Потом мы долго сидели у мамы в кухне, рассчитывая проценты и сроки погашения долга. Будет трудно, но мы выкрутимся.
Теперь ни о каком путешествии в Копенгаген не могло быть и речи. Мы без всяких церемоний обвенчались у нашего пастора в Хаге. Потом принялись за работу — я на участке, Арне в доме. Только теперь я убедилась, что Арне хорошо ладил с товарищами и при этом обладал организаторскими способностями, умел руководить и принимать решения. С рабочими он расплачивался водкой, а я готовила обильную закуску. Воскресными вечерами в доме было весело, но работа стояла. Сам Арне к водке почти не притрагивался.
На близлежащих холмах в таких же недостроенных домах работали другие молодые хозяева. Я познакомилась с некоторыми недавно вышедшими замуж женщинами, которые точно так же сгорали от нетерпения поскорее въехать в новый дом.
В октябре мечта сбылась. Мы переехали, хотя дом пока был не покрашен и у нас не было почти никакой мебели. Но нам все равно было весело. Кроме веселья у нас была кухонная плита и две изразцовые печки, так что морозов мы не боялись.
Времена между тем становились все труднее. На шарикоподшипниковом заводе, где раньше работали пять тысяч человек, осталось от силы триста рабочих. Остальные, выброшенные на улицу, голодали и мерзли. В опустевших цехах шарикоподшипникового завода Хисинга стали собирать машины марки «вольво», и некоторые считали, что из этого может что-то получиться.
Опасность закрытия нависла и над верфью, говорил Арне, но она пока держалась за счет ремонтов.
Но, несмотря на все эти неприятности, я была счастлива. Я посадила сад и, не хвастаясь, могу сказать, что получился он просто великолепным. Ни у кого в городе не было таких яблонь, а более красивыми розами, чем у меня, не могли похвастаться даже в садовом объединении.
Сзади мой сад защищали горы, с юго-запада он был открыт, а от моря его отгораживала стена. Здесь, на западном берегу, замечательным было то, что, отгородившись от ветра с моря, можно было создать почти южный сад со всей его пышной красотой. Здесь можно было выращивать виноград и персики. Я уж не говорю о розах.
Я не стала говорить Арне, что дела у Ниссе Нильссона идут совсем плохо. Арне не должен был рассчитывать, что я стану сидеть дома и заниматься исключительно хозяйством.
Правда, я сама очень хорошо это чувствовала, особенно той осенью, когда в новом доме была масса разных дел. Взять хотя бы шитье. Я забрала у Лизы старую швейную машинку. Она была сильно изношена, и нитку часто заедало, так что я все время ругалась и строила рожи этому громоздкому механизму. Как-то увидев мои мучения, Арне рассмеялся, разобрал машинку на части, подвинтил ее тут, смазал там и собрал снова. Я стояла рядом, смотрела на это и гадала: неужели она заработает? И машинка заработала, и я шила на ней еще много лет.
Нашей первой мебелью стал старый, бывший в употреблении верстак. Его поставили в подвал. Когда Рагнар привез на машине этот гроб, я страшно разозлилась. Это надо же, купить верстак, когда у нас нет даже обеденного стола. Но я промолчала, и, как выяснилось, правильно сделала. Арне пропадал в подвале каждый вечер, и вскоре у нас появились стол, стулья, шкафы и полки, сделанные руками моего мужа.
Это была красивая, добротная мебель из дуба и красного дерева, а кухонные скамьи Арне сделал из тика.
— Где ты купил такой материал? — недоумевала я.
Он покраснел и раздраженно сказал, чтобы я больше не задавала ему таких вопросов. Как обычно, я не поняла, из-за чего он рассердился.
В ту осень много сил и времени у меня отнял маляр Андерссон. Это был один из бесчисленных друзей Арне. С этим маляром мне пришлось выработать особые правила: кружку пива каждый час, но не больше, иначе обои будут приклеены криво. Вечером горячий ужин и рюмка водки, но не больше, иначе он не появится на следующее утро.
Таким образом мне удавалось поддерживать Андерссона в рабочем состоянии, и наш дом с каждым закатом становился все светлее и светлее. Спальню мы покрасили в светло-зеленый цвет, пол в гостиной — в бледно-розовый, который хорошо гармонировал с красивой темной мебелью из красного дерева. Кухню нам пришлось красить самим, потому что в ту субботу Андерссон исчез, прихватив с собой ящик пива, который, как мне казалось, я надежно спрятала в кладовке.
Я сильно себя ругала, но Арне только посмеялся над этим забавным происшествием.
Пришло Рождество, и мы пригласили родственников на обед. Мама не желала даже слышать об этом, настолько ей не хотелось видеть новую родню. Тогда я пошла к Рагнару и сказала, что если они не приедут, то я его убью. И они приехали — мама, Лиза, Рагнар и дети. Приехали и другие мои два брата с женами. Мы позвали Густава и Лоттен, но они, поблагодарив за приглашение, отказались.
Снежная королева молчала, но губы ее на этот раз не кривились от злости.
— Видишь, — шепнул мне Арне, — она понемногу смягчается.
По правде сказать, я этого не заметила, но зато, прежде чем мы сели за стол, произошло нечто необычное. Стояла бесснежная зима. На улице было восемь градусов тепла, с моря дул мягкий ветер. Мы со свекром прошли по участку, и я рассказала ему о саде, который виделся мне в мечтах.
