м в мире, который мог спасти ее от голодной смерти. Он больше не мог сдерживаться, не мог быть терпеливым, медлительным или осторожным ни мгновением дольше. Именно он умирал от голода, и лишь она могла спасти его.
Вронский поцеловал ее мягкие губы, нежно и медленно поначалу. Но она тотчас ответила ему, и вскоре они оба жадно целовались, а истина, наконец, стала очевидна: только то, что происходило сейчас между ними, действительно имело значение.
Анна отстранилась, сердце колотилось в груди, глаза широко распахнулись от желания. Она даже не понимала, что они лежат на постели в объятиях друг друга.
– Мы должны остановиться, – сказала она, задыхаясь и садясь прямо. – Так быть не должно. Это неправильно. Я хочу тебя, но ты не мой.
– Неправда, – быстро ответил Вронский, садясь и снова ее целуя. – Я весь твой.
– Нет, – возразила Анна, оттолкнув его, встав и оправив платье. – У меня мысли путаются, я хотела сказать, я не твоя. Мы не можем сделать это сейчас. Это нечестно по отношению к нему. Завтра я буду чувствовать себя ужасно. – Она выглянула в окно. Солнце должно уже скоро встать, и утро стояло на пороге.
– Не прогоняй меня, – хрипло прошептал Вронский. – Я не могу. И не уйду. Я буду спать на полу.
Анна знала: она не сможет смотреть, как он уходит, и не кинуться за ним.
– Все сейчас зависит только от меня, – сказала она. – Я должна поступить правильно. Дай мне немного времени уладить все, как должно, о’кей?
Вронский молчал, поэтому она шагнула к нему и поцеловала. Она хотела доказать, что говорит правду, и напомнить себе, почему она так страстно хочет его. Он кивнул, заставляя себя подчиняться каждому ее слову. Теперь, когда она убаюкивала его на декоративной подушке, укрыв покрывалом с постели (они уже переместились к окну), у него появилась надежда – надежда, что скоро они будут вместе. Она не была уверена, что сумеет заснуть, когда Алексей находится так близко от нее, но в конце концов прилегла на кровать и задремала.
Она проснулась с рассветом, полностью дезориентированная. Кто-то стучал в дверь. Спустя секунду дверь открылась, и вошла Беатрис, завернутая в простыню и выглядевшая слегка сонной. Беа мгновенно оценила ситуацию, заметив и Анну, до сих пор одетую в платье, и Вронского в килте, сидящего на подоконнике и приглаживающего волосы пальцами.
– Жаль будить вас, – сказала Беатрис со скорбным выражением на лице. – Твоя мама только что позвонила на домашний, поскольку ты не отвечала на мобильный. Александр… В общем, случилась авария.
Часть третья
«Жизнь – не сучка. Это кошмарный монстр.
Так что придется двинуть его по яйцам».
Так думала Кимми, проснувшись утром. Это было переосмысление более длинного высказывания Майи Энджелоу[75]: «Люблю смотреть, как юная девушка идет и хватает мир за грудки. Жизнь – это сучка. Нужно пойти и надрать ей задницу», – распечатанное и повешенное в рамке над кроватью Кимми в ее личной комнате в оздоровительном центре Аризоны «Дезерт Виста». Она укоротила его и сделала погрубее, чтобы придать фразам большую выразительность, а потом написала на розовом стикере и прилепила на зеркало в ванной. Она смотрела на стикер каждое утро, когда чистила зубы. Это должно было вдохновлять – и действительно вдохновляло. Вдохновляло на то, чтобы поддерживать яркий огонь мужененавистнического гнева.
Когда три недели назад Кимми приехала с мамой в «Дезерт Виста», она думала, что это – спа-салон, где они будут посещать косметические процедуры и нежиться на солнце у бассейна. Вскоре она узнала, что, хотя в оздоровительном центре имелся бассейн, никакими косметическими процедурами здесь и не пахло. Это был скорее курорт для ума, а не для тела.
Кимми не возражала и даже не плакала, когда узнала, что мать привезла ее сюда под ложным предлогом, наоборот, нашла все вполне оправданным. Наверное, с ней было что-то не так, раз родительница решилась на крайний поступок. Но вот чего девушка не знала и о чем ей не говорила Даниэлла, так это то, что через несколько недель после вечеринки, когда Кимми была подавлена и напрочь отказывалась идти в школу, ей прислали предупреждение из Спенса. Единственный способ вернуться к учебе в нынешнем семестре состоял в том, чтобы отправить ее на вынужденные каникулы, сделав участницей программы реабилитации. Даниэлла беспокоилась, что младшая дочь употребляет наркотики или алкоголь, но доктор Беккер и новый психотерапевт, которого Кимми посетила по предложению дока, предупредили школьную администрацию: проблемы их пациентки носят эмоциональный, а не поведенческий характер. У Кимми имелись все классические признаки депрессии: плач, потеря аппетита, сонливость.
