своего исследователя{474}. По ним можно судить об объёме работы, которую приходилось выполнять фавориту.
Новый придворный «кумир» приучил должностных лиц доставлять ему необходимую информацию в виде донесений «для препровождения до рук её величества». Хотя часть поступавших к фавориту бумаг была написана на немецком (или специально переводилась для него), но документы на русском преобладают. Бирон обзавёлся секретарями и канцеляристами для разбора корреспонденции и сочинения ответных посланий. Пришлось и самому учиться: тетрадка из архива Бирона — свидетельство того, что он изучал грамматику и лексику русского языка, несмотря на вполне возможную нелюбовь к нему{475}.
Среди бумаг Бирона на первое место можно поставить «рапорты» и доклады различных «мест» и должностных лиц. Одним из первых П.И. Ягужинский начал в 1731 году посылать Бирону донесения из Берлина{476}. Так обер-камергер вникал в хитросплетения большой европейской политики: посол знакомил его с причинами несогласий Австрии и Пруссии, рассказывал о событиях при берлинском дворе и прусской политике в Польше. Бывший соперник Миних теперь подавал рапорты о строительстве Украинской линии, о движении по Ладожскому каналу, о возвращении беглых солдат на службу, о вакансиях в полках и успехах учащихся только что основанного Шляхетского кадетского корпуса; во время Русско-турецкой войны он подробно отписывал «светлейшему герцогу» из походов{477}. Из письма А.П. Волынского, адресованного Бирону (1732) выясняется, что Артемий Петрович, подавая «рапорт в Кабинет её императорского величества», послал копию «с того для известия» обер-камергеру; в другом письме (1733) с приложенным «экстрактом» своих доношений в Кабинет на немецком языке он просил «оный по милости своей приказать прочесть». По-немецки писал Бирону из Гааги российский посланник А.Г. Головкин — сообщал о дипломатических новостях, поздравлял обер-камергера с праздниками и благодарил его за дозволение выдать дочь замуж{478}. Только что назначенный главой морского ведомства адмирал Н.Ф. Головин отправлял фавориту «всеподданнейшие рапорты» о состоянии русского флота, отчитывался о количестве и вооружении кораблей, строительстве мостов через Неву и даже о собранных за проезд по ним деньгах. В.Н. Татищев докладывал о работе уральских горных заводов и конфликтах с частными владельцами, в том числе с могущественными Демидовыми. Купцы-компаньоны Шифнер и Вульф сообщали о продаже казённых товаров и полученных казной доходах{479}.
Придворные отчитывались о выполнении поручений Бирона. «Сиятельнейший граф, милостивой государь мой!.. При сём доношу вашему сиятельству: по приказу вашему вчерашняго числа смотрел я на конюшенном дворе стоялых лошадей, а имянно: четыре агленские нововыводные почитай все без ног и на них вашему сиятельству никак ехать невозможно, а приказал готовить для вашего седла старую рыжую аглинскую; да из новых дацких две лошади, одна серая, а другая бурая, обе с просадом, и велел чистить и проезжать берейтору по всякой… день до вашего приезду, а лучше этих лошадей здесь никаких не имеется. Сие донесши, рекомендую себя в неотменную милость, и остаюсь со всенижавшим почтением», — докладывал камергер Борис Юсупов, отправленный Бироном проинспектировать придворную конюшню и распорядиться насчёт собственного выезда.
Командующие армиями Б. X. Миних и П.П. Ласси и командир действовавшего в Иране корпуса В.Я. Левашов докладывали Бирону о ходе военных действий; с просьбами и донесениями обращались к нему губернаторы (С.А. Салтыков, Г.П. Чернышёв, Б.Г. Юсупов; И.И. Румянцев), военные чины (А.И. Тараканов, М.М. Голицын-младший, И.Б. Вейсбах). На имя обер-камергера поступали доклады и рапорты из Военной коллегии, Адмиралтейства, Соляной конторы, Медицинской канцелярии и других учреждений.
Переписка Бирона с находившимся на Украине генерал-лейтенантом князем Алексеем Шаховским демонстрирует уровень отношений фаворита с ответственным должностным лицом. Шаховской не упускал случая польстить, поздравить адресата-протестанта с православными Рождеством и Пасхой и уверял его, что «родшийся плотию на земли» Христос обеспечит «милостивому государю и патрону всегда мирные и славные имети лета». В июне 1733 года Шаховской через Бирона докладывал из Глухова о болезни гетмана Даниила Апостола и намерении украинской «старшины» «взять правление Генеральной войсковой канцелярии», то есть самостоятельно образовать нечто вроде коллективного органа управления. Генерал считал это опасным, поскольку «одну персону легче поклонять», чем группу самолюбивых полковников. Петербург молчал, а Шаховской настаивал: следует временно «поручить правление» на Украине русскому министру при гетмане С.К. Нарышкину и поставить автора в известность «о намерении её императорского величества всемилостивейшей нашей государыни, быть ли гетману или не быть». В итоге выборы гетмана проводить не разрешили и было учреждено «Правление гетманского уряда», состоявшее из представителей старшины и русских чиновников.
