тва вне государства никуды не отправил и отправить было нечего, понеже ещё долгу поныне на нём имеется: в Риге — Циммерману и Бисмарку 100 000, а брату своему Густаву Бирону — 80 000, Демидову 50 000 должен, не считая 500 000 р., которые он ещё в Курляндии долгу на нём имеется, также и тех денег, которыми Вермарну и Либману и Вулфу должен»{463}.
Итак, фаворит указал источники своего благосостояния. Но, прежде чем его подсчитывать, надо отметить одно важное обстоятельство. Периодически в литературе всплывают сведения о вкладах отечественных деятелей, которые доднесь ждут наследников в сейфах европейских банков. Поиски этих счетов — занятие увлекательное, но требует серьёзного исследования коммерческой активности таких фигур и их финансовых операций, совершавшихся обычно через солидных доверенных купцов, которые, в свою очередь, имели надёжных деловых партнёров в Европе. Большинство действующих лиц того времени не стремились бежать с деньгами за границу и хранить их в швейцарских или английских банках, а вкладывали средства в покупку «деревень». Вельможа — не купец, критерий богатства для людей его круга — недвижимая собственность и души, постоянно приносившие доход и определявшие статус в обществе.
Так же поступал и Бирон. С самого своего появления в России он стремился обзавестись имениями. Как уже говорилось, первые мызы он получил ещё в 1730 году в Лифляндии. К ним добавились «копорские деревни» поблизости — в Ингерманландии, с годовым доходом в три тысячи рублей. Была приобретена собственность и в других местах. В переписке с Шаховским Бирон обмолвился, что покупает деревню у бунчужного Галецкого; однако число и размер таких покупок определить трудно, тем более что позднее герцог мог менять или продавать свои владения.
Однако едва ли такую собственность можно считать значительной. Самое существенное приобретение — графство Вартенберг — он сделал за границей в 1732 году по предложению австрийского императора и в значительной степени на его деньги, положенные в декабре в городской банк Вены. (Позднее императрица Мария Терезия и прусский король Фридрих I будут по очереди обещать это графство на территории Силезии Миниху; ему же Фридрих передаст «вотчину Биген» в Бранденбурге, когда-то подаренную его отцом Меншикову, а затем Бирону в бытность того герцогом Курляндским. Таким образом, можно, пожалуй, говорить о складывании традиции «наследственных» владений российских фаворитов и министров за границей в качестве дополнительных гарантий прочности заключённых союзов.)
Главной же целью Бирона были имения в родной Курляндии — на их приобретении он и сосредоточил усилия. Для Анны Иоанновны в качестве российской императрицы курляндские владения не представляли интереса. Она сначала передала Бирону 28 своих вдовьих и выкупленных Петром 1 имений (в том числе Вирцаву, где Бирон служил управляющим), а после избрания фаворита герцогом официально вручила ему все 46 своих имений в Курляндии и Лифляндии с ежегодным доходом в 32 848 талеров.
Таким образом, Бирон стал настоящим и довольно крупным помещиком и развернул активную деятельность по приобретению новых мыз. В одном из курляндских владений, Рундале[9], Франческо Растрелли в 1736 году начал возводить дворец. До 1737 года на покупку и выкуп заложенных герцогских имений ушло 785 812 талеров (число приобретённых «деревень» нам неизвестно). Но по-настоящему Бирон развернулся после избрания в герцоги: за два с лишним года он выплатил почти полтора миллиона талеров и стал владельцем 99 мыз и «амптов»{464}. Ещё несколько сотен тысяч талеров пришлось потратить на выплаты отступного прусским родственникам последнего герцога. За некоторые приобретения он не успел расплатиться до своего падения, и потом это делало правительство Елизаветы Петровны.
В июле 1737 года Рундальский дворец был уже подведён под крышу, началась его отделка. Но архитектор был спешно отозван для другой работы — строить в Митаве официальную герцогскую резиденцию, на которую только по смете было отпущено 300 тысяч рублей (новый Зимний дворец Анны в Петербурге должен был стоить 200 тысяч). Весной 1738 года в Митаву потянулись обозы с материалами, мастера, подсобные рабочие, которых герцог отправил на строительство нового дворца.
При этом фаворит обязан был своим видом поддерживать блеск императорского двора и делал это с успехом. «Обер-камергер всё же выделяется среди всех прочих, ибо по торжественным дням его орденский знак, звезда на груди, застёжки на плече и шляпе, ключ, шпага, пуговицы на сорочке и пряжки обуви сплошь усыпаны бриллиантами. Он должен иметь самые отборные камни, какие только продаются знати в С.-Петербурге», — отметил Берк. Опись конфискованного в 1740 году имущества герцога включает огромный список содержимого его гардероба и домашней утвари — мебели, серебра, фарфора, тканей, одежды. Французский посол маркиз де Шетарди отметил «изысканную и тонкую работу» серебряной посуды Бирона, «какую он показывал мне вчера в манеже, когда я там был, и которую он там расставил», а также «множество бриллиантов, каким обладает он вместе с герцогиней Курляндскою».