Программа оздоровительного центра была не более насыщенной, чем реабилитация от наркозависимости. Ее не запирали в палате на ночь, потому что она приехала сюда добровольно. Но она оставалась в стационаре, что означало несколько более высокую цену, чем та, которую платили родители подростков, приходивших сюда лишь несколько раз в неделю, дабы принять участие в местной амбулаторной программе «Дезерт Виста». Дни Кимми оказались заполнены частными консультациями, групповой терапией, арт-терапией и физическими упражнениями. Поначалу девушка чувствовала оцепенение, просто механически повторяя свое ежедневное расписание занятий, напечатанное на карточке, которую ей сунули под дверь. Но в анонимности этого места ей виделось нечто привлекательное. Никто не знал ее, она тоже никого не знала. Кроме того, она была счастлива, что находится так далеко от Нью-Йорка.
Сотрудники центра забрали ее телефон, к чему Кимми отнеслась совершенно нормально, не желая напоминаний о том, что происходит с девочками из школы или даже с сестрой. Последние фото она видела в «Инстаграме» Лолли, в аэропорту, ранним утром перед тем, как они с матерью улетели. Через Анну она получила приглашение на вечеринку Беатрис, но никак не могла бы пойти, уверенная, что Вронский, конечно, будет там. Лолли не стала постить фото с ним, но выложила множество селфи, а еще снимки Стивена и Анны, все они были одеты в костюмы и, кажется, прекрасно проводили время с другими красивыми тинейджерами, некоторых из которых Кимми видела лишь в телевизионных шоу или на обложках журналов.
В аэропорту она листала и листала «Инстаграм» Лолли, но потом картинки начали выводить ее из себя, поэтому Кимми выключила телефон и положила его в сумочку. Она решила, что уничтожит все личные аккаунты в социальных сетях. Она не была особо активна онлайн, в основном потому, что у нее никогда не было свободной минуты во время тренировок, и, когда она вернулась домой после травмы колена, у нее не появлялось желания размещать фото своей скучной затворнической жизни, разбавленной сеансами физиотерапии.
Однако в школе Спенса она стала одержима сетями, как и все остальные, и вскоре подписалась на сотню человек: одноклассниц, знаменитостей, даже своих старых друзей из мира фигурного катания, но, в конце концов, глядя на фото других людей, почувствовала себя странно. Кимми постоянно спрашивала себя, действительно ли всем так весело, как кажется: #живемодинраз #жизньпрекрасна #отдыхаем.
То, что в оздоровительном центре ей пришлось отдать телефон, было первым намеком на то, что мать обманула ее. Второй подсказкой стала одна односпальная кровать в комнате. Именно тогда родительница призналась во всем, поскольку побоялась откровенничать раньше, хотя и планировала сделать это в самолете. Она испытала огромное облегчение, когда Кимми поплелась к цитате в рамке над кроватью, прочитала ее и сказала: «Мне нравится эта комната». Мать заплакала и обняла дочь, заявив, что скоро жизнь наладится. Даниэлла объяснила, что она забронировала номер в соседнем отеле и будет приходить сюда каждый день и даже посидит на нескольких сеансах терапии, дабы убедиться, что Кимми понравились ее новые терапевты, прежде чем отправиться на спа-курорт «Каньон Ранч», чтобы встретиться со своими друзьями.
– Ты должна знать, что ты здесь не пленница, Кимми, – добавила мать. – Если захочешь пойти в кино или поесть в ресторане, можешь просто взять «Убер». Только нужно вернуться до комендантского часа. – Она достала брошюрку об оздоровительном центре «Дезерт Виста» и оставила Кимми изучить на досуге. – Доктор Беккер сказал, что это замечательная программа, и пациенты, которых он сюда посылал, всегда приезжали домой отдохнувшими и готовыми снова наслаждаться жизнью.
Кимми кивнула и снова заверила маму, что хочет почувствовать себя лучше и готова работать над достижением цели. Последнюю неделю, сидя дома, она ощущала такую сильную подавленность, что даже погуглила термин «селфхарм», означающий нанесение себе увечий. Ролики, которые она увидела в сети, были очень депрессивными, а еще больше ее встревожили посты в блогах девушек, которые резали себя: многие из них говорили, что поступают так, чтобы перестать чувствовать боль, а не причинять ее. Но Кимми подумала, что это скорее не боль, а некое оцепенение, как будто ее погрузили под воду или поместили за толстое стекло.
– А Лолли знает, что я буду здесь целый месяц? – спросила она.
Мать ответила, что пока ничего не сказала старшей дочери, но все объяснит ей, как только вернется домой. Кимми попросила лишь передать Лолли, чтобы та не делилась с ней никакими сплетнями. Даниэлла согласилась, что Кимми нужен «информационный» перерыв.
Во время первой недели терапии Кимми узнала, что она, вероятно, страдала от банальной депрессии, которая началась после травмы, положившей конец ее карьере, и почувствовала хоть какую-то радость, когда Вронский поцеловал ее на вечеринке Стивена, и она вцепилась в него, как утопающий в спасательный круг. Отчаянно желая сохранить хорошие ощущения, она ошибочно убедила себя в том, что Граф – единственная причина ее счастья.
Если это правда, то все, что она считала любовью, на самом деле любовью не являлось. Мозг просто пытался найти способ заставить Кимми почувствовать себя лучше.