Начался новый этап следствия — Волынского стали пытать в Тайной канцелярии, причем в первую же пытку, состоявшуюся 22 мая, ему дали восемь ударов, подвергли получасовому истязанию, повредили руку, так что он не смог в дальнейшем подписывать показаний, но пытаемый решительно отвергал обвинение в умысле «быть чрез возмущение государем». Даже Кубанец, как ни напрягал память, мог только привести якобы сказанные Волынским слова: «Ой, система, система! Я смотрю все на систему нашу!» — и хвалил порядки в Польше: «Вот как польские сенаторы живут; ни на что не смотрят, и им все даром. Нет! Польскому шляхтичу не смеет ни сам король ничего сделать, а у нас всего бойся!»
Императрица согласилась с представлением Тайной канцелярии подвергнуть еще одной пытке Волынского (18 ударов) и некоторых из его конфидентов (престарелому и больному Мусину-Пушкину было дано 14 ударов), но желаемых результатов она не дала: Волынский признавал все обвинения за исключением стремления насильственно овладеть троном, а остальные назвали себя его конфидентами, но были единодушны в утверждении, что ничего не знают о замысле совершить переворот.
Даже злобная и жестокая Анна Иоанновна убедилась в бесполезности продолжать розыск и 6 июня велела «более розысков не производить, но из того, что открыто, сделать обстоятельное изображение и доложить». 17 июня повеление было выполнено, и Ушаков с Неплюевым представили «обстоятельное изображение» вины Волынского: он обвинялся в составлении плутовского письма и обеспокоил государыню «в самонужнейше военное время; нарушил безопасность государственных палат избиением Тредиаковского; питал злобу на императрицу; сочинял разные „злодейские рассуждения“, осуждавшие прошлое и настоящее правление, хотел поселить раздор в правящей фамилии» и т. д.
19 июня императрица утвердила состав суда. Он был многочисленным и представительным: помимо всех сенаторов в него включили 15 фамилий вельмож, представителей гвардии, Военной, Адмиралтейской и Юстиц-коллегий. Стоит заметить, что в составе суда, как и в составе следственной комиссии, не было ни одного иностранца: правившие страной немцы предоставили честь расправы с соотечественниками русским, а сами остались в тени.
Приговор был объявлен 20 июня: Волынского посадить на кол, предварительно вырезав язык; Хрущова, Мусина-Пушкина, Соймонова и Еропкина четвертовать и отсечь им головы. Затем императрица смягчила приговор: Волынскому вместо самой мучительной казни (посадить на кол) отсечь правую руку и голову четвертовать, а детей сослать в Сибирь — дочерей в монастыри, а сына тоже содержать в Сибири до 15-летнего возраста, а затем определить вечно в солдаты на Камчатку; Соймонова и Эйхлера, бив кнутом, сослать в Сибирь, а Мусина-Пушкина, вырезав язык, — в Соловецкий монастырь.
Казнь состоялась 27 июня на Петербургской стороне, на Сытном дворе.
Предоставим слово секретарю Тайной канцелярии, бесстрастно зарегистрировавшему это событие в журнале: «1740 г. июня 27 дня после исповеди Артемия Волынского и сообщения святых тайн и о протчем к смертной казни приуготовлении в казарме, в коей он Волынской содержался… язык вырезан. И потом, как оной Волынской, так и Андрей Хрущов, Петр Еропкин, Федор Соймонов, Иван Эйхлер, Иван Суда из Санкт-Петербургской крепости выведены на имеющийся в Санкт-Петербургском острове Сытный рынок и в присутствии господ генерала и кавалера Ушакова и тайного советника Неплюева при обыкновенной публике всенародное известие о винах оных людей указ… на особливом зделанном для той экзекуции амбоне прочтен господином асессором Хрущовым.
И по прочтению А. Волынскому правая рука, а потом и голова, також А. Хрущову, П. Еропкину головы ж отсечены.
И Ф. Соймонову, и И. Эйхлеру кнутом, а И. Суде нещадное плетши наказание при той же экзекуции заплечными мастерами учинены. И по учинении тех наказаний оные Соймонов, Эйхлер и Суда отведены в Санкт-Петербургскую крепость и отданы в те ж места, где прежде содержаны под караулом по-прежнему»[273].
Проследив жизненный путь Волынского, читатель, надеемся, убедился, что наш герой обладал отнюдь не ангельским характером, а его поведение было на руку деспоту. Однако мученическая смерть его позволила и современникам, и потомкам возвести Артемия Петровича в ранг жертв бироновщины.
30 июня дети Волынского отправлены, каждый в отдельности, в Сибирь, но пробыли там недолго — Анна Леопольдовна 31 января 1741 года велела сына и дочерей освободить и отпустить на житье в Москву, сняв с дочерей, если их успели постричь, монашеский чин. Остальные обвиняемые были тоже освобождены при Анне Леопольдовне и Елизавете Петровне от ссылки.
Судьба прочих конфидентов сложилась по-разному. Мусин-Пушкин был определен в заточение в Соловецкий монастырь, где содержался в неотапливаемом помещении. Навестивший его в сентябре 1740 года офицер нашел его больным, страдавшим кровохарканьем. Регент смягчил его участь, разрешив жить в дальней деревне жены. Императрица Елизавета Петровна указом 25 июля 1742 года помиловала Мусина-Пушкина, велела вернуть ему шпагу, но к делам не определять. Эйхлер был доставлен в Якутск в работу, а Суда — на Камчатку, но 30 декабря 1740 года Эйхлера велено освободить, но жить ему безвыездно в деревне супруги, а Суду в 1741 году велено определить к делам в Москве.
