[207]. На попечении второго департамента, вскоре переименованного в Коллегию экономии синодального правления, находилось все, что относилось к хозяйству, а также суд и расправа. Практически два департамента были изолированными друг от друга учреждениями с различными функциями. Как и раньше, вотчины делились на определенные и заопределенные, причем те и другие находились в ведомстве монастырского начальства[208].
В конце 1739 года руководитель Коллегии экономии П. И. Мусин-Пушкин подал императрице доношение о неприглядном состоянии монастырских вотчин, находившихся в управлении монастырского начальства, рекомендуя и заопределенные передать в полное управление Коллегии экономии. 25 апреля 1740 года императрица наложила резолюцию «Учинить по сему представлению». Это был крупный шаг на пути полной секуляризации монастырских владений, но осуществить резолюцию удалось спустя почти четверть столетия. Причиной тому, как это часто бывало в истории, стал обыкновенный случай: инициатор реформы Платон Мусин-Пушкин, причастный к кружку Волынского, оказался в опале, а императрица скончалась полгода спустя после подписания резолюции. Начавшаяся было перепись населения и хозяйства вотчин прекратилась в правление Анны Леопольдовны, и при ней Синоду удалось их вернуть под свое начало. Неукоснительная надобность в секуляризации встретила упорное сопротивление набожной Елизаветы Петровны, не желавшей портить отношения с духовенством ущемлением его интересов. Полная секуляризация владений духовенства была осуществлена Екатериной II в 1764 году, хотя могла быть проведена, правда не в полной мере, еще при Анне Иоанновне.
Секуляризационный процесс касался отношений между светской и духовной властью. Но церковная реформа осложнила отношения и внутри самого духовенства. Однако если в первом случае он протекал более или менее безболезненно, то во втором сопровождался жестокостями, надломившими жизнь сотен представителей духовенства, которые в полной мере ощутили влияние бироновщины в лице вице-президента Синода Феофана Прокоповича.
Церковная реформа, главным итогом которой было упразднение патриаршества и учреждение Синода — органа, вполне подчиненного светской власти, осуществлялась Петром Великим при активнейшем участии вызванного в 1716 году из Киева в Петербург образованнейшего префекта Киевского Братского монастыря Феофана Прокоповича. Здесь он стал панегиристом Петра I, заслуженно прославляя в проповедях его деяния во всех сферах жизни страны. Он же стал главным действующим лицом при проведении церковной реформы, автором регламента Духовной коллегии (Синода) и «Правды воли монаршей» — сочинения, подтверждавшего право монарха назначать по своему усмотрению преемника.
Со времени, когда Феофан прибыл в Петербург и стал главной фигурой в проведении церковной реформы, можно выделить в его жизни три этапа. Первый из них падает на 1716–1725 годы, то есть на годы реформ. Феофан в это десятилетие пользовался полным доверием и покровительством царя, чувствовал себя в безопасности. Сторонники старомосковских порядков не осмеливались открыто нападать на Феофана, а если изредка и отваживались на такое, то он без труда отводил все угрозы.
Второй этап обнимает пятилетие (1725–1730), наступившее после смерти Петра Великого, и относится к царствованиям Екатерины I и Петра II. В эти годы противники преобразований выступали против Феофана с нападками; грозившими ему крупными неприятностями.
Третий период охватывал годы воцарения Анны в 1730 году до смерти Прокоповича в апреле 1736 года. Ему удалось стать фактическим главой церкви и развить бешеную энергию в преследовании своих противников. Он превратился в верного слугу непривлекательного режима, олицетворенного именами Анны Иоанновны, Бирона и Остермана, связал свою судьбу с мрачной деятельностью Тайной розыскных дел канцелярией и в значительной мере растерял престиж деятеля государственного масштаба, горячего ревнителя просвещения, превратившись в мелочного, свирепого и меркантильного человека, не гнушавшегося никакими средствами, чтобы топтать ногами лежачего, и сокрушавшего всех, кто когда-либо выступал против него и его детища — церковной реформы. Оказалось, что проповеднику христианской морали было чуждо милосердие, человеколюбие. Он не оставлял в покое уже поверженного противника. Отзыв о нем датского путешественника фон Гавена вступает в вопиющее противоречие с его поступками. «По знаниям у него мало или почти никого нет равных, особенно между русскими духовными»[209].
Отзыв Гавена подтвердил отечественный современник Феофана, публицист и мыслитель, воспитанник Петра Великого В. Н. Татищев: «Наш архиепископ Прокопович как был в науке философии новой и богословии только учен, что в Руси прежде равного ему не было, в испытании древностей великое тщание, по природе острым суждением и удивительно твердою памятью был одарен»[210].
