Рагнару исполнилось сорок лет. Длинный стол с закусками поставили в саду под высокими деревьями. Погода стояла прекрасная, Лиза испекла хлеб, а мама торт. Ниссе Нильссон привез большую коробку селедки, лосося, паштеты и другие лакомые деликатесы.
— Это подарок твоему брату ко дню рождения, — сказал Ниссе. — Ну а пиво и водку он пусть выставляет сам.
Народа ожидали много — у Рагнара было полгорода друзей и приятелей.
Когда стол был накрыт, мы, женщины, смотрели на него с гордостью. Он был украшен цветами, березовыми веточками и широкими зелеными лентами. Нас совершенно не смущало то, что белая скатерть на самом деле была обычно простыней, а разностильный фарфор мы заняли у соседей.
Когда мы с мамой убежали в квартиру, чтобы переодеться в праздничные платья, пришли музыканты и начали упражняться. Загремел вальс. Я закрываю глаза и вижу пары, кружащиеся в вихре веселого танца.
Мама морщится. Она надевает свое старое шерстяное платье — черное, до земли.
— Неужели вы не можете хотя бы один раз одеться по-современному. Ну, например, надеть зеленое?..
Но я наперед знаю, что она проявит свою обычную непреклонность. Она хочет выглядеть достойно. Старой и безупречной.
Праздник начался, люди пели и ели, водка плескалась в бутылках и стаканах, голоса становились все громче и громче. Мама встревожилась, но успокоилась, когда Лиза шепнула ей, что Рагнар совершенно трезвый и следит, чтобы никто не напился и не подрался. Мать встала из-за стола очень рано, тихо сказав мне, что сильно устала и у нее очень болит спина. Я поднялась в дом вместе с ней, помогла ей лечь на кровать и укрыла теплым одеялом.
Это вызвало у нее сильное раздражение. Она никогда не выносила, чтобы ей помогали или выказывали дружеское участие.
— Так, теперь начинаются танцы. Иди вниз и повеселись.
Я прошла круг с Ниссе Нильссоном. Но никакого веселья не чувствовала, а все время думала о матери, испытывая одновременно злость и грусть. Почему она не может разделить веселье и радость с другими людьми, как те женщины, которые сидят здесь за столом в лучах заходящего солнца, болтают и смеются? Многие из них старше мамы, а ведь ей всего пятьдесят три года.
Ей пятьдесят три!
В голову закрались неясные нехорошие мысли, которые сразу захотелось отогнать.
Нет!
Да! Ей пятьдесят три, а ее сыну сорок.
Она всего на тринадцать лет старше собственного ребенка.
Я отняла девять месяцев и дошла до октября.
Ей тогда было двенадцать.
Она же была совсем дитя!
Нет, это невозможно. Наверное, она ему мачеха.
Нет, они очень похожи!
Я всегда знала, что у Рагнара другой отец, не тот, что у меня с остальными братьями. Кто он? Говорили, что в юности мама влюбилась в двоюродного брата, но это было невозможно. Двенадцатилетняя девочка не может влюбиться так, чтобы лечь в постель с мужчиной. Кто-то говорил, что она очень переживала, когда этого двоюродного брата случайно застрелили на охоте. Кто это сделал? Надо спросить Лизу. Но, собственно, откуда она может знать?
Я тоже рано встала из-за стола и сказала Лизе, что мне надо подняться к маме.
— Она заболела?
— Не знаю, но мне как-то неспокойно.
Я взбежала вверх по лестнице, зная, что не смогу удержаться от вопросов.
— Мама, вы спите?
— Нет, я просто лежу и отдыхаю.
— Я только сейчас подсчитала, что вам было двенадцать лет, когда вы забеременели, и тринадцать, когда родили.
Она села, и, несмотря на сумерки, я увидела, что лицо ее вспыхнуло. Помолчав, она сказала:
— Ты всегда была очень умной. Странно, что ты не подсчитала этого раньше.
— Да, это странно. Но кто-то говорил, что вы были влюблены в отца Рагнара и что сильно переживали, когда он умер. Поэтому у меня никогда не было желания ни считать, ни спрашивать.
Мама начала смеяться. Это был страшный, злобный смех. Она хохотала так, как будто потеряла рассудок. Увидев, что я покраснела, она умолкла и прижала ладонь ко рту. Наступила тишина.
Потом мама заговорила:
— Отец Рагнара — насильник и сволочь. День, когда его убили, стал самым счастливым днем моей жизни. Я всегда боялась его. Я перестала его бояться, когда вышла замуж за Брумана и он в церкви выправил документы об усыновлении мальчика.
— Как долго вы были одни с Рагнаром до того, как встретились с папой?
— Четыре года я была шлюхой и бесстыдницей.
Я не осмеливалась смотреть на нее, пока мы раздевались и укладывались спать. Но потом тихонько легла с ней рядом и плакала, пока не заснула. С улицы доносился веселый гвалт, играла музыка, люди танцевали вокруг стола и деревьев, туалета и сарая.
Как же я танцевала тем летом, когда город в честь своего трехсотлетия подарил себе парк Лизеберг! Теперь люди думают, что это всего лишь место для развлечений с каруселями и американскими горками. Но я бы посоветовала прежде всего обратить внимание на красоту этого места.
