Выходя, я слышала, как Лоттен кричала, что Арне позволяет матери ломать ему жизнь. Он выбежал вслед за мной на лестницу, но я, обернувшись, сказала, что хочу побыть одна и все обдумать.
Однако ничего хорошего из этого не вышло. Мысли хаотично кружились и путались у меня в голове.
Сейчас, читая то, что я написала о той первой и весьма странной встрече с матерью Арне, я вижу, что многое исказила. Я не могу вспомнить, как именно все произошло на самом деле, не помню дословно, что и как мы все говорили. Память действует избирательно и лжет помимо моей воли. Так получилось, что до конца жизни свекрови я испытывала к ней отвращение. С годами я возненавидела те черты Арне, которые напоминали мне его мать, — стремление всегда быть в центре внимания и непреодолимое желание всегда настоять на своем, его вспыльчивость, раздражительность и обидчивость.
Вернувшись домой, я рассказала маме, что никогда не встречала такого страшного человека, как моя будущая свекровь. Расплакавшись, я рассказала, как меня приняли.
— Она религиозная?
— Думаю, да, потому что по всем стенам развешаны лики Иисуса.
— Это самый худший сорт людей, — сказала мама. — Они совершают зло во имя Бога.
Вечером в понедельник Арне ждал меня у рынка в конце рабочего дня.
— Я ушел из дома, — сказал он.
— И где ты теперь живешь?
— В лодке. Пока стоит лето, буду жить там.
— Что же ты ей сказал?
— Ничего, просто пришел домой и собрал вещи. Теперь будет шелковая.
Понятно, что я обрадовалась. Еще бы!
— Мне нужно время, чтобы подумать, — сказала я и, попрощавшись с Арне, пошла домой.
Но времени у меня, как выяснилось, не было, как, собственно говоря, и выбора. Через три недели я окончательно убедилась, что беременна. Мы обменялись кольцами, поклялись друг другу, что никогда не расстанемся, и я убедила себя в том, что он добр и надежен.
Мама сказала:
— Тебе совсем не нужно выходить замуж. Мы с тобой прекрасно справимся с ребенком.
Это было бы великолепно.
Но мне пришлось рассказать, что дела у Ниссе Нильссона идут далеко не блестяще, что расходы стали намного превышать доходы.
В тот вечер я долго не могла уснуть. Я ворочалась и мучительно пыталась нарисовать правдивый портрет Арне. Этот мальчик мужественно повел себя на митинге, не побоялся быть освистанным за то, что выступил за справедливость в отношении женщин. Смелый мореход, выходящий в море на своей утлой посудине. Человек политически образованный, умный и знающий. Мастер, начальник цеха! И в то же время малодушный трус, пресмыкающийся перед матерью.
Не буду отрицать, что какое-то время я подумывала о Стиге, сыне мясоторговца, наследнике своего отца. Стиг был ко мне неравнодушен. С ним я сохранила бы свою работу, товарищей, уверенность в себе. Он был очень добрым и обстоятельным человеком. Его родители очень хорошо ко мне относились.
Но в присутствии Стига я никогда не испытывала телесного трепета.
Венчаться мы решили в Копенгагене, куда собрались пойти под парусом. Но оглашение надо было устроить дома у матери Арне. Он потратил уйму денег из своих сбережений на подвенечное платье, которое было бы в пору какой-нибудь городской аристократке, на тонкое белье и носовые платки ручной работы и на две штуки камки.
С квартирами было трудно, но мы положились в этом вопросе на Рагнара и его связи с хозяевами города.
Наступил наконец тот ужасный понедельник. Я была на третьем месяце, но по дороге на работу ощутила какую-то странную боль в низу живота. Обычно такая боль начиналась у меня перед менструацией. В лавке Ниссе Нильссона я упала от слабости — у меня началось сильное кровотечение. Айна вызвала такси и отвезла в какой-то частный родильный дом, где меня сразу положили на стол и усыпили. Проснулась я с ощущением жгучей пустоты в животе.
После обеда приехала мама, она была страшно бледна и говорила, что это судьба. Рагнар и Лиза прислали мне цветы. Чувствовала я себя плохо и очень хотела домой. Странное это было желание — ехать в незнакомое место, которое теперь должно было стать моим домом.
Меня окончательно пробудили от наркоза крепким кофе и бутербродом. В голове прояснилось, и к тому же у меня теперь было время привести в порядок свои мысли.
Когда придет Арне, я скажу ему, что теперь он может возвратиться домой, к матери. Я буду говорить спокойно, без гнева и раздражения, объясню ему, что так лучше для нас обоих. Его не будет мучить совесть, и не придется разрываться между мной и матерью. Я опять стану свободной, и мне будет хорошо, потому что я свободолюбивый и самостоятельный человек.
Но, придя в больницу, Арне взял меня за руки, посмотрел мне в глаза и сказал дрогнувшим голосом:
— Девочка, моя маленькая девочка.
Этого было достаточно, все стало ясно, я сразу поняла, что он настоящий мужчина. И я не ошиблась. Он всегда вел себя по-мужски, когда становилось трудно, когда угрожала опасность, болезнь, когда охватывал страх. В таких случаях он становился сильным и надежным, как отец.
