На следующий день:
— Принялась смородина. Я ее подрезала, обкопала и удобрила.
Однажды Анна пришла в больницу с радостной вестью:
— Представляешь, на розах набухли почки! Помогло, что я их подрезала, подсыпала земли и внесла удобрения.
— Все будет как раньше, как при тебе, мама, — говорила Анна. — Правда, летних цветов стало меньше, из многолетних выжили только пионы — помнишь, те, темно-красные?
В конце концов Анна однажды смогла с чистой совестью сказать:
— Почти все сделано, мама. Теперь все будет хорошо.
Когда сад был полностью приведен в порядок, Юханна умерла — ночью, во сне. Анна просидела с ней ее последние часы и, как папу, держала ее за руку.
Когда Анна утром вернулась домой и принялась обходить сад, она не испытывала скорби — она ощущала одну только свинцовую усталость.
Снова собралась вся семья и помогла с похоронами. Снова на похоронах было больше народа, чем они рассчитывали.
— Я побуду здесь еще немного, — сказала Анна.
— Но, Анна!
— Но, мама!
Рикард, чья командировка в Лондон закончилась, сильно опечалился, я видела это по его лицу.
— Надолго? — спросил он.
— До тех пор, пока мертвые не остынут в земле, — ответила я.
Было заметно, что он испугался, да и сама Анна поняла, что говорит как ненормальная. Все тела были кремированы. Они вместе с Рикардом захоронили урны в могилу Ханны, которая была единственной, кто всерьез готовился к смерти. На вырученные от продажи мельницы деньги она купила участок на кладбище в Гётеборге.
— Какое-то странное высказывание, — осторожно сказал Рикард.
— Ну да. — Анна кивнула, но продолжала стоять на своем: — Оно верное, при всей его несуразности. — Она попыталась объяснить: — У меня есть одна смутная идея: я должна научиться спокойствию. Привыкнуть к мысли о том, что теперь произошло то, что произойдет со всем.
— С чем, например?
«Например, с твоей лондонской женщиной, если говорить конкретно. Мне все равно, кто она и как она выглядит и что она делает в твоей жизни». Анна не сказала этого вслух, но громко рассмеялась, радуясь, что это и в самом деле так.
— Но надо быть реалистами. Я уже заплатил задаток за дом в Рослагене.
Анна кивнула, но была сильно удивлена. Рикард ни словом не обмолвился о покупке нового дома до отъезда в Лондон. Может быть, у него и не было там никакой женщины.
— Дайте мне время.
Малин подвела итог:
— Думаю, это правильно. Ты не готова бросить дом, и я думаю, что этого не произойдет до тех пор, пока ты не закончишь книгу.
Какое это невыразимое счастье — побыть в одиночестве.
Она сгребала граблями прошлогодние листья, складывала их высокими кучами, поджигала, а потом долго стояла у костра, смотрела на огонь и мысленно блуждала в иных мирах. Она гуляла по пляжам, иногда бегала, карабкалась на крутые склоны, бросала с обрывов в море мелкие камешки.
— Вид у тебя совершенно счастливый, — сказал Рикард, когда она встречала его в аэропорту вечером в пятницу. Это был вопрос, и Анна надолго задумалась.
— Нет, — сказала она, сама не понимая, что она хотела этим сказать. — Я просто ничего не жду, — добавила она.
Счастлива ли она? Этот вопрос занимал ее некоторое время после того, как Рикард вернулся в Стокгольм. Вопрос ее раздражал. «С меня хватит, никакого больше счастья», — думала она. Довольно всех этих прелестей, неуверенности и страхов. Счастье обречено, оно разбивается, и его осколки вечно причиняют страдание. Оно кровоточит, на раны накладывают пластырь, перевязывают и воображают, что они затягиваются.
Но мама верно говорила: «Все на свете оставляет следы».
Старые рубцы всегда ноют в непогоду.
Часто приезжала Мария. Она была ближе всех к истине, когда говорила: «Мама, ты впадаешь в детство».
— Да.
Наведывалась и Малин:
— Ты свободна, наконец, мама?
Да, в этом, пожалуй, тоже было зерно истины.
— Я на пути, — ответила Анна и хихикнула. — Как раз сейчас я нахожусь в городе-невидимке неведомого царства. Там люди видят все без слов. Самое главное, что в этой стране нет прилагательных. Я много лет ничего не видела, я не видела деревьев и моря, ни тебя, ни Марию, ни детей. Мне мешали прилагательные, они затемняли зрение.
Анна стала понемногу обживаться в своем неведомом городе. Во всяком случае, надеялась, что обживется. Но она не спешила и действовала осторожно, не проявляя излишнего любопытства. Надо прийти в себя и не жалеть времени и только потом начать задавать вопросы. В остальном она удовлетворялась тем, что задерживалась на интересных деталях.
Например, лица. Ее собственное лицо в зеркале. Лицо девушки с почты, письмоносца и серьезные детские личики в соседнем доме. Лицо Биргера — это был единственный из соседей, кто иногда приходил к Анне в гости. Его светлая улыбка действовала на Анну благотворно — она давно перестала бояться необычной темной глубины его глаз. Еще были мысли. Она стала обращать пристальное внимание на обстоятельства их появления. Мыслей было немного, они появлялись и уходили. Но они удивляли и радовали Анну, как почки, вдруг набухшие на старом, казалось, погибшем розовом кусте.