Наиболее примечательной, можно сказать, уникальной оказалась судьба Федора Ивановича Соймонова. В соответствии с приговором он был отправлен в Охотский острог, где его надлежало «под крепчайшим караулом» содержать в работе с запрещением переписки и выдачей на питание по два четверика муки в месяц и соответствующего количества круп и соли. В апреле 1741 года правительница Анна Леопольдовна освободила Соймонова из ссылки, разрешив ему безвыездно жить в деревне. Елизавета Петровна по челобитью его супруги, энергично и настойчиво добивавшейся облегчения судьбы мужа, частично реабилитировала Соймонова, повелев выдать ему шпагу, но «ни к каким делам не определять».
Сохранилась легенда о том, как был обнаружен Соймонов в Сибири. Отправленный по указу Елизаветы Петровны капитан объездил всю Сибирь, но ссыльного нигде не обнаружил. Случайно он спросил у женщины, стряпавшей для каторжных, занимавшихся варкой соли, не знает ли она каторжанина Федора Соймонова? Стряпуха ответила: «Вон там в углу спит Федька-варнак, спроси, не он ли?» На вопрос капитана, не он ли Федор Соймонов, каторжанин с отросшей седой бородой в суконном арестантском зипуне долго отпирался, но капитан, в свое время лично знавший Федора Ивановича, разглядел знакомые черты. Произошла трогательная сцена: оба зарыдали и капитан с трудом произнес: «Государыня Елизавета Петровна вас про…о…ща…»[274].
Одиннадцать лет Федор Иванович пребывал в забвении, живя в деревне, занимался историей и был востребован в 1753 году, получив назначение руководителя Нерчинской экспедиции с поручением описать водные и сухопутные пути от Иркутска до Нерчинска.
После успешного выполнения задания талантливый администратор Соймонов в марте 1757 года назначен сибирским губернатором и пожалован чином тайного советника. В 1763 году он прибыл в Москву, где «по слабости здоровья от продолжительного кашля из двора не выезжал», а когда оправился, в следующем году Екатерина II назначила его сенатором Московской конторы Сената. Эту должность он справлял недолго, в 1766 году он обратился с просьбой уволить в отставку, так как «за старостью его и умножением болезнями никакой более службы понести не может». Просьбу Федора Ивановича Екатерина II удовлетворила, наградив его за усердную службу чином действительного тайного советника и пожизненной выдачей годового жалованья. Умер он, по меркам того времени, в крайне престарелом возрасте — в 1780 году, на 88 году жизни. Это редчайший случай, когда бывший каторжанин возвратил себе доброе имя и вельможную должность.
Итак, кем же был А. П. Волынский: деспотом, казнокрадом, усердным слугой императрицы, противником окружавших трон немцев, карьеристом, национальным героем, вельможей, наделенным мудростью государственного деятеля? Ответ на этот вопрос неоднозначен: в нем сочетались все перечисленные качества, за исключением одного — на роль национального героя Волынский не подходит, ибо в своих поступках руководствовался не столько национальными, сколько корыстными интересами.
Второй вопрос носит более общий характер: какова цель террора, осуществлявшегося императрицей и окружавшими трон немцами?
Императрица быстро запамятовала, что именно Голицыным и Долгоруким она обязана троном, но ее память цепко держала злобную мысль, что эти же две фамилии пытались ограничить ее власть. Анна Иоанновна и немецкая камарилья ждали лишь повода, чтобы расправиться и с Голицыными, и с Долгорукими. Поводы дали и Дмитрий Михайлович Голицын, и Иван Алексеевич Долгорукий, который и должен был отвечать за дерзкие отзывы об императрице, но ее гнев пал на весь род, подвергшийся истреблению.
В деле Волынского прослеживается стремление находившихся у власти немцев внушить русским вельможам чувство страха за свою жизнь, если они осмеливались поднять голос против их правления.
Глава XIIIИзгнание Станислава Лещинского
Общепринято считать, что России на протяжении XVIII века довелось решать три основные внешнеполитические задачи, доставшиеся ей от предшествующего столетия: балтийскую, связанную с закреплением завоеванной в ходе Северной войны Прибалтики, польскую, решение которой обеспечивало воссоединение Украины и Белоруссии с Россией, и, наконец, черноморскую, включавшую в себя два взаимосвязанных вопроса — борьбу с агрессивным Крымским ханством, население которого продолжало совершать грабительские набеги на южные уезды страны, и стоявшей за ее спиной Османской империей, запиравшей выход России к Черному морю.
При Анне Иоанновне внешнеполитические усилия России были нацелены на решение Польской и Черноморской проблем. Предваряя изложение событий, отметим, что эти актуальные задачи в условиях немецкого засилья и бироновщины решались не с той долей эффективности: имеются в виду крупные промахи, допущенные российской дипломатией, руководимой немцем А. И. Остерманом, и результаты двух войн, достигнутые русской армией на поле брани, командовал которой другой немец — Б. X. Миних.