Старик преобразился, голос его окреп, движения стали быстрыми, походка пружинистой. Он сказал, что непременно мне поможет.
— Здесь можно устроить настоящий рай, — сказал он. — Надо поставить стену еще и на западе. Все остальное сделают Гольфстрим и солнце. Здесь будут расти картошка, брюква, клубника.
— И розы, — добавила я.
Он рассмеялся — точно так же, как Арне.
— Можешь рассчитывать на меня.
Когда гости ушли, я принялась мыть посуду, Арне носил остатки еды в кладовую. Потом я рассказала ему о разговоре со стариком. Арне широко улыбнулся, но быстро помрачнел:
— Он не придет, не придет из-за матери.
— Мы должны это поломать, — возразила я. — Он придет, что бы она ни говорила.
— Ты удивительный человек, — сказал Арне, и я покраснела. От радости и от давно возникшей уверенности в своем влиянии.
Вечером мы долго сидели за столом и чертили, эскиз за эскизом, планы нашего будущего сада. Я говорила о розах и фиалках, Арне о картошке и зелени.
— Нам надо экономить каждую крону, — говорил он.
— Я знаю, но у меня вдоль стен будут расти розы, а перед домом я разобью клумбу с флоксами и мальвами.
Потом, в один из дней начала января, я сказала Арне, что вечером мы поедем к его родителям. Возьмем с собой планы сада и обсудим их с его отцом. Арне обрадовался и испугался одновременно. Я притворилась, что ничего не заметила. Я не сразу поняла, что его все время мучает совесть из-за того, что он практически порвал с матерью. Когда мы вошли в дверь старого дома на Карл-Юхангатан, она обрадовалась. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы напустить на себя привычный недоступный вид.
— Входите, — сказала она. — Пойду приготовлю кофе.
Мы сели за кухонный стол, я вытащила отца из его привычного угла и сказала, что нам надо кое-что обсудить.
Все получилось как нельзя лучше. Старик снова ожил, стал изобретательным, он снова думал!
— Здесь, у края стены, растут сосны, — сказал он. — Дует не только с запада, штормы приходят и с юга. Стену надо поставить углом, чтобы у Юханны могли расти розы. Значит, стена нужна и на юге.
Больше всех удивилась не Снежная королева, а Арне.
Как он обрадовался, как обрадовался! Тогда я сделала следующий шаг:
— Я договорюсь с братом, чтобы он привозил и отвозил свекра.
— Я прекрасно доберусь на автобусе, — сказал старик.
— Если ты сильно устанешь, то всегда сможешь переночевать у нас.
Свекровь молчала, словно воды набрала в рот.
Той весной мы со свекром славно поработали в саду. У одного из местных крестьян мы одолжили лошадь и борону, и свекор управлялся с ними так ловко, как будто делал это всю жизнь. Мы вспахали участок и посадили картошку, вскопали грядки и посадили зелень, сделали клумбы и посадили цветы. Потом мы выкопали ямы и посадили яблони и смородину. Когда однажды мы решили передохнуть и сели попить кофе с бутербродами, свекор сказал:
— В моих жилах течет добрая крестьянская кровь.
В тот момент я впервые вспомнила, что тоже происхожу из крестьян.
Свекор был немногословен, но очень многому меня научил. Научил различать свежий и зрелый навоз. Научил оценивать почву, пробуя ее пальцами — надо ли добавлять в нее песок или торф. Он сказал мне, что анютины глазки говорят о недостатке в почве извести и что избыток глины убивает перегной.
Это был практический опыт, который он передавал мне, не тратя лишних слов.
Но были у него и собственные идеи.
— Розы, конечно, очень красивы летом, — сказал он однажды. — Но у стены и вот здесь, под окнами, я бы посадил еще и форзиции, а внизу — сциллы и крокусы.
Я кивала, живо представляя себе, как все это будет выглядеть на самом деле. Между стеной и кухонными окнами мы высадили гиацинты. Как они радовали меня в марте, когда я с чашкой кофе садилась у окна и смотрела, как цветы пробиваются сквозь снег, когда никто не рискует высунуть на улицу нос. Я же с удовольствием смотрела на золотистые кустики.
Свекор пытался учить меня и терпению.
— Для того чтобы разводить культурные растения, надо уметь ждать, — говорил он. — Мы не можем по желанию изменять погоду.
Это было правдой, но я никогда не могла заставить себя набраться терпения. Я страшно злилась, когда в мае на тюльпаны сыпал снег или когда коварный февраль ночными заморозками губил почки на кустах и деревьях.
Я ругала пионы, когда на третий год они вдруг увядали, хотя я добросовестно подкармливала их навозом и черноземом. На четвертый год я даже не смотрела на них, а просто перекопала клумбу и удобрила ее компостом.
Они проросли и покрылись большими упругими почками и с тех пор цвели каждый год в течение двадцати лет.
Впрочем, садом занимались не только мы со свекром. По выходным брат Арне, Густав, кирпич за кирпичом выкладывал стену. Он был каменщик и радовался, как жаворонок, когда они с отцом обсуждали глубину оттаявшей земли, высоту и толщину стены и стоит ли тратиться на ее кирпичное покрытие. Старик решил, что стоит, и сказал об этом сыну так, словно отдавал приказ.