Учительница, которая была сама так молода, что еще верила в свое призвание, рассмеялась и сказала, что никаких сложностей с умеющей читать и писать девочкой не будет. Она не самая плохая учительница и найдет чем занять девочку в то время, пока остальные будут учить буквы.
— Она станет чертить и рисовать, — ободрила отца учительница, — а я дам ей книги, которые она будет читать во время уроков.
Йон остался доволен этим разговором. Но и он, и учительница забыли о том, как отнесутся к Юханне другие дети. Девочке было трудно, она оказалась в одиночестве, с ней никто не дружил, ее особость стала причиной множества размолвок и ссор. По округе поползли сплетни, как Ханна и предсказывала.
Но девочка не рассказывала дома о своих школьных неприятностях. Мать могла злиться сколько ей угодно, это Юханна переживет легко, но она не хотела огорчать отца.
Когда Юханне исполнилось семь лет, умерла Анна, умерла без мучений. У нее появились боли в груди, и вечером в субботу Ханна увидела, как повитуха готовит себе болеутоляющее лекарство. Ханна внимательно следила за ее действиями и удивилась количеству белладонны и белены в напитке.
— По-моему, это слишком много, — сказала она.
— Я знаю, что делаю, — отрезала старуха.
Утром они нашли Анну мертвой. Бледная Ханна, оцепенев, склонилась над телом, дети, обступившие кровать, сопели, всхлипывали и шмыгали носами. Йон Бруман стоял поодаль, скорбно смотрел на мертвую Анну, прижав к себе Юханну.
— Теперь она у Бога, — прошептала Юханна, и Йон бросил взгляд на Ханну — примет ли она утешения от ребенка? Но Ханна не заметила его взгляд, она была погружена в свои странные мысли. Но она так никому и не сказала, какое питье приготовила себе старуха накануне вечером.
Однажды, когда уже таял снег, на мельнице произошло событие, которое обитатели ее не забыли до конца жизни. Это случилось во время обеда. Бруман вдруг стукнул кулаком по столу и крикнул: «Тихо!» В наступившей тишине все услышали грохот, гул и скрежет. Йон и мальчики поспешно выбежали из дома, решив, что что-то случилось с мельницей.
Плотину прорвало!
Но с плотиной все было в порядке. Они остановились на холме и только теперь поняли, что грохот доносится откуда-то с дороги, издалека.
Шум быстро приближался.
Ханна крепко прижала к себе перепуганную Юханну, решив, что это сам черт приближается в огненной колеснице, он едет, чтобы забрать их, несчастных людей, в преисподнюю.
Спустя минуту они увидели эту огненную колесницу. Через гребень холма перекатилась какая-то махина, движение которой сопровождалось грохотом, похожим на пушечную пальбу. Но управлял махиной не дьявол, а Рагнар. Махина спустилась с холма, и Рагнар со страшным скрежетом затормозил свой невиданный экипаж.
Наступила благословенная тишина. Все столпились вокруг с широко открытыми глазами и ртами. Никогда еще у Норвежских водопадов не было такой оглушительной тишины.
— Это автомобиль, — сказал Бруман. — Наш Рагнар, будь он неладен, добыл себе автомобиль!
Он засмеялся, и Рагнар, вылезший из своей махины, тоже стал смеяться. Отец и сын долго хохотали до слез.
Рагнар, отсмеявшись, обрел наконец дар речи:
— Маманя, дай мне что-нибудь кинуть в топку. Я голоден как волк.
Ханна, с трудом переставляя дрожащие ноги, пошла разогревать остывший обед, а все братья, жужжа словно пчелы, окружили удивительный экипаж.
— Ты купил автомобиль за собственные деньги? — спросил Бруман.
— Да, я начал экономить каждый риксдалер, когда еще работал у Хенриксена. Потом я хорошо зарабатывал на стройке в Гётеборге и к тому же получил наследство. Но теперь автомобиль будет кормить меня.
Йон не осмелился спросить, сколько стоит автомобиль. Тысячу, несколько тысяч? Рагнар ел и одновременно говорил с набитым ртом, и Ханна не отважилась сделать ему замечание. Город в устье реки Гёты растет. Фредриксхалл — просто жалкая дыра по сравнению с большим городом у моря. Строителям там живется хорошо, но беда, что город буквально завален древесиной, кирпичом и цементом.
— Транспорт не поспевает за развитием, — сказал Рагнар. — Лошади и телеги мешают движению на дорогах. Единственное решение — автомобили. Так что на отсутствие работы жаловаться не придется.
Ханна в целом хорошо понимала сына, но ее мучил один вопрос: на каком языке он изъясняется?
В конце концов она не выдержала и спросила. Рагнар рассмеялся и ответил:
— По-шведски, мама. Я наконец научился говорить по-шведски.
— Ты говоришь так, как пишут в книгах, — уважительно произнесла Юханна.
После еды Рагнар решил покатать на машине все семейство. Он предложил взять несколько матрасов и положить их в кузов, чтобы мужчины могли устроиться с удобствами.
— Мама сядет в кабину и посадит Юханну на колени.
Преодолеть свои предубеждения Ханна оказалась не в силах.
— Я никогда не сяду в эту дьявольскую повозку, и моя дочь тоже.