На какие деньги приобретались роскошные безделушки? Официальное жалованье Бирона по чину обер-камергера составляло внушительную сумму — 4188 рублей 30 копеек (для сравнения: президент коллегии получал без надбавок от полутора до двух тысяч, губернатор — 809 рублей), но для вельможи такого размаха это пустяк. В 1730 году имения Анны в Курляндии давали всего 15 500 талеров, затем доходы стали расти. В 1735 году российский посол в Курляндии П.М. Голицын докладывал, что поступления с 1729 по 1735 год составили 198 805 талеров. Сумма уже приличная — но ни в какое сравнение с указанными тратами не идёт, тем более что расходовалась она экономно и даже не была целиком потрачена — в остатке имелось почти 80 тысяч. Даже если допустить, что какие-то доходы поступали из заграничных вотчин, их всё равно не могло хватить на роскошную жизнь.
Согласно сделанной после ареста Бирона описи его недвижимой собственности, в зените своей карьеры он располагал 120 «амптами и мызами» с ежегодным доходом в 78 720 талеров{465}. Доход мог бы быть и больше, но герцогские имения раздавались в аренду в благодарность за поддержку на выборах, в том числе Кейзерлингу, брату Густаву и другим дворянам.
Герцог оказался рачительным хозяином: освободил своих крестьян от почтовой повинности, одних управляющих награждал, от других со знанием дела требовал изыскать способы увеличения доходов. Нельзя ли поставить новую мельницу? Почему мало водки заготавливается и продаётся в корчме, стоящей на большой дороге? Почему у крестьян мало скота? Почему ещё не розданы в аренду имеющиеся пустоши? Почему не хватает ремесленников? Надо распорядиться отдать «хороших молодых парней» учиться столярному или каменщицкому делу. Герцог строил винокуренные и поташные заводы, в 1739 году пригласил в Курляндию несколько семейств силезских ткачей для основания мануфактуры и «обучения молодых людей ремеслу ткача». Как и многие другие прибалтийские помещики, Бирон использовал близость портов (благо ему пошлины платить было не надо): в 1738–1739 годах из его имений было экспортировано 1500 тонн хлеба.
Герцогские доходы Бирона (по оценке латышских историков, они вначале составляли примерно 70 тысяч талеров в год) выросли до 200 тысяч талеров к 1740 году{466}, но и их всё равно не хватило бы, чтобы покрыть выросшие расходы.
«Следственная бригада» 1741 года предъявила Бирону претензии по поводу нецелевого использования казённых средств. Потомки добавили к ним обвинение в хищениях в особо крупных размерах в сочетании с насильственными действиями: «Посредством всевозможных понуждений взыскано недоимки, в первый год, более половины, да и на платёж процентов немалая сумма… И так каждый год доходы в приказ сей прибавлялися; а он, взыскивая, отсылал в Секретную казну, где, кроме казначея, о числе денег никто не ведал и как о приходе, так и о расходе объявлять под смертною казнью было запрещено. Большою частью казны сей воспользовался Бирон; однако ж так искусно, что ниже имени его во взятье не воспоминается, но все писаны в расход на особу её императорского величества… Сею хитростью доставил себе Бирон многие миллионы рублей, а государство вконец разорил», — «раскрыл» эту аферу историк конца XVIII века Иван Иванович Болтин.
В екатерининские времена Бирон представлялся уже закоренелым злодеем. Однако трудно украсть «многие миллионы», когда весь бюджет империи составлял восемь-девять миллионов рублей, и обеспечить секретность дела, в котором должны были принимать участие десятки людей (сбор, хранение, отчётность, перевозка) и загадочное учреждение под названием «Секретная казна». Возможно, под ним подразумевалась «канцелярия сбора оставшимся за указными расходами денег» генерал-лейтенанта М.Я. Волкова, куда попадали как не израсходованные за год средства других учреждений, так и собранные недоимки из Канцелярии конфискации. Согласно ведомостям, подававшимся лично императрице, туда на 1 октября 1736 года поступили 1 973 393 рубля — но расходовались не на нужды двора (как это бывало при Елизавете Петровне{467}), а по указам императрицы 1737–1738 годов выделялись на чрезвычайные «воинские расходы», в Кабинет, Монетную канцелярию и Адмиралтейство{468}.
А главное — Бирону, как и любому другому фавориту, незачем было воровать. Конечно, основным источником его благосостояния были пожалования и подарки императрицы; по сути, Бирон с семейством находился у неё на содержании — как сказали бы сейчас, на иждивении российских налогоплательщиков. Но в России того времени доходы не слишком чётко, но всё же делились на собственно «государственные деньги» и личные, или «комнатные», средства монарха. Последние поступали из разных источников: это и оброк с дворцовых крестьян, и жалованье государя как полковника гвардии, и доходы от находящихся в его собственности предприятий. В 1731 году Анна Иоанновна передала контору, занимавшуюся торговлей солью, в ведение Кабинета, и с тех пор соляные доходы (в 1730-х годах они составляли примерно 700–800 тысяч рублей в год) поступали в личное распоряжение императрицы.