В 1740 году стала в моде английская охота с купленными в Англии собаками и прибывшими с ними егерями. В том же 1740 году Штатс-конторе велено было отпустить на петербургскую, петергофскую и московскую охоту круглую сумму в 18 871 рубль 21 копейку[139].
Расположение императрицы к охоте нашло отражение не только в затрате значительных сумм, но и в законодательстве. Первый «охотничий указ» был обнародован в 1730 году, когда императрица вместе с двором проживала в Москве. Указом 2 апреля запрещалось охотиться на перепелов всем, в том числе и владельцам имений, в радиусе 20 верст от Москвы. Подлежали уничтожению только волки и медведи. В мае следующего года вышел новый указ, запрещавший псовую охоту и тоже в радиусе 20 верст от Москвы[140].
Зимой 1732 года двор переехал в Петербург, и забота о сохранении живности для царской охоты пала на долю новой столицы. Особое рвение в организации царской охоты проявил А. П. Волынский, назначенный обер-егермейстером. С его подачи начиная с 1736 года посыпались указы, обязывавшие губернаторов Малороссии, Воронежской и других губерний выловить по несколько сот серых куропаток и 500 зайцев и отправить их в Петербург. Одновременно запрещалась охота на них в радиусе 100 верст от столицы. Ряд указов запрещал продажу частным лицам певчих птиц — их надлежало доставлять для продажи в Дворцовую канцелярию[141].
К забавам императрицы относилось также наблюдение за травлей медведей и волков. 8 марта 1737 года население столицы прочитало в «Санкт-Петербургских ведомостях»: «Третьего дня изволила ее императорское величество, наша всемилостивейшая государыня в Зимнем императорском доме забавляться травлей диких зверей. При сем случае травили дикую свинью, которую наконец ее императорское величество собственноручно застрелить изволила». Судя по объявлению, помещенному в том же году в столичной газете, императрица довольно часто изъявляла желание наблюдать звериную травлю: «Едва не ежедневно по часу перед полуднем ее императорское величество смотрением в Зимнем доме медвежьей и волчьей травли забавляться изволит». К этому же типу грубых забав относится устройство пира для населения столицы. На площади перед Зимним домом была приготовлена обильная трапеза, которой не доводилось вкушать столичной бедноте: два зажаренных быка, пирамиды из хлеба, жареная рыба, колбаса, 60 бочек красного виноградного вина. Жаждущие выпить и закусить на дармовщину бросились к снеди и напиткам. Начиналась несусветная свалка: участники пира разрывали в клочья сукно, отнимали друг у друга куски мяса, хлеба, окороков, топтали до смерти не удержавшихся на ногах, пускали в ход кулаки и т. д. Эту неприглядную сцену наблюдала императрица, стоя у окна и испытывая при этом «немалое веселие»[142].
Анна Иоанновна находила удовольствие, помимо охоты, еще верховой езде, пристрастие к которой современники приписывали влиянию фаворита Бирона, имевшего репутацию великолепного знатока лошадей. Желание как можно больше времени находиться в обществе фаворита побудило ее, женщину грузную и неуклюжую, с трудом взбиравшуюся на лошадь, заниматься верховой ездой, которой она ежедневно уделяла немало времени. В конце концов ей удалось достичь известных успехов — современники отметили ее способность недурно управлять лошадью, причем она пользовалась не дамским, а мужским седлом. Для тренировок императрица в 1732 году велела соорудить великолепный манеж, в котором Бирон, понимавший толк в лошадях, демонстрировал знатным гостям своих великолепной породы рысаков.
Еще одна забава императрицы относилась к картежной игре. Если, однако, верховая езда увлекала ее возможностью находиться рядом с любовником, от которого она всякий раз теряла голову, то за картежный стол Анну Иоанновну вынуждала садиться дань моде. Играть в карты она не любила, по крайней мере удовольствия от игры не получала, но всегда играла, чтобы не уронить престиж своего двора. Императрица сама выбирала себе партнеров, всегда проигрывала и тут же расплачивалась наличными. Здесь должен быть отмечен такой любопытный факт: указом 23 января 1733 года населению страны запрещалось играть в карты на деньги, так как «картежники проигрывают деньги и пожитки, людей и деревни свои, отчего не только в крайнее убожество приходят, но и в самый тяжкий грех впадают», причем инициатором указа была сама императрица. Видимо, игра в карты на деньги не запрещалась при дворе, где, по наблюдению исследователя придворного быта С. Н. Шубинского, отмечалось, что иные богачи за ночь проигрывали свое состояние, а другие — обогащались[143].
Приведем свидетельство современника — полковника Манштейна: в моду вошла игра в карты. Указы на игру на интерес не соблюдались. «При дворе играли в большую игру, которая многих обогатила в России, но в то же время и многих и разорила. Я видел, как проигрывали до 20 тысяч за один присест… Императрица не была охотница до игры: если она играла, то не иначе как с целью поиграть. Она тогда держала банк, но только тому позволялось понтировать, кого она называла; выигравший тотчас получал деньги, но так как игра проходила на марки, то императрица никогда не брала деньги от тех, кто ей проигрывал»[144].