В кабину в конце концов сел Йон, а братья забрались в кузов. Юханна тихо плакала от горя, и Рагнар шепнул ей на ухо:
— В другой раз, малютка. Я не уеду отсюда, не покатав тебя.
Они вернулись через несколько часов и принялись наперебой рассказывать, как у окрестных крестьян, потерявших от изумления дар речи, отвисали челюсти, старухи голосили от страха, а дети вопили от восторга. Альвар Альварссон приподнял шляпу, когда Бруман вышел из машины, чтобы купить свою газету, а пастор лично подошел к ним, чтобы хорошенько рассмотреть диковинный экипаж.
— Я знал, что автомобиль должен появиться даже в этой глуши, — сказал он, — но не думал, что это произойдет так скоро.
Это понравилось Ханне, это было красиво. И когда Рагнар утром предложил покатать ее и Юханну, Ханна ответила:
— Я не хуже людей, хотя мне и трудно меняться.
Весна тысяча девятьсот десятого года началась в Дальслане незаметно, мягко просочившись между соснами. Не было резких перепадов, как обычно, когда весна делала решительный шаг, а потом, раскаявшись, отступала. Нет, она тихо кралась, и ни один подснежник не замерз от вернувшегося мороза.
Скворцы прилетели рано и уверенно обосновались на севере, где было на этот раз теплее, чем обычно. Шли дожди, светило солнце, подснежники сменялись фиалками. В одно майское утро зацвели клены, и медовый аромат окутал Норвежские водопады.
Йон Бруман стал уставать больше чем обычно, бродя с дочкой по лесу. Но усталость тяготила лишь тело, ум же его никогда не был таким острым, как теперь.
Они с Юханной наблюдали возвращение перелетных птиц на старые обжитые места. Когда ласточки только строили свои глиняные гнезда на крутых склонах оврагов Ульвклиппана, гагары уже высиживали яйца, а соколы учили летать вылупившихся птенцов.
Бруман просто радовался, а дочка впитывала новые впечатления как губка.
Этой весной Юханна стала религиозной. Это останется с ней навсегда, как навсегда становятся в молодости социалистами и безбожниками.
Так продолжалось до лета, когда Йон распрощался с состоянием своеобразной, необыкновенной радости, в котором пребывал до тех пор. Он чувствовал, что в нем сошлись, встретились жизнь и смерть. Он чувствовал, как они пьют за здоровье друг друга, словно старые товарищи, стремящиеся испытать приятное чувство легкого опьянения, которое охватывает человека после первого глотка.
Он не испугался, осознав эту связь, — это был проложенный им ручеек, из которого Юханна вволю утоляла свою жажду. Он чувствовал невероятное облегчение и одновременно заботу. Но забота эта не тяготила его, она была подобна светлой грусти, которая делает восприятие мира лишь глубже.
Несколько следующих недель он пытался собраться с мыслями и обдумать свою жизнь. Иногда ему казалось, что жизнь была к нему милостива и как следует о нем позаботилась. Но подчас итог пугал его. Испытывая муки совести, он думал о том, что двадцать лет не видел свою мать. Думал он и о сыновьях, которых упустил, и только заставлял их выполнять работу, слишком тяжелую для растущих организмов.
Но была и Юханна, девочка, исходившая с ним все лесные тропинки и берега озер. Может быть, эта его любовь была эгоистичной и ребенок остался беззащитным перед жестоким миром?
Юханне восемь лет. Столько же было его первой дочке, когда она умерла. Но эта девочка будет жить, она удачно родилась и выросла здоровой.
Спасибо за это Ханне.
Думал он и о Ханне. Удивительно, но Ханна была единственным человеком, перед которым Йон не испытывал никакой вины. Не то чтобы он был идеальным и безупречным мужем, во многих своих поступках в отношении жены он искренне раскаивался. Чувства вины не было, потому что Ханна ни в чем его не упрекала.
Он надолго задумался и в конце концов пришел к заключению, что тот, кто ждет от себя несправедливости, редко ее у себя находит.
Теперь надо было спуститься с небес на землю и привести в порядок дела. Йон подумал о Рагнаре. Мельница имела высокую ценность и была частью наследства, несмотря на то что теперь она подолгу простаивала из-за запустения хуторов в округе. В свое время это было достойное предложение.
Это было наследство из Вермлана.
Его вдруг поразила уверенность в том, что мать умрет, когда узнает, что он, ее сын, ушел из жизни.
Надо написать Рагнару. Им надо обстоятельно поговорить, пока еще не слишком поздно.
Насколько, однако, это спешно?
Рагнар приехал в конце июля. Рядом с ним в машине сидела женщина — бледная застенчивая горожанка.
— Красивая, — сказала Ханна.
Но Юханна, кроме того, заметила, что Лиза еще и добрая.
— У нее в Гётеборге швейное ателье, но посмотри, какая она нерешительная, не знает, хорошо ли выглядит, — сказала Ханна Йону. Он же с самого начала понял, что покорность Лизы касается только Рагнара, что она — из тех несчастных женщин, которые не знают меры в любви, и ответил жене:
— Из тебя, Ханна, никогда не получится добрая свекровь.
Но слово упало не на добрую почву. Ханна так и не смирилась со своими невестками — женами своих сыновей.