[22]. Известный историк и публицист второй половины XVIII века князь М. М. Щербатов хотя и не был свидетелем похождений князя, но донес до нашего времени описание одного из его непристойных амурных похождений — о его интимной связи с супругой князя Никиты Юрьевича Трубецкого, урожденной Головкиной, дочерью канцлера: «Князь Иван не только без всякой закрытости с нею жил, но и при частых съездах у князя Трубецкого с другими своими молодыми сообщниками пивал до крайности, бивал и ругивал мужа, бывшего тогда офицером кавалергардов, имеющего чин генерал-майора и с терпением стыд своей жены сносящего. И мне самому случалось слышать, — продолжал Щербатов, — что единожды он, быв в доме сего князя Трубецкого по исполнении многих над ним ругательств, хотел наконец выкинуть его в окошко и если бы Степан Васильевич Лопухин, свойственник государя по бабке его, Лопухиной, первой супруге Петра Великого, бывший тогда камер-юнкером у двора и в числе любимцев князя Долгорукого, сему не воспрепятствовал, то бы сие исполнено было»[23].
Интимные связи Ивана Долгорукого с супругой Трубецкого приобрели скандальную известность и могли стать одной из причин опалы фаворита. Об этом 30 сентября 1729 года доносил К. Рондо: «Фаворит князь Долгорукий некоторое время был в немилости, одни говорят вследствие угроз князю Трубецкому, другие уверяют, будто его думали сослать в Сибирь, чтобы помешать любовной интриге его с княгиней Трубецкой, наконец, некоторые с большим основанием полагают, что немилость князя вызвана замыслом его женитьбы на великой княжне Елизавете Петровне». Фаворит приобщил к разврату и царя, бывшего на пять лет моложе его, о чем сообщал де Лириа: «Петр II любил прекрасный пол и даже полагают, что он испытал наслаждения»[24].
Пагубное влияние князя Ивана на царя пыталась предотвратить его старшая сестра Наталья Алексеевна, девушка, по отзывам современников, проницательная, бывшая единственным человеком, к мнению которого иногда прислушивался император. Она видела, к каким пагубным последствиям могла привести дружба брата с князем. Накануне своей смерти от чахотки царевна, по свидетельству К. Рондо, «в самых горячих выражениях представляла брату дурные последствия, которые следует ожидать и для него самого и для всего народа русского, если он и впредь будет следовать советам молодого Долгорукого, поддерживающего и затевающего всякого рода разврат. Она прибавила, что и больна от горя, которое испытывает, видя, как его величество, пренебрегая делом, отдается разгулу. Петр II, чтобы утешить больную, скончавшуюся 29 ноября 1729 года, обещал исполнить волю умирающей, но со смертью царевны он изменил слову, и князь теперь в милости больше, чем когда-нибудь»[25].
Действия фаворита, которые направлял его отец, не представляли загадки, ее без особого труда разгадывали современники.
Напомним, князь А. Г. Долгорукий был близок к осуществлению плана женитьбы Петра на своей дочери Екатерине. Напомним также, что он повторял замысел А. Д. Меншикова связать брачными узами императора со своей дочерью Марией. Долгорукие не только повторили затею Меншикова, но и способ ее реализации — чтобы избежать случайного увлечения Петра другой особой либо оградить его от постороннего влияния на юного царя стать под венец с дочерьми, оба потенциальных тестя стремились изолировать жениха. Однако способы достижения цели у Александра Даниловича и Алексея Григорьевича были разными: Меншиков считал верным способом изолировать жениха в собственном дворце и привлечь членов своей семьи и установить надзор за ним; они должны были не спускать глаз с жениха и содержать его как пленника.
Долгорукий придерживался иного плана: поощрялась страсть жениха к охоте, пусть он носится по полям и весям, тешится охотничьими трофеями — волками, лисицами, зайцами, водоплавающей дичью, все они не станут помехой в осуществлении задуманного. Не препятствовала достижению цели и разгульная жизнь молодого царя: в танцах, пьяном угаре, интимных связях с дамами укреплялось влияние на царя фаворита, за спиной которого стоял недалекий отец.
Если, однако, Мария Меншикова не слыла красавицей, то Екатерина Долгорукая, согласно молве, отличалась обольстительной красотой, которой она умело пользовалась, пройдя школу кокетства в Варшаве, где воспитывалась в доме своего дяди Григория Федоровича Долгорукого. Екатерина Алексеевна отличалась еще одним качеством — гордостью, усвоенной отчасти в доме дяди, отчасти унаследованной от родителя, кичившегося своей породой.
Тем не менее судьба обеих царских невест была трагической, предсказанной герцогом де Лириа, писавшим, что «Долгорукие идут по стопам Меншикова и со временем будут иметь тот же конец. Их ненавидят все, они не хотят расположить к себе никого, и теперь они женят, можно сказать, силою, злоупотребляя его нежным возрастом». Надо отдать должное де Лириа — он оказался пророком: в день свадьбы, намеченной на воскресенье 19 января 1730 года, жених неожиданно скончался.
