Анна Керн. Муза А.С. Пушкина — страница 12 из 29

Этот единственный из известных в то лето тет-а-тет Пушкина и Керн сильно возбуждает фантазию биографов. Какими только событиями, якобы оставшимися за кадром, не насыщает их богатое воображение недолгую ночную прогулку поэта и его музы! А меж тем, скорее всего, в тот вечер между ними действительно не произошло ровным счетом ничего столь выдающегося, что потребовало бы особого внимания и специального описания. Это становится ясно из их дальнейшей переписки, которой суждено было начаться уже через несколько дней.


«Теневой портрет» (силуэт) Анны Керн, 1825 год. Музей А. С. Пушкина в Торжке (филиал Тверского государственного объединенного музея).

«К***»

Прогулка в Михайловское произошла буквально накануне отъезда. На другой же день Прасковья Александровна с двумя Аннами – дочерью и племянницей – собиралась ехать в Ригу, где в тот момент находился Ермолай Керн.

Из воспоминаний Анны Керн непонятно, был ли их отъезд запланированным или внезапным, так что этот момент тоже вызывает споры у исследователей. И большинство все-таки склоняется к тому, что решение покинуть Тригорское Прасковья Александровна приняла спонтанно, после того как оценила силу влечения Пушкина к Анне и испугалась последствий. Во-первых, если бы между Анной и Александром случился бы роман, то о возможности примирения супругов Керн и восстановлении доброго имени генеральши можно было бы забыть. А во-вторых… Хотя, вероятно, для Прасковьи Александровны это было главным мотивом – в Тригорском и без Анны образ Пушкина безраздельно царил слишком во многих женских сердцах. Однако пока от драмы спасало то, что герой всеобщего романа любил всех сразу – и никого конкретно. Но если бы у него появилась одна-единственная избранница, которую поэт предпочел бы всем остальным, это могло бы очень плохо закончиться. Немного странно, конечно, выглядит тот факт, что П. А. Осипова сама предложила на ночь глядя поехать в Михайловское и сама отправила парочку прогуляться вдвоем по темному саду. Может быть, таким образом она проверяла их и осталась недовольна результатами проверки?


Рукописный текст стихотворения «К***» («Я помню чудное мгновение»).


Отъезду Анна Петровна особенно не противилась. Конечно, в привольном Тригорском, вдали от ненавистного мужа, среди близких людей и поклонников, в числе которых состоял и знаменитый поэт, ей было куда как лучше, чем рядом с мужем, в четырех стенах гарнизонной, пусть и генеральской, квартиры. Но она хорошо понимала, что злоупотреблять гостеприимством родственников нельзя. Жить ей не на что, собственных средств у нее нет, рано или поздно все равно придется вернуться к супругу. Можно предположить, что сыграли свою роль и запутанные отношения Пушкина с ее сестрами, о которых Анна не могла не знать или, во всяком случае, не догадываться. Анна Вульф рассказывала ей о своей несчастной любви к поэту, интерес Алины и юной Евпраксии тоже, наверное, не так уж трудно было заметить. Вполне вероятно, что Анна, будучи по натуре человеком добрым и простым, далеким от интриг и подлости, решила не стоять у них на пути.

Ее спокойное, почти равнодушное отношение к отъезду – еще один аргумент в пользу того, что никакой сердечной привязанности к Пушкину Анна (пока!) не испытывала. Если бы было по-другому, то такая пылкая натура, какой была наша героиня, бесспорно, проявила бы себя совсем иначе. Но она пишет об отъезде как о чем-то будничном, безразличном, само собой разумеющемся.

С того момента, как было написано это стихотворение, минуло уже почти два столетия. Но споры о том, было ли оно посвящено Анне Керн, и если не ей, то кому, не утихают до сих пор. Каких только предположений не высказывали пушкинисты за это время! Есть гипотезы, что речь в стихотворении идет не о какой-то реальной женщине, а о некоем обобщенном идеальном образе, о творческом вдохновении, Мадонне, Красоте, Истине и даже чуть ли не Вселенной. Порой, когда читаешь такие работы, трудно избавиться от мысли, что авторы не стремятся установить истину. Однако всем этим домыслам противопоставляется единственный факт: в собственноручно составленном Пушкиным списке стихотворений 1816–1827 гг. стихотворение «Я помню чудное мгновенье…» имеет заголовок «К А. П. К[ерн], прямо указывающий на ту женщину, которой оно посвящено.

«На другой день я должна была уехать в Ригу вместе с сестрою Анной Николаевной Вульф. Он [Пушкин] пришел утром и на прощанье принес мне экземпляр 2-й главы Онегина[30], в неразрезанных листках, между которых я нашла вчетверо сложенный почтовый лист бумаги со стихами:

«Я помню чудное мгновенье…»»

А дальше нас ждет очередная загадка. Потому что:

«Когда я сбиралась спрятать в шкатулку поэтический подарок, он долго на меня смотрел, потом судорожно выхватил и не хотел возвращать; насилу выпросила я их опять; что у него промелькнуло тогда в голове, не знаю».