Когда зацвели яблони и в их цветах зажужжали пчелы, Анна сделала еще одно открытие. Оказывается, поток мыслей можно остановить, и тогда в мозгу умолкает их нескончаемый гомон. Анна вдруг попала в блаженную страну, куда всегда страстно пыталась попасть с помощью медитаций.
Эта новость очаровала и ошеломила ее. Валуны на диких пляжах. Камни. Анна любила их. Каждый камень радовал ее по-новому. Однажды она нашла отполированный морем камень с необычными прожилками. Камень напоминал плод внутри утробы. Анна долго смотрела на этот камень. Глаза ее увлажнились. Она даже хотела взять его домой, но передумала и бросила в море.
Никакое понимание не дается просто, думала она. Но и в малом может содержаться намек на великое.
Вернувшись домой, она увидела стоявших у ворот мужчину и женщину. Они принесли цветы — большой горшок с цветущими рождественскими розами. Женщина показалась Анне знакомой. Где-то она видела это широкое лицо и большие синие глаза.
— Мы с тобой виделись, правда, очень давно, — сказала женщина. — Меня зовут Ингеборг, я дочь Софии. Мы пришли выразить соболезнование и вернуть розы, которые твоя мама подарила моей, когда шторм унес моих братьев в море. Это мой муж, Руне, — добавила женщина, и Анна пожала его сильную руку.
Благодаря их, Анна не смогла сдержать слез.
— Как это мило, — прошептала она, порылась в карманах, достала платок, вытерла глаза и взяла себя в руки. — Я стала настоящей плаксой. Будьте добры, заходите, мы выпьем кофе.
Гости сели в кухне. Анна сварила кофе, добавила корицу и сказала:
— Наверное, никто не знает, что такое потеря, лучше, чем ты, Ингеборг.
— Да, это верно. Хуже всего было, когда погиб отец. Правда, я тогда была маленькая и не могла это понять.
— Твоя мама была ангелом. Знаешь, она приходила сюда каждый день, когда умирала бабушка.
— Да, она была рада, что могла чем-то помочь.
— Когда мама состарилась, она часто вспоминала дорогих ей покойников, говорила: этот умер, тот умер, а София ушла к своему Богу, — сказала Анна.
Теперь носовой платок достала Ингеборг, а Руне начал с беспокойством поглядывать на жену. Поерзав на диване и откашлявшись, он заговорил:
— На самом деле мы пришли не только для того, чтобы выразить соболезнования, но и по делу.
— Руне!
Ингеборг смогла его остановить, и обе женщины заговорили о том, что совсем не знали друг друга.
— Между нами разница в десять лет, а в детстве это много.
— Ты казалась мне такой взрослой и элегантной. Потом ты работала на рынке, как мама.
— А ты казалась немного странной со всей твоей ученостью.
Обе рассмеялись. Потом они вышли в сад, посадили розы на их прежнее место — у подножия горы.
— Ты все здесь так красиво обустроила.
— Да, я успела привести сад в порядок до маминой смерти.
— Она узнала, что твой отец… опередил ее?
— Хочу в это верить.
Они вернулись в дом. Руне сказал, что дом очень хорош и что настало время все-таки вернуться к делу.
— Дело в том, что мы хотим купить этот участок.
Мысли роем закружились в голове Анны.
— И однажды реальность постучала в ее дверь, — прошептала она, облегченно улыбнулась и сказала: — Я бы и сама не могла придумать лучшего решения: чтобы мамин дом и сад достались дочке Софии, которая сумеет о них позаботиться.
Руне говорил о рыночной цене и о том, что деньги у них есть. Анна энергично покачала головой и возразила, что самое важное — это чтобы дом не достался каким-нибудь краснорожим новым богачам, и Руне поспешил уверить Анну в том, что он столяр и сумеет сохранить дом в хорошем состоянии. Анна улыбнулась: «Ты, наверное, помнишь моего папу. Надеюсь, что вы будете здесь счастливы». Ингеборг сказала, что мечтала об этом доме с детства, от этого дома, от молодой семьи и их прелестной дочки исходил свет любви и счастья.
Вот все и решилось, не без удивления подумала Анна. Помолчав, она сказала, что ей надо поговорить с мужем и детьми, и Руне забеспокоился.
Но Анна сказала, что Рикард да и дети будут очень рады.
— Они хотят, чтобы я наконец вернулась домой. Рикард приедет на выходные, и тогда мы снова встретимся и все обсудим. Надо позаботиться о мебели…
— Об этой превосходной мебели из красного дерева?
— Да. Ее делал папа, и я не хочу, чтобы ее выбросили.
— Выбросили? — возмутился Руне. — Ты с ума сошла!
— Вы оставите ту мебель, которую мы не сможем увезти?
— Мы оставим все! — горячо воскликнул Руне, и Анна рассмеялась.
— Эту мебель нельзя вырывать из дома, она — его часть.
Потом она сказала, что есть одно маленькое препятствие — ей надо закончить книгу.
— Три недели, — сказала она. — Обещаю вам справиться за три недели.
Когда они ушли, Анна заглянула в компьютер. Со дня маминой смерти она не написала ни строчки.