Между делами Шаховской отправлял к столу фаворита «украинскую дичину» — кабанчика и трёх «коз битых» (вероятно, их удалось довезти свежими, поскольку дело было в январе 1735 года), а для души — конечно, лошадей. Князь даже вступал в дискуссию с обер-камергером — тот считал, «якобы украинские кобылы очень большие и не можно их никак обучить, чтоб были смирны», тогда как Шаховской настаивал, что они простояли четыре месяца на его конюшне и стали «весьма смирны», а потому непременно «будут годны» такому знатоку, как Бирон. После разбора лошадиных статей князь вскользь просил: нельзя ли его племянника, поручика Конной гвардии, «переменить чином» — даже без жалованья, если пока нет вакансий?
Искусная прямота дорого стоит и создаёт репутацию, тем более что Шаховской был не в лучших отношениях с Минихом, командующим армией на Украине. Бирон отвечал корреспонденту регулярно и учтиво; подчёркивал, что ожидает, «дабы ваше сиятельство при нынешних своих важных делах какой-нибудь случай к моему услужению подать мне изволили, что я с моей прилежностью действительно показать не оставлю». Обер-камергер слово сдержал — Яков Шаховской получил чин ротмистра «до вакансии» — и обратился со встречными просьбами: «содержать в протекции» малороссийского генерального бунчужного Семёна Галецкого (Бирон в это время покупал у него деревню), а заодно поискать «гайдука немалого роста», за которого он «особливо будет должен».
Кроме того, Бирон информировал собеседника о важнейших политических событиях: русские войска окружили Гданьск, французский десант «избит», флот с припасами и артиллерией из Петербурга. Такие известия, полученные из первых рук, увеличивали его «кредит» в глазах окружающих, когда генерал как бы между прочим доставал из кармана письмо от столь приближённой к императрице особы и сообщал о последних новостях из дворца.
Выполненные «комиссии» давали князю основание обратиться к Бирону с более серьёзной просьбой: нельзя ли получить «за бедные мои её императорскому величеству службы на Украине деревни»? Обер-камергер за подарки благодарил, с деревнями же вышла заминка: «Её величество имела что-то много о деревнях прошений; всем изволила объявить, что никому никакого двора отныне жаловать не изволит, дабы тем все челобитные успокоить». Но Бирон обнадёжил своего корреспондента: «Однако я ещё при благополучном случае припомнить не оставлю».
«Благополучный случай» и был главным орудием фаворита: вовремя подать документ, вовремя вспомнить фамилию — и чья-то карьера устроена. Или наоборот — подвести неугодного под «горячую руку» или дать острастку зазнавшемуся. Так и случилось с Шаховским-младшим — верным дядиным помощником, дублировавшим все донесения в Кабинет «также к герцогу Бирону». Явившись однажды на аудиенцию к фавориту, Шаховской изложил просьбу дяди — разрешить ему на некоторое время отбыть для лечения в Москву. Тут и ожидала его гроза, поскольку Бирон «от фельдмаршала Миниха будучи инако к повреждению дяди моего уведомлен, несколько суровым видом и вспыльчивыми речами на мою просьбу ответствовал, что он уже знает, что желания моего дяди пробыть ещё в Москве для того только, чтоб по нынешним обстоятельствам весьма нужные и время не терпящие к военным подвигам дела, ныне неисправно исполняемые, свалить на ответы других». Племянник пытался доказать несправедливость обвинений. «На сии мои слова герцог Бирон, осердясь, весьма вспыльчиво мне сказал, что как я так отважно говорю? ибо-де в сих же числах командующий войском фельдмаршал граф Миних государыне представлял; и можно ли-де кому подумать, чтобы он то представил её величеству ложно? Я ему на то ответствовал, что, может быть, фельдмаршал граф Миних оного войска сам ещё не видал, а кто ни есть из подчинённых дяде моему недоброжелателей то худо ему рекомендовал; для лучшего же о истине удостоверения счастлив бы был мой дядя, когда бы против такого неправильного уведомления приказано было кому-нибудь нарочно посланному оное казацкое войско освидетельствовать и сыскать, с которой стороны и кем те несправедливые представления монархине учинены?.. Таковая моя смелость наивящше рассердила его, и уже в великой запальчивости мне сказал: “Вы, русские, часто так смело и в самых винах себя защищать дерзаете”».
Присутствовавшие при начале этой словесной перепалки свидетели спешно удалились из комнаты, оставив молодого офицера оправдываться наедине с Бироном. Получасовой разнос неожиданно закончился: «Я увидел в боковых дверях за завешенным не весьма плотно сукном стоящую и те наши разговоры слушающую её императорское величество, которая потом вскоре, открыв сукно, изволила позвать к себе герцога, а я с сей высокопочтенной акции с худым выигрышем с поспешением домой ретировался»