Вершиной безвкусицы и расточительства двора была шутовская свадьба в Ледяном доме. Калмычка Авдотья Ивановна, которой была присвоена фамилия Буженинова в честь любимою ею кушанья, заявила императрице о своем желании выйти замуж. Жениха ей подыскала сама Анна Иоанновна — им оказался шут М. А. Голицын. Камергер Татищев подал мысль устроить свадебные торжества в Ледяном доме. Осуществил затею А. П. Волынский.
Ледяной дом был сооружен на Неве между Адмиралтейством и Зимним дворцом. Его подробное описание оставил профессор физики, член Академии наук Вольфганг Крафт. Размеры дома невелики — длина восемь сажен, ширина — две с половиной. Дом состоял из квадратных плит льда, скрепленных водой, немедленно замерзавшей, так что дом выглядел монолитом, окрашенным под мрамор. Не только внешность дома была изготовлена изо льда, но и его внутреннее убранство и обстановка, начиная от кровати, столов, стульев, кресел и кончая горшками с цветами, померанцевыми деревьями с листьями и сидевшими на ветках птицами, подсвечниками. По свидетельству французского посла Шетарда, даже туалет, туфли и ночные колпаки были изготовлены из льда[145].
Перед фасадом стояло шесть ледяных пушек, из которых неоднократно стреляли слабыми зарядами, ледяными ядрами. У ворот стояли два дельфина, из которых с помощью насосов извергалась зажженная нефть. По правую сторону дома стоял ледяной слон в натуральную величину. Крафт его описал так: «Сей слон внутри был пуст и столь хитро сделан, что днем воду вышиною на 24 фута пускал, которая из близнаходящегося канала Адмиралтейской крепости трубами приведена; а ночью с великим удивлением всех смотрителей горящую нефть выбрасывал. Сверх же того мог он, как живой слон, кричать, который голос потаенный на нем человек трубою производил. На левой стороне дома стояла баня изо льда, которую несколько раз топили ледяными поленьями, облитыми нефтью»[146].
Подготовка к шутовской свадьбе началась задолго до времени, когда она состоялась. 27 ноября 1739 года Волынский объявил указ императрицы казанскому губернатору о присылке в Петербург «из черемисского, мордовского, чувашского и татарского народов по три пары», чтобы «были собою не гнусны». Архангелогородскому губернатору велено прислать «из лопарей и самоедей по шесть пар; московскому губернатору — по шесть баб и столько же мужиков, умеющих плясать; из Украины — молодых баб и девок и казаков по шесть человек, умеющих танцевать. Всех присланных велено убрать в новое платье и приборы, какие у них употребляются, на казенный счет»[147].
Якоби Валерий Иванович. Ледяной дом.
1878 г. Холст, масло. Государственный Русский музей, Санкт-Петербург.
Иркутский губернатор получил задание доставить в столицу камчадалов. Выбирали крепкого сложения и везли их с большою поспешностью «в том образе, как они есть, то есть с их домашним скарбом на собаках». После свадьбы все они были возвращены на родину[148].
Свадебная церемония открылась 6 февраля 1740 года восседающими в клетке на слоне женихом и невестой, за ними следовали «инородцы на волах, свиньях, оленях, собаках и др. Шествие сначала остановилось у Зимнего дворца, где был накрыт стол с национальными блюдами и напитками». Во время обеда Тредиаковский декларировал вирши, обращенные к новобрачным; начинались они словами «Здравствуйте, женившись, дурак и дурка».
После обеда гости, разгоряченные напитками, стали исполнять национальные пляски. Потешив императрицу и придворных, свадебный кортеж двинулся к Ледяному дому, освещенному фонтанами, извергавшимися из хобота слона и пасти дельфинов.
Молодоженов уложили в ледяную постель и оставили на ночь, приставив караул, чтобы они не убежали. Брак имел потомков: калмычка родила Михаилу Алексеевичу двух сыновей и вскоре умерла. Голицын в 1744 году переехал в Москву, где женился еще раз и от второго брака прижил трех дочерей[149].
На свадьбу Голицына и Бужениновой со всеми приготовлениями и представлениями была израсходована немалая по тому времени сумма — 9712 рублей 96 копеек.
К новым видам развлечений относился смотр гвардейских полков и полков, составлявших гарнизон столицы: Ингерманландского, Ладожского, Углицкого. Общеизвестна вводимая президентом Военной коллегии в русскую армию немецкая муштра. Императрица нередко наблюдала «экзерциции» гвардейских и полевых полков, расположенных в столице, производившиеся преимущественно в годы, когда Россия не вела войн. Это была демонстрация не боевой подготовки полков, а их умения маршировать шеренгами, перестраивать ряды, упражняться с ружьями и т. д. Обычно, как сообщали «Санкт-Петербургские ведомости», Анна Иоанновна высказывала удовлетворение увиденным и выражала благодарность либо Миниху, либо