Ездить верхом оказалось гораздо страшнее, чем на мотоцикле, потому что ты находился очень высоко. Банни Хоп был мерином шести лет, но пробыл здесь достаточно долго, чтобы узнать неопытного всадника. Вронский заговорил своим самым успокаивающим и ласковым голосом, который он обычно использовал, общаясь с девушками, но Банни Хопу все это было совершенно не интересно.
Граф не мог заставить мерина идти быстрее ленивого прогулочного шага: когда он добрался до яблони, где они договорились встретиться, Анна уже накормила Марка Антония двумя яблоками и съела одно сама. Как только он подъехал, то соскользнул с Банни Хопа прежде, чем мерин полностью остановился, взял лицо Анны в свои ладони и поцеловал ее.
– Ты на вкус, как яблоко, – пробормотал Вронский.
Она рассмеялась и оттолкнула парня, протянув ему яблоко, которое он с благодарностью взял и с хрустом откусил.
– Это не для тебя, – сказала Анна, указывая на мерина, – а для него. – Она отобрала яблоко у Алексея и отдала Банни Хопу, который радостно сжевал лакомство, а потом уткнулся гигантской мордой в щеку девушки.
Молодые люди провели вместе под яблоневым деревом ровно двадцать три минуты, а когда они вновь сели верхом, оба задыхались и были возбуждены, как стадо антилоп. Анну никогда не целовали так, как целовал Вронский, и ей самой никогда не хотелось целовать кого-то так сильно. Она знала, что обещала навестить Александра позже, но, отряхивая грязь с одежды, передумала. Возможно, пришла пора перестать ставить нужды всех и каждого выше своих собственных желаний.
– Я хочу увидеть тебя сегодня вечером, но нельзя, чтоб мотоцикл ревел на всю округу. Мерф может подкинуть тебя? – спросила она. – Может, ты арендуешь нам пикап?
– Что ты задумала? – спросил Вронский, не смея надеяться раньше времени.
– Мама вернулась в город, и весь дом сегодня – только мой, поэтому может, зайдешь позже, когда будет уже темно?
Вронский тотчас согласился и обещал быть осторожным. Он позволил Анне первой вернуться в конюшню, не сводя с нее глаз, пока они с Марком Антонием не превратились в крошечное пятнышко, уносящееся галопом вдаль.
Сочетание обезболивающего «Перкосет» с релаксантом «Сома» известно в уличной тусовке как Коктейль из Лас-Вегаса. Александр знал это, поскольку не был поклонником рецептурных лекарств (конечно, не считая «Аддерала»), и хотел сделать некоторые онлайн-исследования о многочисленных таблетках, которые ему прописали после операции. Он обнаружил, что фармацевтический коктейль, рекомендованный хирургом, пользуется большой популярностью. Ему было неприятно это признавать, но он, кажется, подсел. Возможно, даже слишком. Голова Александра опустела, он, похоже, совсем отупел. Он забыл о том, что отстает в учебе, что у него сломана нога и на всю жизнь может остаться легкая хромота, что его подруга стала угрюмой и отстраненной, но, самое главное, семнадцатая партия в скрабл с Элеонорой превратилась в мираж.
– Да-де – утраивающее очки слово на букву Д… так… ну… – Элеонора помедлила, подсчитывая на пальцах собственные очки.
– Не слово, Элеонора.
– Конечно же, это слово. «Господь даде, Господь отят». Библия, Книга Иова, глава первая, стих двадцать первый – и двадцать одно очко для Элли! О-о-о, теперь я выигрываю.
Если бы мысли Александра так сильно не расплывались, он определенно бросил бы ей вызов, но вместо этого просто сказал:
– Если ты так говоришь.
Он переставлял буквы, изучая их. Он заметил, что при желании может сложить слово «Анна», хотя имена собственные были запрещены, но если Элеонора могла жульничать, то почему бы не жульничать ему? Он добавил «Анна» перед последним словом, которое разыгрывал: «лжет».
– Фу. Не смешно. – Элеонора тотчас начала собирать буквы, чтобы вручить их сводному брату.
– Стой! Если ты можешь нарушать правила, значит, могу и я, – заныл он плаксивым тоном, которые звучал для него непривычно.
– Что бы на тебя ни нашло, мне это не нравится, – ответила Элеонора голосом, который копировал интонации ее матери, однако положила его буквы обратно на доску.
– Она вернется? – спросил Александр.
– Кто?
– Анна.
Элеонора вздохнула.
– Ты не находишь ее странной в последнее время? Как будто она – совершенно другой человек.
– Пожалуйста, не начинай опять.
– Я всего лишь хочу сказать, что, будь я твоей девушкой, никогда, никогда бы не оставила тебя, когда ты так беспомощен, – проворковала Элеонора.
– Но я не беспомощен.
– Ты понимаешь, что я имею в виду! Это она! Она виновата. Твоя бедная нога, мое лицо!
– Твой врач говорит, что у тебя не останется никаких шрамов.
– Но я их вижу. Я всегда буду знать, где они. Она могла убить нас обоих.
– Ты преувеличиваешь. Кроме того, не Анна была за рулем. Мы задавили оленя в снежную ночь. Произошел несчастный случай.
– Да неужто? Почему она не уехала с нами? Этот блондин, с которым она танцевала. Не притворяйся, будто ты их не видел. Я предположила, что он гей, ведь он такой красивый, но один из моих друзей сказал, что он вовсе не гей, а известный нью-йоркский трахаль.