Для нас, свидетелей строительства, это была сказка, ставшая реальностью. Дома, прекрасные, как храмы, стоящие в парке с зеркальной и лилейной плотиной, ручьи, поющие в камнях, играющие оркестры, театры в колоннаде и тысячи, нет, сотни тысяч цветов.
За несколько недель я до дыр проплясала три пары туфель. Я запомнила первую половину двадцатых годов как самое счастливое и беззаботное время в моей жизни.
И ведь у нас был не только Лизеберг.
Мы добились восьмичасового рабочего дня. Это пошло на пользу маме, у которой стала меньше болеть спина. Мы — Айна, Грета и я — взяли отпуск и на поезде поехали в Карлстад. Оттуда мы пешком поднялись по долине Фрюксдаль к Сунду и Мербаке. Само это путешествие уже было приключением, и не только для нас, но и для жителей озерных селений. Три молодые женщины в брюках (!), путешествующие без мужчин, — это было неслыханно в то время.
Да, я забыла нечто очень важное: Сельму Лагерлёф. Айна прочитала о ней в газете и взяла в библиотеке «Перстень Лёвеншёльдов». Мы читали ее втроем, мы истрепали книгу до дыр, как туфли тем праздничным летом. Господи, какое сильное впечатление она на нас произвела!
В этой книге я узнавала саму себя. Там было оно, колдовское очарование детства. Я читала и перечитывала, и мир вокруг меня становился глубже. Это был рассказ человека, знавшего, что ничто на самом деле не является точно таким, каким видится снаружи, что все на свете имеет скрытый смысл. Я стала откладывать деньги из каждой зарплаты и покупать ее книги со скидкой от издательства «Гумпертс». Это были красивые книги в комбинированном переплете. Боже, как я была горда, когда мне удалось собрать все ее книги и поставить их на свою маленькую книжную полку.
Мербаку я помню плохо — думаю, это связано с тем, что я была разочарована. Вероятно, я ожидала увидеть сверкающую огнями господскую усадьбу, подернутый дымкой парк, Ёсту Берлинг и Шарлотту Лёвеншёльд, Нильса из Скролюкка и девушку из Стормирторпа, прячущихся под высокими деревьями.
От Сельмы Лагерлёф я узнала, что любовь — это великая сила, неодолимая и фатальная, но к тому же невероятно светлая. Такого я себе раньше не могла даже и представить. Я и сейчас думаю о том, что сделала фрекен Лагерлёф с нами, молодыми девчонками, опьяненными танцами и, кроме того, родившимися в условиях, где не было места таким высоким чувствам.
Как бы то ни было, мы — Айна, Грета и я — стали мечтать о принце.
Но я буду ссылаться не только на книги. Когда мы — одна за другой — нашли каждая своего единственного и вышли замуж, достигнув цели, к которой стремились, в обществе стали проявляться и более мощные движущие силы. Мы просто не видели связи между ними.
К концу двадцатых жизнь в Гётеборге перестала бить ключом. У людей стало хуже с деньгами, в крытом рынке закрыли два павильона и выставили на продажу, по улицам стали слоняться безработные мужчины.
Так пришла Великая депрессия. Но тогда, в самом ее начале, мы не чувствовали всего ее значения, всей разрушительной силы.
В газетах писали, что женщины отбирают работу у мужчин. Требовали принятия нового закона, который бы запретил замужним женщинам получать профессию. Из всех магазинов исчезли девушки-продавщицы. Теперь за прилавками стояли владельцы. Меня, привыкшую к самостоятельности, привыкшую самой о себе заботиться, такая ситуация все больше и больше пугала.
Почти невозможно объяснить современным молодым женщинам, как жажда любви, переплетаясь со страхом, превращается в отчаянную охоту. Для нас это был вопрос выживания. Мы оказались в том же положении, что и наши матери, с той лишь разницей, что крестьянскую девушку в поисках жениха, способного ее содержать, поддерживала вся ее родня.
Если бы вы захотели увидеть впечатлительную, безумно влюбленную девушку, то вам стоило бы посмотреть на меня, когда я встретила Арне. Он работал мастером на большой судоверфи. Неужели кризис доберется и туда? Но я гнала прочь эти мысли и, когда мама сказала, что «это стоящий парень, который всегда сможет позаботиться о семье», вспылила:
— Я бы вышла за него, даже если бы он был уличным бродягой.
Я уже говорила, что имею несчастную привычку выставлять себя лучшей, чем я есть на самом деле. Так сказать, приукрашивать себя. Голая правда заключалась в том, что я была просто вынуждена влюбиться именно теперь, когда Ниссе Нильссону с трудом удалось продать достаточно лосося, чтобы выплатить мне зарплату, а Грета, владелица сырного магазина, разорилась и пошла в служанки.
Но я и в самом деле была влюблена. Мое тело тосковало по Арне Карлбергу с нашей первой встречи. У меня потели ладони, сердце сильно стучало, а между ног становилось мокро. Впервые я поняла, что находящаяся там щель может испытывать неутолимый голод, а кровь — кипеть от желания.
Мы познакомились на митинге социал-демократического объединения. На трибуну один за другим выходили ораторы — одни мужчины, — говорили привычные слова о несправедливости и о том, что, невзирая на трудные времена, мы должны твердо ст