— Это был мальчик, — сказал Арне, и я увидела, что у него, как и у меня, стояли в глазах слезы.
Когда его начали выпроваживать из палаты, он попытался сказать мне, что это лишь несчастный случай и что скоро у нас будет другой ребенок. Это вселило в меня надежду, и, засыпая, я прижимала руки к опустевшему животу и шептала: «Вернись».
Потом, после долгих размышлений я поняла, что именно тогда, в клинике, решилась моя судьба. Все последующие годы я постоянно возвращалась к одному и тому же вопросу: кто он? Постепенно я пришла и к другому вопросу: кто я? И уже позже я стала спрашивать: что он представляет для меня, а я — для него? Что между нами общего, кроме наших устремлений? Он, как и я, страстно хотел вырваться из дома.
Только теперь, состарившись, я поняла, что это стремление — не самое худшее основание для брачного союза. Это основание надежнее и прочнее, нежели та воображаемая действительность, которой я так жаждала, когда была молода. Теперь я вообще не верю в существование этой действительности, в то, что она заключается в охоте за человеком, которого мы затем принимаемся методично убивать.
Обед по случаю обручения состоялся в летнее воскресенье у моей матери. Мама Арне одиноко сидела на вермланском диване, который наконец получил свою награду. Они — дама из слоновой кости и неудобный, но элегантный диван — очень подходили друг другу. Свекровь мало говорила, но внимательно наблюдала. Свадебного подарка она не принесла, и, думаю, для нее было сущим мучением критически рассматривать изящные мамины покрывала и салфетки. Лиза, добрая душа, занялась отцом Арне. Они говорили о сельском хозяйстве. Глаза старика горели, у него прорезался голос.
Здесь он наконец получил право говорить.
Потом пришли Густав с Лоттен и принесли подарок — кофейный сервиз. Мы с мамой сразу заметили, что Лоттен даже не поздоровалась со свекровью. Последним пришел Рагнар. С его появлением мрачная сумрачность исчезла, как будто ее и не было. Завязался общий разговор. Рагнар принес бутылку белого игристого вина, громко хлопнул пробкой и провозгласил тост за нас.
— Тебе повезло больше, чем ты того заслуживаешь, — сказал он Арне. — Юханна не только самая красивая девушка в городе, она еще и самая умная и самая сердечная.
Арне не мог скрыть гордости, его мать держалась за сердце, а Рагнар превзошел самого себя в обаянии и искренности своего знаменитого смеха. Под таким натиском дама потеряла всю свою уверенность. Взгляд ее блуждал, рука, державшая бокал, дрожала. На какое-то мгновение мне даже стало ее жаль.
Рагнар, у которого теперь было такси, повез стариков домой, а я помогла маме помыть посуду. Арне ходил вокруг нас, явно желая что-то сказать, и наконец выдавил из себя:
— Она немного своеобразна, моя мама.
Но Ханна Бруман была не из тех, кто гладит людей по шерстке.
— Это очень мягко сказано. Мне жаль твоего отца.
Потом вернулся Рагнар, решивший обсудить с нами одну идею. Речь пошла о новых домах, которые теперь строились у моря, на месте старой рыбацкой пристани в какой-то полумиле от города. Один из пайщиков потерял работу и выставил дом на продажу. Его перекупил один делец с лесной биржи, которого как-то подвозил Рагнар. Дом под крышей, осталось только завезти мебель и покрасить стены. Биржевик хочет продать дом — быстро и дешево.
Щеки Арне раскраснелись, глаза загорелись.
— Сколько?
— Двенадцать тысяч, но можно поторговаться.
— У меня есть только половина этой суммы.
Огонь в синих глазах Арне потух, но Рагнар продолжал:
— Это уже хорошо. На остальное можно взять кредит в банке. Это пройдет, потому что у тебя есть работа, а я выступлю поручителем.
— Но я обещал матери, что никогда не буду одалживать денег.
— Что за чертовщина! — воскликнул Рагнар, теряя терпение, и Арне, поняв, что поставил себя в смешное положение, сказал:
— Когда можно посмотреть дом?
— Сейчас. Машина стоит на улице. Но, может быть, ты сначала спросишь, что думает Юханна?
— Посмотреть дом можно в любое время, — сказала я, но, когда мы спускались по лестнице, мною овладело такое нетерпение, что я изо всех сил стиснула руку Арне.
Это было месиво липкой грязи, утесы и плоские камни, живописная красота пейзажа и недостроенный дом — низкий и длинный. С тремя комнатами, кухней и местом под детскую на втором этаже. Дом понравился нам с первого взгляда, и я сейчас вспоминаю свои сны, в которых я стремилась к этому дому как к своему постоянному жилищу.
— Работы здесь, конечно, много, — произнес Рагнар.
— Кто бы боялся работы, — возразил Арне.
— Я хочу устроить здесь сад, — сказала я.
— Место здесь ветреное, так что будет нелегко, — не сдавался Арне. — Придется мне для начала построить каменный забор.
По лестнице мы поднялись на второй этаж и, как хотел Арне, увидели из окна море, гавань и покачивающиеся под солнцем рыбацкие лодки.