побелили печку. К середине лета они со всеми пожитками перебрались в Люккан. Майя-Лиза не жаловалась, но привыкнуть к новому дому так и не смогла. Довольно долго никто ничего не замечал, но однажды Йон сказал Ханне: «Твоя мать просто чахнет в Люккане». Ханна задрожала от страха и прошептала, что это снова явились призраки прежних владельцев. Бруман в ответ только фыркнул и сказал, что, наверное, Майю-Лизу мучает какая-то телесная болезнь.
Ханна стала как могла часто вместе с детьми навещать мать и замечала, что раз от разу она все больше худеет и бледнеет.
— У тебя что-то болит, мама?
— Нет, я просто очень устала.
Хозяйство стало приходить в упадок. Ханна без устали прибиралась и готовила, но вскоре была вынуждена сказать Августу, что надо нанимать служанку.
— Ты же видишь, что мама не справляется.
Но найти служанку было теперь нелегко. Молодые девушки во множестве устремлялись в Норвегию, где находили работу в домах и гостиницах Мосса или на фабриках Фредриксхалла. Многие не останавливались в Норвегии, а уезжали дальше, в Америку, некоторые оставались и выходили замуж за норвежцев. Некоторые приезжали домой только по праздникам, щеголяя нарядными покупными платьями и шляпками с розочками. Они раздражали почтенных жен и матерей, называвших их бесстыдными озорницами, а иногда и покрепче. Одному Богу было известно, сколько могли стоить такие сокровища.
Ханна делала для матери все, что могла. Она почти каждый день оставляла детей у старой повитухи Анны и с маленьким Августом на руках шла в Люккан, чтобы навестить родителей и братьев и помочь им хотя бы приготовить еду. Однажды она не выдержала и задала матери вопрос, который давно вертелся у нее на языке:
— Мертвецы приходят сюда, мама?
— Да, — ответила Майя-Лиза и улыбнулась. — Но это не Иоэль и Ловиса. Это мои дети — Андерс и Юхан, а с ними иногда приходит и крошка Элин.
— Но они же здесь никогда не жили!
— А теперь вот живут.
Когда Ханна, вернувшись домой, рассказала Йону Бруману, что сказала мать, он сказал, что ее горе так и не прошло. Оно хватает живых, тянет за собой.
— Мертвые многим не дают жить, — заметил он.
Август, который был больше не в силах спокойно смотреть на болезнь жены, написал письмо Юханнесу. Август был в родстве со знаменитым целителем и написал: «Брат, приезжай, сделай милость. Я ничем не могу помочь моей жене».
Когда Ханна рассказала о письме Йону, тот сильно удивился: «Но как же, ведь Юханнес лечит только животных?»
— Нет, людям он тоже помогает. Ты наверняка слышал историю про солдата из Пилеторпа, который едва не умер, но в дом вошел Юханнес и заставил старика выпить какой-то отвар. Юханнес после этого сказал, что дед проживет до девяноста лет, и так оно и вышло.
Эту историю Йон не слышал. Но зато он слышал другие истории — одна другой чудеснее. Слава о Юханнесе разлетелась далеко и дошла даже до Вермлана. Йон, правда, не очень верил этим слухам, но сказал Ханне, что, возможно, визит Юханнеса как-то утешит и успокоит Августа и Майю-Лизу.
Но Йон ошибся. В воскресенье после обеда, когда вся семья собралась в Люккане, пришел Юханнес, поздоровался со всеми за руку и пошел в комнату, где лежала Майя-Лиза. Он бросил на нее беглый взгляд и сказал:
— Итак, ты в пути, и продолжай по нему идти.
— Но я так устала, — сказала Майя-Лиза. — Когда он закончится?
— Все произойдет в течение недели. Тебе не нужны никакие фрукты от болезни. Ты преодолеешь свои муки во сне.
— Потом я увижу своих детей?
— Уверен, что да. Всех, кроме Марии, но ты и сама это знаешь.
Йон Бруман стоял в кухне и слышал все, до последнего слова, но не верил своим ушам. Подошла Ханна, бледная как призрак, за ней явился отец. Вид у него был такой, словно это ему напророчили смерть. Все, лишившись дара речи, молчали, пока наконец не заговорила Ингегерда:
— Надо написать Астрид, чтобы она приехала.
Она говорила шепотом, а Юханнес все еще находился в комнате с Майей-Лизой, но он услышал Ингегерду и громко произнес:
— Нет, Астрид здесь быть не должно.
— Да, это верно, — согласилась Майя-Лиза, — Астрид здесь быть не должно. Но я хочу, чтобы пришел пастор — этот пьяница — и пробыл со мной ночь и день.
Ханна осталась в Люккане, чтобы приготовить еду для всех, а Йон отправился домой, на мельницу, где Рагнар, которому уже сравнялось десять лет, был один со своими маленькими братьями. Ушел он вместе с Ингегердой, которая тоже спеш