– Элеонора! – Александр не помнил, слышал ли он когда-нибудь раньше, чтобы она так ругалась. Вдобавок было что-то настолько комичное в том, как набожная младшая сестра произнесла «трахаль», что он начал смеяться. Это выглядело абсурдно. Все выглядело абсурдно. Ярость Элеоноры. Тот факт, что он почти потерял селезенку. Когда он закрывал глаза, то все еще видел навязчивую картинку: оленя, выскочившего из леса на дорогу. Зрачки ярко горели в свете фар, и глаза бедняги так широко распахнулись от страха, что на мгновение Александру показалось: это – портал в другое измерение, как туннель, по которому можно проехать. Он до сих пор помнил жуткий хруст, хотя доктор сказал, что это скорее был звук сломавшейся ноги, а не явное доказательство смерти невинного животного.
Анна всегда напоминала ему прелестного олененка с большими глазами и милым личиком. Но не в последнее время. То, что говорила Элеонора, не было неправдой, хотя он и отказывался признаваться в этом самому себе. Анна держалась отчужденно и отстраненно, ее визиты были поверхностны, и она всегда предпочитала читать ему вместо того, чтоб разговаривать. Хотя, надо отдать должное, ничуть не похоже было, что он в состоянии общаться, находясь под воздействием лекарств: самым волнующим событием прошедшего дня стало то, что Джимела принесла юноше миску лаймового желе.
– Мне нужно поспать, Элеонора. Можешь разбудить меня, когда она придет? Джимела упоминала, что она вернется.
– Я сказала это тебе, – возразила Элеонора. – Я передала тебе слова Анны. Она обещала купить мне мороженого. Думаешь, она не забудет?
– Думаю, не забудет, – мягко ответил Александр. – Ты должна прекратить злиться на нее, Элеонора. Подумай о тех чудесных вещах, которые Анна делала для тебя раньше. Ведь все твои любимые ободки подарены ею, да?
– Никто не оспаривает ее чувство стиля. Слушай, я многое понимаю. Она и красива, и идеальна, и бла-бла-бла, но Анна должна отдать тебе должное. Она должна понимать, как ей повезло быть с тобой, Александр. И я ненавижу, когда ты злишься на меня. Поэтому обещаю, когда она приедет сегодня, я прощу ее, и мы оставим прошлое в прошлом, о’кей?
– Очень благородно с твоей стороны. – Александр говорил полушутя, но знал, что Элеонора воспримет все серьезно: сарказм всегда был ей недоступен.
– Кажется, у нас кончились мои любимые взбитые сливки. Написать Анне, чтоб она взяла немного? Или Джимела купит, как считаешь?
– Думаю, у Джимелы и так много работы. Пожалуй, тебе стоит прогуляться и купить взбитых сливок, Элеонора.
– Видишь? – вскричала сводная сестра. – Именно о чем я твержу! Ты такой добрый, Александр. Конечно, я должна пойти сама.
Элеонора поправила кашемировое покрывало, которым он был укрыт, склонилась к сводному брату, чмокнула его в щеку. Он терпеть не мог, когда она так делала. Она поступала так даже на людях, маленькие приветственные и прощальные поцелуи. Сестра не стеснялась и его друзей, а они в ответ дразнили своего товарища и называли его Джейме Ланнистер.
Когда Элеонора ушла, ванильный запах ее духов вызвал легкую тошноту, а может, Коктейль из Лас-Вегаса заставлял его чувствовать пустую дыру на месте желудка?
Пикап Мерфа с логотипом ферм Стаугаса Вронский припарковал рядом с домом, а не на круговой подъездной дорожке. Автомобиль, конечно, было видно, но выглядел он, как машина рабочего, поэтому соседи, заметившие пикап, не сочли бы это странным. Не то чтобы соседям была видна длинная подъездная дорожка, ведущая к особняку. Вронский не сразу вылез из салона: он дал себе передышку. Мерф не был в восторге от предложения отдать свой новый (пусть и подержанный) грузовик кому-то без водительских прав, но Граф продолжал повышать цену, пока друг не смягчился, хотя не раньше, чем обозвал Алексея избалованным богачом, оторванным от реального мира, и согласился одолжить тачку за прямоугольный портрет Бенджамина Франклина.
Вронский подумал о косяке, спрятанном на всякий случай в коробке с альбомом «Хроник» Доктора Дре[76] и хранившемся в бардачке, но решил сохранять ясную голову и отказался от этой идеи. Он был готов получить любое сообщение от Анны. Она могла написать, что передумала, а ему не нужно приезжать, но пока он не получил от нее никаких сообщений. Алексей открыл приложение «Слова» и уставился на буквы. Он мог сложить «ГЕРОЙ» на строке, удваивающей очки.
«Ну и герой из меня, – подумал он. – Слишком трусливый, чтобы выползти из грузовика».
За всю свою сексуальную историю (а список был впечатляющим для человека его возраста) он никогда так не нервничал. Конечно, он и раньше был чересчур возбужден, но подросток, переживающий период полового созревания, мог возбудиться по малейшему поводу.
Вронский и Анна никогда не обсуждали свою сексуальную историю, хотя она не раз поддразнивала Графа по поводу его прошлых побед.