В матримониальных планах Меншикова и Долгоруких обнаруживаются еще две общие черты. Одна из них состояла в том, что царь-отрок не питал нежных чувств к обеим невестам. Де Лириа, наблюдавший за церемонией помолвки Петра II и Екатерины Долгорукой, писал: «Царь не имеет к ней ни капли любви и относится к ней весьма равнодушно, кроме того, он начинает ненавидеть дом Долгоруких и сохраняет еще тень любви только к фавориту. Ему еще не достает решимости, лишь только он обнаружит ее, погибли оба (фаворит и его сестра. — Н. П.) и здесь произойдут новые и ужасные перемены»[26].
Смерть императора оказалась неожиданностью для отца невесты и его сына, а также для Верховного тайного совета, являвшегося высшим органом власти в стране. В соответствии с этим обстоятельством и Долгорукие, и верховники действовали не по заранее обдуманному плану, а занимались импровизацией, то есть принимали решения в соответствии с обстановкой, сложившейся на данный момент. Этим объясняется множество ошибок, допущенных как ближайшими родственниками невесты, так и Верховным тайным советом.
Когда стало ясно безнадежное положение императора, князь Алексей Григорьевич, не расставшийся с мыслью закрепить трон за своей дочерью, пригласил родичей к себе в Головинский дворец. Собравшимся он заявил: «Император болен, и худа надежда, чтоб жив был: надобно выбирать наследника». Василий Лукич Долгорукий спросил: «Кого вы в наследники выбирать думаете?» Князь Алексей Григорьевич указал пальцем наверх, где проживала дочь: «Вот она». Эту мысль развил князь Сергей Григорьевич, такой же незаметный представитель рода, как и князь Алексей: «Нельзя ли написать духовную, будто его императорское величество учинил ее наследницей». Предложение встретило возражение от фельдмаршала Василия Владимировича, державшего во время помолвки племянницы пламенную речь. В передаче французского дипломата она прозвучала так: «Вчера я был твой дядя, нынче ты — моя государыня, и я буду всегда твой верный слуга. Позволь дать тебе совет: смотри на своего августейшего супруга не как на супруга только, но как на государя и занимайся только тем, что может быть ему приятно. Твоя фамилия многочисленная, но, слава Богу, она очень богата, и члены ее занимают хорошие места; итак, если тебя будут просить о милости кому-нибудь, хлопочи не в пользу имени, но в пользу заслуг и добродетели: это будет настоящее средство быть счастливою, чего тебе желаю»[27]. Теперь же он заявил: «Неслыханное дело вы затеваете, чтоб обрученной невесте быть российского престола наследницей. Кто захочет ей подданным быть? Не только посторонние, но и я, и прочие нашей фамилии — никто в подданстве у ней быть не захочет. Княжна Екатерина с государем не венчалась». «Хоть не венчалась, но обручалась», — возразил князь Алексей. Но Василий Владимирович стоял на своем: «Венчанье иное, а обручение иное».
Князья Алексей и Сергей изложили план действий, рассчитанный на использование гвардии: «Мы уговорим графа Головкина и князя Дмитрия Михайловича Голицына, а если они заспорят, то мы будем их бить. Ты (В. В. Долгорукий. — Н. П.) в Преображенском полку подполковник, а князь Иван майор, и в Семеновском полку спорить о том будет некому». «Что вы, ребячье, врете! — решительно возразил Василий Владимирович. — Как тому может сделаться? И как я полку объявлю? Услышав от меня об этом, не только будут меня бранить, но и убьют».
Фельдмаршал счел затею столь авантюрной и неосуществимой, что решил покинуть собрание[28].
После неудачной попытки провозгласить императрицей невесту покойного Петра II и обнаруживавшегося раскола в лагере Долгоруких лидером верховников выступает державшийся до этого в тени князь Дмитрий Михайлович Голицын.
Голицын выделялся среди современников не только талантом, но и образованностью. По мнению К. Рондо, он был «человек необыкновенных природных дарований, развитых работой и опытом. Это человек духа деятельного, глубоко предусмотрительный, разума основательного, превосходящего всех знанием русских законов и мужественным красноречием; он обладает характером живым, предприимчивым, исполнен честолюбия и хитрости, замечательно умерен в привычках, но высокомерен, жесток и неумолим»[29].
Несмотря на несомненные достоинства Дмитрия Михайловича, Петр I ему полностью не доверял. Впрочем, и царь не вызывал горячих симпатий Голицына. К. Рондо правильно отметил высокомерие князя. Источником его являлась родовитость, происхождение от литовских князей Гедиминовичей, глубокая вера аристократа в то, что это происхождение давало ему право быть приближенным к царю, занимать высшие должности в государстве. Между тем Петр I окружил себя выскочками, комплектовал «команду» из людей непородистых, пренебрежительно относился к заслугам предков. Более того, Д. М. Голицыну конечно же не импонировала и женитьба Петра I на безродной чухонке, достойной презрения, перед которой он, наряду с прочими, гнул спину, чтобы поцеловать руку. У аристократа Голицына вызывало осуждение и поведение царя, его, если можно так выразиться, демократизм, готовность общаться с простыми людьми, самородками и мастеровыми, если из этого общения можно было извлечь какую-либо пользу для дела.