Причина столь непонятного поступка Александра Сергеевича – еще одна любимая тема спора биографов. Кто-то считает, что именно в момент вручения стихов Пушкин вдруг осознал, что Анна Петровна – совсем не та идеальная «прекрасная дама», которой он увидел ее в своем поэтическом воображении. Другие утверждают, что поступок был продиктован ревностью – очевидно, Пушкин догадался не только о том, что безразличен Анне как мужчина, но и о том, что у него появился счастливый соперник, его друг и кузен Анны Алексей Вульф, тот самый ученик, превзошедший своего учителя. Третьи же находят самое банальное объяснение – как любой творец, Пушкин просто не был доволен своим произведением, родившимся быстро, за одну ночь, не был уверен в том, что оно окончательно завершено и готово к показу публике.

Что было причиной на самом деле, мы уже никогда не узнаем. Это так и останется еще одним секретом в целой череде загадок и тайн, связанных с именем Пушкина.

«Умоляю вас, божественная, пишите мне, любите меня»

Вначале жизнь Анны Петровны в Риге, как выражались в те времена, вполне устроилась. Так или иначе генеральше удалось помириться с мужем (скорее всего, не без помощи приехавшей с ней тетки), и Анна поселилась с ним в доме коменданта рижской крепости (цитадели). Тетя и любимая двоюродная сестра гостили у Кернов, приезжал «по-родственному» навестить кузину и Алексей Вульф. Вероятно, именно в этот период между ними начался бурный роман. Справедливости ради стоит отметить, что чувство Алексея к кузине было глубоким и искренним. Несмотря на все бурные любовные похождения и длинный донжуанский список, он на всю жизнь сохранил привязанность к ней и однажды написал в своем дневнике: «…никого я не любил и, вероятно, не буду так любить, как ее».

Причиной некоторого «забвения» Алексея Вульфа, возможно, была завязавшаяся переписка с Пушкиным. Перед отъездом Керн из Тригорского поэт попросил разрешения писать ей, муза это позволила и даже более того – сберегла для потомков все эти послания, написанные по-французски. Во многом письма Пушкина носят шутливый характер, они остроумны, ироничны, местами озорны, что заставляет многих исследователей усомниться как в серьезности самих посланий, так и в серьезности чувств, под влиянием которых они были созданы. Однако, несмотря на шутливый тон, письма, адресованные Анне Керн, весьма выразительны и страстны, полны ревности и пылких признаний, и то изысканны, то дерзки настолько, что порой кажутся почти оскорбительными, особенно по отношению к третьим лицам.

«Не покидайте меня!»

Отношение Вульфа к Анне отлично иллюстрирует письмо к ней, отправленное 1 октября 1825 г. из Дерпта: «Вот уже целая вечность, что Вы мне не пишете! Что Вы меня забыли, дорогой друг?.. Вы более спокойны – это ли причина Вашего молчания? Не знаю, что я пишу Вам; нет, неправда, я не забыт, – скажите да! Ведь Вы так добры, – наверно есть какая-то другая причина для Вашего молчания!.. Вместо Вашего я получил письмо от моей матери; она говорит о Вас; например, она пишет: «один Загрядский и один Дадианов» заменяют на минуту опасного кузена… Кто этот последний? Вы мне скажете это, не правда ли?.. Не покидайте меня! Я ничего не прошу! Только это забвение, – оно ужасно!»

«…Я бешусь, и я у ваших ног!»

«Я имел слабость попросить у вас разрешения вам писать, а вы – легкомыслие или кокетство позволить мне это. Переписка ни к чему не ведет, я знаю; но у меня нет сил противиться желанию получить хоть словечко, написанное вашей хорошенькой ручкой.

Ваш приезд в Тригорское оставил во мне впечатление более глубокое и мучительное, чем то, которое некогда произвела на меня наша встреча у Олениных. Лучшее, что я могу сделать в моей печальной деревенской глуши, – это стараться не думать больше о вас. Если бы в душе вашей была хоть капля жалости ко мне, вы тоже должны были бы пожелать мне этого, но ветреность всегда жестока, и все вы, кружа головы направо и налево, радуетесь, видя, что есть душа, страждущая в вашу честь и славу.

Прощайте, божественная; я бешусь, и я у ваших ног. Тысячу нежностей Ермолаю Федоровичу и поклон г-ну Вульфу».

«Снова берусь за перо, ибо умираю с тоски и могу думать только о вас. Надеюсь, что вы прочтете это письмо тайком – спрячете ли вы его у себя на груди? Ответите ли мне длинным посланием? Пишите мне обо всем, что придет вам в голову, – заклинаю вас. Если вы опасаетесь моей нескромности, если не хотите компрометировать себя, измените почерк, подпишитесь вымышленным именем – сердце мое сумеет вас угадать. Если выражения ваши будут столь же нежны, как ваши взгляды, увы! – я постараюсь поверить им или же обмануть себя, что одно и то же».


«Как поживает подагра вашего супруга? Надеюсь, у него был основательный припадок через день после вашего приезда. (Поделом ему!) Если бы вы знали, какое отвращение, смешанное с почтительностью, испытываю я к этому человеку! Божественная, ради бога, постарайтесь, чтобы он играл в карты и чтобы у него сделался приступ – подагры, подагры! Это моя единственная надежда!»