Первой ласточкой, свидетельствующей о том, что почва под ним стала колебаться, был донос псковского иеромонаха Савватия, поданный в начале 1725 года обер-прокурору Синода, о том, что в Псковско-Печерском монастыре валяется 70 икон с оборванными окладами и вынутыми драгоценными камнями. Изъятие окладов и камней произошло в 1724 году по повелению Маркелла Родышевского, в то время находившегося в приятельских отношениях с Феофаном. Поскольку Маркелл не мог дать подобного распоряжения без ведома архиерея, то конечная цель доноса была очевидной — это был подкоп под Прокоповича. Было ясно, что за спиной доносителя стояла сильная персона, без благословения которой Савватий не отважился бы на донос. Феофан без особого труда вычислил сильную персону — ею оказался второй вице-президент Синода, новгородский архиерей Феодосий, человек столь же сварливый, как и честолюбивый.
Невоздержанный на язык Феодосий предоставил Прокоповичу против себя обильный материал. То он сболтнул о Петре I, что его покарал Бог: «Вот де только коснулся духовных дел и имений, Бог его взял», то в ответ на действия караульного, не пропускавшего его через дворцовый мост, размахивая тростью, кричал: «Я де сам лучше светлейшего князя», то предрекал скорую гибель страны: «Скоро гнев Божий снидет на Россию» — и жестом показал, как будут отсекать головы еретикам. Высказывания Феодосия — а их было во много крат больше, чем здесь приведено, — Феофан собрал воедино и поведал о них императрице, придав им политическую окраску, дескать, ей грозила смертельная опасность, Феодосий замышлял бунт.
Донос Феофана, изложенный устно, был своего рода опробованием способа его борьбы с противниками, обвиняемыми в политических преступлениях. Нанесенный им удар был сокрушительным и неотразимым. 12 мая 1725 года с барабанным боем был оглашен составленный Феофаном приговор: Феодосий ссылался в монастырь, расположенный в устье Двины, где спустя некоторое время его лишили сана[211].
Победа Прокоповича оставила у современников неприятный осадок, ибо выходило, что победитель в награду за донос получил после ссылки Феодосия новгородскую кафедру, более богатую, чем кафедра псковская. Правда, победа оказалась неполной и не обеспечила Феофану господства в Синоде, ибо стараниями Меншикова на вакантное место в этом учреждении были назначены его явные противники: ростовский епископ Георгий Дашков, осуждавший церковную реформу Петра I и враждебно относившийся к человеку, претворявшему ее в жизнь. Другой новый член Синода — коломенский митрополит Игнатий Смола — тоже не принадлежал к сторонникам Феофана. Два новых члена Синода вместе с Феофилактом Лопатинским, назначенным вместо Феодосия вице-президентом Синода, составили серьезную оппозицию Феофану.
Очередная свара в Синоде не заставила себя долго ждать: противники Феофана в 1726 году сочли необходимым продолжить расследование доноса Савватия. В столицу вызвали Маркелла Родышевского, с которым произошла странная метаморфоза: из приятеля Прокоповича он превратился в его фанатичного недруга, переметнувшегося в лагерь Георгия Дашкова.
Отметим, что обвинения Маркелла носили декларативный, бездоказательный характер, в них отсутствовали ссылки, где и когда Феофан высказывал богопротивные мысли, не назвал доносчик ни одной фамилии свидетелей.
Феофану и на этот раз удалось отклонить обвинения как политического, так и церковного содержания. Он вновь праздновал победу — Маркелл был объявлен лжецом и клеветником, указом Екатерины I его велено было содержать в крепости.
Быть может, у приверженцев старомосковского уклада жизни — черного духовенства, придерживавшегося сурового аскетизма, были некоторые основания обвинять Феофана Прокоповича, не чуравшегося житейских удовольствий, в нарушении обетов. Об этом сообщал А. К. Нартов, описавший неожиданный ночной визит к двум церковным иерархам: местоблюстителю патриаршего престола Стефану Яворскому и Феофану Прокоповичу; внезапно появившись в доме Яворского, Петр I застал его за сочинением труда «Камень веры». Вместо горячительных напитков на столе работавшего в уединении Стефана стояли сосуды с простой водой и брусничной настойкой. Визит Петра I в ночные часы к Феофану вызвал у его гостей переполох, но архиерей вышел из положения остроумным приветствием гостей, так что царь тоже принял участие в веселом застолье, после которого якобы сказал: «У Стефана, яко у монаха, а у Феофана, яко у архиерея, весело и проводить время не скучно»[212].
Зная хорошо Маркелла — человека, «по природе своей трусливого», Прокопович не без основания полагал, что Маркелл «сам собою по ярости и злобе, без всякой надежды и упования никогда б на такое страшное дело не отважился», что он выступил с обличениями только благодаря существованию «неких прилежных наустителей, которые плута сего к тому привели». Таким «наустителем» Феофан считал Георгия Дашкова